Я ее помню с первого класса. Оля отличалась своим спокойным, уравновешенным характером и длинной толстой косой. А еще тем, что она все время была вместе с Людой Нетесовой. У Люды тоже были длинные волосы, но она носила две русые тонкие, туго заплетенные косички. И ни с кем не разговаривала. Не потому что не могла говорить, а …даже не знаю почему. Просто, когда к ней обращались сверстники, она смотрела и улыбалась. Но у доски всегда отвечала хорошо, на твердую четверку.
Одним словом, Олю мы всегда воспринимали в одной паре с Людой. Люда была тенью Оли. Уже потом, когда Оля узнает о безвременной и внезапной смерти Люды, она мне расскажет, что Люда жила неподалеку от Оли. И Людина бабушка всегда просила Олю присмотреть за Людой. Оля заходила за ней в школу, доводила до дома из школы. С Олей Люда, наверное, разговаривала. Но этого никто не видел. И сидела Оля всегда за одной партой с Людой.
А Оля была яркой с самого детства, и какой-то теплой, что ли. У нее были черные пушистые волосы, круглое лицо и большие карие глаза….Она была очень доброй девчонкой.
Училась Оля хорошо – на четверки и пятерки. Всегда аккуратная, внимательная, уравновешенная. В шестом классе на нее стали обращать внимание одноклассники. А в восьмом наша Оля уже встречалась с одноклассником Вовкой – он был солидный, рослый. И выглядел гораздо старше нас. На фотографии в восьмом классе он стоит рядом с нашей классной руководительницей Ольгой Константиновной и все, кто не знал Вовку, спрашивали:
- А это директор школы?
Наши мамы учились вместе на заочных курсах бухгалтеров в техникуме. Вместе готовились к экзаменам и зачетам. У мамы это было уже второе образование. Тетя Нина часто приходила к нам, я ее хорошо помню. Оля на нее похожа. Такая же добрая…
После окончания восьми классов, наша классная вдруг объявила нам, что она уезжает. И многие засобирались поступать не в девятый класс, а в техникумы и училища. Засобирались почти полкласса. В том числе и мы с Олей. У меня в детстве была мечта – стать астрономом. Я просто бредила астрономией. Но жизнь подсказала более прозаичные варианты для получения профессии. Наши мамы думали, куда нам поступить. Был вариант поступления в Бутурлиновский мукомольный техникум. Мне было все равно. Потому , что родители сказали – получи профессию, а потом, куда хочешь , туда и поступай. И мне было все равно, где учится. Потому что эти профессии меня точно никак не привлекали. Олина мама поставила дочке условия:
- Куда будет Зоя поступать, туда и ты пойдешь!
Наверное, я ей казалась более серьезной и ответственной, чем собственная дочка, на которую уже вовсю обращали внимание ребята. Мукомольный отставили сами родители. В Бутурлиновке в это лето милиция раскрыла какое-то криминальное гнездо с вовлечением молодежи. И тогда оставался только наш Павловский техникум, в котором было три отделения: механизация сельского хозяйства, гидромелиорация и товароведение. Вот на товароведении мы и остановились, как на наиболее востребованной и престижной – набирали всего одну группу и конкурс при поступлении был гораздо больше, чем на других отделениях. Вот так мы и оказались в техникуме, о чем потом ни разу в жизни не пожалела. Техникум имел и, кстати, имеет хорошую материально-техническую базу. Здесь был подобран очень сильный преподавательский коллектив, который давал нам прочные знания и уверенность в себе. У нас была классная Классная руководительница – Валентина Андреевна Литвинова. И самое главное – у нас подобрался прекрасный студенческий коллектив – все девчонки и два наши парня – ребята сильные в учебе, активные, дружные, задорные. И никто никогда никого не подставил, не оболгал. Всегда можно было рассчитывать на поддержку и помощь.
Нас было пятеро городских девчонок. И мы поначалу держались вместе. Но потом растворились в общей массе и остальные девчонки – сельские, уже не смотрели на нас, как на особей другой закваски.
Я уже писала про стройотряд, в который мы поехали с Олей в числе первых. И про то, что к нам с Олей приезжали мамы на выручку. И то, что мы с Олей спали под одним пологом от кусачих астраханских комаров и работали в одной паре на помидорных картах.
А так как наша Оля к своим шестнадцати годам расцвела еще больше, я не говорила. А она расцвела. И у нее появился поклонник из числа местных ребят . Звали его Иражаб – имя татарское. А нам он представлялся как Иван. Каждый вечер Иван приезжал к нам на крутом мотоцикле, подъезжал к нашему бараку, и они с Олей о чем-то говорили друг с другом – на виду у всех, не уединяясь. Но мы-то знали, что у них – любовь!
Но однажды вечером кто-то из местных ребят принес нам горькую весть – Иражаб разбился. Оля плакала. Мы с ней тоже. Все очень переживали. И, конечно, хотели попасть на похороны. Но не знали местных обычаев. И села тоже не знали. Но все таки пошли после работы искать дом, где жил Иражаб. И вроде бы нашли. Но нам кто-то сказал, что в обычаях местного населения – женщин на похоронах быть не должно. И мы только стояли у дома напротив и смотрели на открытые двери и не смели войти. А к этому времени нас в лагере уже искали. И когда мы вернулись, пригласили в штаб, и долго рассказывали, как опасно девочкам соваться туда, куда им соваться не надо. Говорили тихо, по-доброму. И мы все поняли. И лишь сидели, потупив глаза, и вытирая слезы.
На следующий день нас привезли на обед в лагерь, и когда мы уже уезжали с обеда, увидели голубой грузовик, который на скорости перевозил такой же голубой гроб. И это было для нас удивительно, так как у нас тогда похоронная церемония всегда была пешая и печальная. И кто-то нам опять сказал, что хоронят татар, завернутых в простыню и в сидячем положении.
Так для нас открывался новый мир, о котором мы тогда практически ничего не знали – другие народы, другие обычаи и культура, в которой так мало пожил веселый и очень хороший парень Иражаб.
Ольга и в техникуме была очень яркой. Вспоминаю, как однажды на уроке права ее вызвал наш престарелый юрист-преподаватель, поставил у доски и начал разбор Олиной фигуры – начиная от щиколоток и заканчивая макушкой. Мы все девчонки были красные от смущения и опустили головы на парты. Когда я подняла голову, и оглянулась, то увидела, что только две головы маячат над нами – наших ребят – Вани и Толика. А Оля была смущена до крайности. И стояла по-прежнему у доски как манекен, приговоренный к расстрелу. Да, так было. В Оле юрист увидел женщину - очень красивую, по всем стандартам классическую. А во мне, к слову сказать, книгочея, увлеченного литературой, и подсовывал мне книги, которых тогда в библиотеке нельзя было найти. Но я была девушкой разборчивой – что попало не читала!
В то лето, сразу после выпуска, Оля вышла замуж. Свидетельницей у Оли была Люда Лиходедова – они хорошо дружили. А мы - городские, потом после свадьбы приходили к Оле. Она не очень хорошо себя чувствовала. И вместо счастливой молодой жены мы увидели не очень здоровую и грустную Олю.
Потом у каждого из нас была своя жизнь. Мы редко встречались – работа, дети…Я знала, что Оля работает в банке – сначала в Госбанке, потом в коммерческом. Мы собирались вместе на встречах выпускников. И однажды Оля поведала мне о не очень счастливой супружеской жизни и не могла сдержать слез. И я была просто шокирована рассказом, так как и предположить не могла, что все так у моей подруги. Но и сейчас я не могу рассказать того, что поведала мне она. А я ведь считала, что у нее все хорошо. И Оля никогда не показывала даже виду. А оказалось, все совсем не так. Или не совсем так.
Опять работа, опять семья, дети, свадьбы детей…
В 2007 году я в третий раз вернулась на ГОК. О своих ликвидациях-увольнениях я уже рассказывала. Не обо всех пока. Меня пригласили на работу руководителем пресс-службы предприятия. Оля работала здесь главным кассиром. И это была очень значимая должность. Мы с ней тепло встретились. И я часто забегала к ней в ее маленький кабинетик за бронированной дверью и она всегда выражала искреннюю радость при встрече со мной.
Оля мало изменилась. В ней не было и капли заносчивости, снобизма. Мы стали ближе друг к другу. И Оля часто рассказывала о том, что ее волнует. Олина дочка превратилась в настоящую красавицу – вылитая Оля, но жила далеко – в Санкт-Петербурге, вышла замуж за своего начальника, старше ее. Детей пока не было. Но супруги очень ответственно подходили к этому вопросу, ходили по врачам и приводили свой организм в порядок. Младший сын – Леша маленький – так она называла сына, названного в честь мужа - вылитый Алексей старший, тоже собрался жениться. И Оля была поглощена свадебными хлопотами, заботами о молоденькой невестке, которую сумела устроить на наше предприятие. Одновременно они строили дом недалеко от нас. Но строительство Оли опережало нашу стройку – все таки у Оли муж был начальник цеха и с деньгами было попроще. В общем, общих тем у нас было много.
А тут на предприятии начались тревожные времена – готовился очередной передел. И я, и Оля обладали информацией, которую нельзя было афишировать. Но мы могли друг с другом поделиться, посетовать, посопереживать, поохать…Но! Ольга была слишком откровенна. Она мне рассказывала такие вещи, которые просто нельзя было говорить вслух. Это было чревато для ее безопасности – ведь все вокруг было на прослушках. Я ей все время говорила об этом. Говорила, что мне можно говорить, а больше – никому, слышишь? Ты просто не представляешь, как люди могут поступить. А она…она ничего не боялась! Как будто знала, что ей не успеют ничего сделать.
Потом меня назначили директором телевидения. И мы уже не виделись так часто. Уже в 2011 году, в августе мы со съемочной группой приехали на предприятие, сделать репортаж ко Дню Строителя – нашему профессиональному празднику. Вместе в телеоператором мы заходили в кабинеты управления, чтобы поснимать рабочий процесс. Зашли и к Оле – бронированная дверь была не заперта. И тут случилось непредвиденное. Увидев камеру, Оля так разозлилась, что глаза ее метали молнии. Никаких переводов в шутку она не приняла и заставила нас выйти, не соглашаясь ни в какую сниматься на камеру. Я думаю, это потому, что она все таки не была готова к съемке - внимательно следила за своим внешним видом.
Я не обидчивая. Да и дел было столько, что эпизод почти забылся. Но Оля позвонила, извинилась за несдержанность. Сказала, что не любит сниматься…
А в начале октября того же года она вдруг позвонила мне на работу и сказала, что едет на служебной машине в банк и хочет заехать ко мне, на телевидение, давно же не виделись! И даже какие-то бумаги прихватила, якобы, чтобы повод был заехать на телевидение.
Наша студия тогда находилась на восьмом этаже девятиэтажки. Оля, подъезжая, позвонила мне с мобильного. Я слетела к ней на лифте. И встреча наша была быстрой и спешной. Оля все оглядывалась на водителя, время у нее было ограниченно. Но ей, видно, очень хотелось поговорить…А времени не было. И она только все спрашивала:
- Что с нами будет? – имея в виду очередной, грядущий передел на предприятии.
И я поняла, что повода заезжать ко мне у Оли не было, кроме одного – она соскучилась по откровенному разговору. И мы просто соскучились друг по другу.
Я уже не помню, кто мне позвонил буквально через несколько дней и рассказал, что Олю увезли прямо с рабочего места. Она сидела за своей закрытой бронированной дверью, когда к ней приехали инкассаторы. Окошко было открыто. Они заглянули, Оля отреагировала странно. Они заметили, что она пытается что-то сказать…Пошли в соседний кабинет, в бухгалтерию, сообщили, что с кассиром что-то не то…
Пока вызвали сварщика с автогеном, пока вырезали замок, время шло. Киоскер с почтового киоска, который располагался в здании управления, рассказала, что Оля спускалась утром к ней, жаловалась на сильную головную боль. Та ей предложила таблетку…
Оля никогда не ходила по врачам. У нас в то время на предприятии была прекрасная лечебница и здравпункт. И врач участковый. Всегда отнекивалась – как есть, так есть. Некогда.
Я теперь часто замечаю за собой эту Олину фразу, которую произношу сама. Как есть, так есть…Как будет.
Олю положили сразу в реанимацию. Врачи констатировали геморрагический инсульт. А 17 октября, ранним утром мне позвонила ее сестра – Валентина, и сказала, что Оли больше нет. В сознание она так и не пришла.
Олю хоронил буквально весь ГОК. Ее все знали. Все уважали. Она была очень уважаемым и порядочным человеком. Я на похороны прилетела перед выносом – работа-работа, прежде всего! И, увидев Олю всю в цветах, в своей маленькой комнате на втором этаже в доме, где я до этого ни разу не была, разрыдалась так, что меня с трудом увели.
Потом многие говорили, что их удивила моя реакция. Ведь думали, что нас связывают только деловые отношения. А когда узнали, что мы были одноклассниками и однокурсниками, подругами с первого класса, вопросы отпали сами собой.
Она ушла внезапно и очень рано. Переживала много и за всех. К этому времени дочь только родила двойняшек и приехала к маме за помощью. Невестка тоже собиралась рожать. В общем, дел и забот у Оли прибавилось. Организм не выдержал нагрузки.
На телевидении мы сделали небольшой сюжет тогда памяти Оли.
А я каждый день вспоминаю Олю в своих утренних молитвах. До сих пор не верится, что ее нет. 17 октября было 11 лет, как она ушла на небо.