Корабельная рында ярко сверкнула солнечным лучом, на мгновение зависла в воздухе, примерно в семи метрах над головой, словно во сне, качнула своим тяжёлым бронзовым языком и в последний раз, звонко лизнув внутреннюю поверхность колокола, прощально взвыла, а уже через секунду рухнула к моим ногам. Упав на каменистый, вперемешку с серым, почти чёрным, вулканическим песком берег, абажюр рынды не треснул, не разлетелся на куски, а примерно на треть зарылся в грунт под собственной массой и резко замолчал - суша заткнула собой его свободолюбивую глотку.
Охотское море непереставая накатывало, с грохотом обрушивая буруны и сглаживало, обтачивая вросшие в полосу прибоя породы. Резкие порывы ветра срезали верхушки волн, срывая с них пену, несли её дальше, перекатывая путанными клубами бежево-розоватого цвета через весь мрачноватый пляж, забросанный кусками разбитых льдин, до самого края травы, высохшие стебли которой штормом вымыло из под снега. А ведь летом здесь выше колена колыхались прибрежные зелёные поля стилетообразных с острыми краями листьями.
Но ни воспоминания о коротком камчатском лете, ни крик кружащихся над кораблём чаек, ни шум прибоя - не могли вытеснить из головы этот прощальный стон… Так воют от ощущения невероятной душевной боли и невозможности изменить обстоятельства, раздирающие на части всё, что дорого для тебя, в момент полной беспомощности, когда сначала стиснув зубы, нервно ищешь то, чем можно преуменьшить громкость собственных воплей, хватаешь подушку и уткнувшись в неё, уже абсолютно не сдерживаясь, как можно шире раскрыв свой рот - в полный голос кричишь в её перьевое нутро, кричишь до бессилия, пытаясь вывернуть наизнанку лёгкие, тщетно ожидая душевного облегчения от подобной процедуры, а после, отбросив в сторону подголовный кляп, тихо скулишь, принимая случившееся и безмолвно всхлипывая, сотрясаясь всем телом, умолкаешь.
Таким был глухой и протяжный вопль рынды, который заглушил своим низким гулом все окружающие звуки.
Дослушав «последний бой» до конца, я в оцепенении какое-то время всё ещё стоял и смотрел, уставившись вниз себе под ноги, не веря в реальность происходящего. Звон упавшей рынды, продолжал стоять в ушах даже после того, как она замолкла. Выйдя из ступора и подняв голову вверх я увидел одного из двух десятков мародёров, потрошивших выброшенный на берег рыболовецкий траулер. Вор, наполовину перегнувшись через борт, с довольной миной смотрел на сброшенную добычу.
«Эй, пацан, не трожь – это моё!»,- прикрикнул тот, и начал медленно спускаться по верёвочной лестнице с намертво севшего на валуны судна. В борту виднелась пробоина с рваными металлическими краями, в которой свободно гуляла морская вода.
Калитва – так назывался траулер, который уже несколько дней был на мели, метрах в пяти от кромки воды и лежал немного накренившись в сторону от берега. Его выбросило во время шторма, сорвав с якоря. Возможно, были неполадки с управлением или поломка рулевого механизма, а то и авария в машинном отделении — причины мне были неизвестны. Экипаж покинул судно, забрав личные вещи и документы. После чего местные жители посёлка стали растаскивать с парохода всё, что могли унести.
На весь населённый пункт, расположенный сравнительно недалеко от мыса Лопатка, было всего два милиционера, а до единственного города на всём полуострове, конечно же можно было добраться чуть меньше чем за час, но только самолетом или вертолётом, и никак иначе. Дорог в тундре не было, поэтому все делали кто что хотел.
Под бортом послышался всплеск, это спрыгнул вниз со ступеньки счастливый добытчик цветного металла. На его ногах были болотники и вода едва не перехлестнула края высоких, видавших виды, резиновых сапог. Аккуратно ощупывая впереди себя дно он выбрался на берег и подошёл ко мне.
«Отойди, не мешай»,- деловито рявкнул мужик и попытался поднять сброшенную им рынду. Под собственным весом двадцатикилограммовая железяка плотно вошла в мокрый песок и прилипла к нему, как огромная присоска от щупальца гигантского кальмара. Поднатужившись он всё-таки расшевелил ее и с громким чвакающим звуком вывернул из песка. Неподалёку стоял заранее приготовленный мотоцикл со снятой пассажирской коляской и сооруженным вместо нее деревянным настилом, на котором уже лежали другие металлические предметы демонтированные на судне. Кинув рынду в общую кучу он дернул ногой рычаг, мотор зафырчал и довольный ворюга покатил в сторону моста через реку. За рекой в посёлке Озерновском был рыбоконсервный завод на котором работало около тысячи трудяг, половина от местного населения. Завод стоял на левом берегу реки, а "Калитву" выбросило штормом на правом, на стороне колхоза "Красный труженник", рыбаки которого регулярно выходили из акватории за рыбным уловом на малых рыболовных сейнерах (сокращённо МРС).
Выше рыбоперерабатывающего посёлка на сопке высотой метров двадцать начиналась бескрайняя тундра с ее медведями, ягодами и грибами. На этой самой сопке над территорией завода с видом на море высился громадный (по местным меркам) корпус пятиэтажного общежития, которое местные прозвали «Пентагон», видимо, за его "монументальность". Остальные дома, расположенные внизу в пойме реки, были всего лишь в три этажа. Туда в общагу народ тащил всё, что забрали на траулере: кресла, стулья, ковровые дорожки, стеновые панели и даже посуду с камбуза.
Я посмотрел на судно и снующих с награбленным по палубе людей, опять вспомнил звук, с которым рында упала на берег. Тогда мой внутренний юный Сашка явно почувствовал, будто у парохода вырвали сердце и вой его колокола - был воем боли, вздохом прощания и прощения, воплем умирающего корабля, чей организм нещадно терзали "двуногие термиты".
Не часто видишь, когда кто-то умирает у тебя на глазах, но и тогда ты до последнего веришь, что он будет жить, однако в этом случае - надежды не было. Старый траулер закончил своё долгое плаванье.
