Наталья Владимировна взяла в руки распухшую от времени Библию с неровной обложкой и ножницы. Красным мелькнула лента на столе под тетрадью Анисьи.
Большак зашевелился, случайно или нарочно уронил ленту на пол и шепнул, чтобы женщина вложила ножницы в Библию круглыми кольцами наружу, а затем обвязала книгу красной лентой. Мел на полу шевельнулся, женщина взяла его в руку, и тотчас он повел ее ладонь, очерчивая круг.
Дрожащими руками Наталья Владимировна сделала все, как было велено. Сначала глаза сами поглядывали в тетрадь Анисьи на раскрытой странице. Женщина нервничала, что не разберет буквы, слова или сделает что-нибудь не так и случится плохое. Будто прочитав ее мысли Большак успокоил: «Самое плохое еще не случилось, но может случиться с Викой, если ты передумаешь».
Воздух стал сухим и тяжелым, каждое слово царапало горло страхом и ожиданием встречи со смертью. Женщина зачитала первую строку, хотела сделать паузу, чтобы отдышаться и…не смогла. Теперь ее рот сам собой четко проговаривал неизвестные слова, а она даже не подглядывала в тетрадь:
– Зову из могилы, из савана, от цветов гробовых, от грошей откупных, от червей худых, от креста на груди, от последнего пути. С глаз гроши упадут, мертвые кости придут по моей просьбе. В круг зазываю, с кладбища приглашаю.
Приди раб Божий Андрей. Явись из дома без окон, из дома без дверей, побудь среди людей! Отпустите его силы смерти, хоть на час, хоть на минуточку. Аминь.
Воздух резко сделался морозным, и Наталья Владимировна ощутила пятками лед, как будто стояла босиком на холодном кафеле. Очерченный круг вспыхнул белым светом и поднялся почти на метр. Что-то ухнуло в доме, загудело ветром в трубе, и краем глаза в зеркале женщина увидела мужчину, который приближался к ней хорошо знакомой походкой, прихрамывая на правую ногу.
Наталья Владимировна хотела что-то сказать, но слова с языка не шли, только сердце билось часто и гулко, как перед бедой.
Покойник открыл рот и женщину унесло. Перед глазами мелькали картинки, как она идет в туфлях по холодным осенним лужам, Андрей хватает ее на руки и говорит, что не позволит подцепить простуду, баба Настя ругается, что Наташа поздно пришла домой, чиркает спичка, освещая в темноте лицо Андрея, он шепчет ласково в ухо, с щелчком выключается свет больничной лампы в родзале, Вика лежит почти без сознания.
Наталья Владимировна вдохнула, раскрыв рот акулой, словно вынырнула из воды, еле сдерживая себя от крика. Пучок золотистого света подсвечивал изнутри фигуру Андрея. Он улыбался. Вместе с легким сиянием от него исходили слова без голоса. Они звучали внутри женщины.
– Рад тебя видеть Наташа.
Сердце Натальи Владимировны замерло от страха и колени задрожали. Слова Андрея теперь повторялись в голове и вспыхивали перед ее глазами, как искры, дающие надежду.
– Андрюша, Вика попала в беду, если не поможешь, ее сила окажется в чужих руках и наша девочка погибнет.
Покойник нахмурился. Свечение от него стало тише, напряжённее. Через несколько секунд он поднял голову, качнулся в сторону.
– Ох, Наташа, она сама не хочет возвращаться, устала.
– Что же делать, Андрюша?
– Обманывает ее ведьма, обещает спокойствие и рай на Земле, если дочь сама от силы откажется. Только это ложь. Если дочь согласится, сила ее вместе с жизнью уйдет, потому что не простят никогда за то, что свою силу ведьме отдала. И даже на том свете страдать будет. Здесь таких не мало.
Наталья Владимировна закрыла лицо руками, и раздались громкие отчаянные всхлипы.
– Погоди, рано оплакиваешь, попробую с ней поговорить.
…….
Вике было хорошо и спокойно. Тело обдавало приятной влагой, ничто не волновало, не беспокоило. Только раздражающий звук откуда-то все сильнее и сильнее доносился, будто колокол. Нарастал и нарастал, приближаясь сквозь блестящую крышку колодца, туман, воду, блаженство, покой, прямо в ухо. И резко впился крючком, будто в рыбью губу.
И тут яркое пятно, белое, сильное, любящее вспыхнуло впереди. Вмиг Вика вспомнила давно забытое ощущение, как сидит на руках у папы, тот гладит ее по волосам и приговаривает: «Ты моя любимая дочь, я всегда буду защищать тебя, всегда. Помни это».
Вика вздрогнула. Сердце гулко стукнуло прямо в горло. Открыла глаза – впереди разноцветные полосы и вниз что-то тянет, будто засасывает. Вика вскинула руки – воздух неровный, прохладный, колючий обжог ладони. А на плечи тоже что-то так и давит, не дает встать.
– Ты должна жить, Вика, ты должна бороться! – громко и уверенно голос отца проникал в каждую клетку ее тела, не давая замереть.
– Папа, но зачем? Почему я? Не хочу. Ничего не хочу. Только покоя. Пусть они оставят меня в покое.
– Вика, ты должна быть сильной ради себя и ради тех, кто нуждается в тебе. Бог не выбирает просто так. Бог не даст испытаний больше, чем ты сможешь вынести. Нельзя отказаться от своего предназначения. Это все–равно, что отказаться от себя самой. И не верь. Не верь в сладкую жизнь, которую тебе обещают. Ты можешь многое. Намного больше, чем представляешь себе. Борись, дочь. Борись за свое право жить! Борись за право быть собой!
Слайдами замелькали под закрытыми веками картинки: вот Аля всхлипывает и прижимает к себе младшую сестренку в шапке со смешным помпоном, вот Сергей просыпается ночью и щупает свою шею, вот Вера смотрит на фотографию своего отчима и тихо плачет. Что было бы с ними, если бы Вика не помогла, струсила, отказала? И что будет с теми, кому она не сможет помочь?
– Папа! – вскрикнула Вика, скорчилась, притянула руки и колени к груди, чтобы выпрыгнуть, но не смогла. Сверху нестерпимо давило.
С гудением и визгом пространство рядом взорвалось. Вике стало неудобно. Потом невозможно. Тут же она поняла, что сейчас ее время, сейчас или никогда. Затылком почувствовала безжалостную потустороннюю силу, которая давит ее, собрала все свое желание выжить, втянула в себя огромный кусок воздуха, вперемешку с темнотой и пружиной прыгнула вверх.
Горло скребли мелким ершиком, будто вычищая оттуда роковые слова: «Зачем мне все это надо? Не хочу, не хочу…не хочу...».
Вика закашлялась сильно, так что векам стало больно. Кашляла долго, выплевывая из себя то темное, то рыжее, прямо на асфальт, на грязную лужу, на мутную крышку колодца.
Выплюнула и замерла. Небо такое темное, звезды такие яркие, как на картинке.
А со стены многоэтажки в метре от фонаря в самом углу чуть выше лысых кустов улыбается ее отец и бабка Анисья и баба Настя.
Баба Настя?
