Эссе участников критического семинара АСПИ в Нижнем Новгороде.
Анна Нуждина
Нуждина и я
Начнём с того, что у Нуждиной с детства было собственное мнение практически по любому вопросу. Из-за этого она снискала неодобрение раньше славы, к которой неосознанно стремилась. Мне её порывы не слишком понятны: я предпочла бы молчаливое уединённое созерцание.
Одиночество этой Нуждиной гордое, может быть, до наигранности, и всё равно наполненное людьми. Моё одиночество естественное, как дыхание, и наполненное книгами, несоизмеримо более яркими, чем её тексты о них. Ей однажды сказали, что произведение всегда богаче анализа, а она не поверила. Зря, конечно.
Но при этом она, разумеется, литературная фигура некоторой величины. Десятый ряд русской критики, так сказать. И всё же есть у неё деятельное участие, острое слово. У меня — только книги, которые она читает.
Нуждина — это чья-то вечная гордость. Родителей, учителей, друзей, которые говорят о её успехах больше, чем я могла бы разрешить ей говорить самой. Это прямая взыскательность, пугающая работоспособность, ясный взгляд из глубин разума. У Нуждиной разум этот как-то сияет, что ли. А я лишь использую его, чтобы минимизировать стресс. На экзамене представляю себя героиней симулятора, перед важными речами (которые будет произносить Нуждина, конечно) вспоминаю свои последние объятия или мемы про лягушек. С детской непосредственностью — подруге — перед ЕГЭ: «А меня поцеловали, представляешь?». Подруга не представляет. Нуждина тоже не представляет. Да и я, в общем, уже не уверена. Но подаренный петушок на палочке всё равно важнее экзамена.
Нуждина — это всего лишь наигранная поза, в которой я замираю. Жест силы, поднявшийся неизвестно из каких глубин. А за нею я со своими приметами одинокой жизни и апатичным, с трудом поворачивающимся языком.
В том, что Нуждина существует, сомнений нет. Но она раз за разом заставляет меня сомневаться, существую ли я.
Кунсткамера внутри веры
Стихотворение Дмитрия Данилова «Спаси нас», подобно многим другим его стихотворениям, сюжетно и объединяет истории девяти страдающих людей молитвенным рефреном. В нём заметно семантическое противоборство тем: важнее многообразие человеческого горя или стирающая социальные и этнические границы молитва?
С одной стороны, обращение к Богородице можно воспринимать как связующий элемент между девятью рассказами об отчаянии. Эдакий выставочный зал, как в «Декамероне» или «Кентерберийских рассказах», где герои едва ли знают о существовании друг друга и параллельно иллюстрируют одну или несколько проблем современной им жизни. Данилов в стихотворении представляет обширный спектр несчастий: нищенский быт матери-одиночки, крушение жизни больной студентки, неудачные попытки социализироваться запойного алкоголика (современный Мармеладов?), банкротство бизнесмена-нелегала и следующая за ним смерть от рук бандитов, экзистенциальная тошнота клерка от осознания собственной посредственности, агония умирающего без анестетиков, пресыщенность богача собственным богатством и успехом, презрение бомжа к самому себе, отчаяние завалившей вступительные экзамены японки.
Объединяет этих людей лишь молитва Богородице, и то — молятся они по-разному. Кто совсем коротко и чётко, а кто долго, подбирая эвфемизмы и как можно более размыто пытаясь попросить о спасении. Кто-то просит даровать ему смерть, кого-то за ту же просьбу начинает мучать совесть. Данилов даёт индивидуальную речевую характеристику всем своим героям, чтобы они узнавались, а не просто угадывались читателем. Но в конце концов каждый произносит: «Спаси нас». Хотя молит он(а) только за себя, это «нас» вновь связывает героев воедино, как будто они являются звеньями одной цепи, даже не осознавая этого.
Если бы не было у «Спаси нас» последних четырёх строф, то его легко можно было бы принять за человеческую энциклопедию. Однако в самом конце сюжета, после перечисления героями своих бедствий, появляется десятый персонаж — обобщённое «мы», безликое «мы». Этот десятый, стоит предположить, был с каждым из предыдущих девяти, когда они говорили своё: «Спаси нас». То есть «нас» — это молящегося и всех абстрактных «их», молящихся одновременно с ним. У этого десятого «мы» своей истории нет, оно — любой просящий у Богородицы, лишённый индивидуальности в момент прошения. И говорит оно нам (читателям) странную вещь: молитва может быть услышана, но не может быть исполнена, иначе наступит Судный день.
Я позволю себе неловкое ходульное богословие: «Концом света в самом плохом смысле» Данилов называет момент, когда перемены в судьбе людей начнут происходить без их участия. Видимо, согласно книге пороков и добродетелей, по которой нас будут судить на небесах. В любом случае, это уже не жизнь, а подведение итогов жизни, из чего можно сделать вывод, что молитва при жизни не реализуется. Максимум, который может получить молящийся в ответ, настаивают «мы», — это «неслышимый звук». Мол, внесено, учтём. И пусть ни один из девяти героев стихотворения не знает, как ему отвечает Она и отвечает ли вообще, но что-то (Вера? Надежда?) заставляет молиться дальше.
Немаловажно, что по сюжету все девятеро (десятеро) — православные, о чём читателю сообщает японка. Так что, быть может, «Спаси нас» — это стихи о православной вере, преодолевающей границы и пространства, и времени.
Продолжение следует...
Критика — будет! Часть четвёртая
#литературнаякритика #литература #современнаяпоэзия #формаслов