Эссе участников критического семинара АСПИ в Нижнем Новгороде.
Анастасия Шумилова
Шумилова и я
На экране появляются и исчезают буквы.
«Марось, шумпотӥськод-а?» / Ну что, довольна?
Шумилова молчит.
«Тонэн йырин али ужасько». / Из-за тебя сейчас работаю.
Молчание.
«Тынад потӥз вы***уться, нош курадӟисько мон». / Тебе захотелось вы***уться, а страдаю я.
Молчит.
На экране появляются и исчезают буквы.
Она тоже встревожена.
Огрызается:
«Тынад бур пельыд паллянэзлэсь улӥынгес». / У тебя правое ухо расположено ниже левого.
Ну, спасибо.
«Юрттод, может?» / Может, поможешь?
Шумилова вспоминает пошлый анекдот про поручика Ржевского.
«Дело пахнет керосином, Шумилова».
Шумилова оживляется:
«Пахнет дело моё керосином, керосинкой, сторонкой родной, пахнет «Шипром», как бритый мужчина, и как женщина…»
«Ой, всё!»
Тоже мне, нашла, перед кем выделываться.
В моём голосе явственно проступают нотки угрозы:
«Шумилова, почти уйшор». / Шумилова, почти полночь.
«Уж полночь близится, а текста-то всё нет».
Ну что с ней поделаешь?
На экране появляются и исчезают буквы.
Мы обе встревожены.
«Ну ку ни тон буйгалод, а, Шумилова? Ку ни?» / Когда уже ты успокоишься, Шумилова, а? Когда уже?
Шумилова хихикает. Человеку 31 год.
«Вот мар шуозы, ӵуказе таӵе текстэн вуид ке? Блин, ну позорно же». / Вот что завтра скажут, когда покажешь такой текст? Блин, ну позорно же.
На экране появляются и исчезают буквы.
Шумилова запевает:
«Кемалы ик, ой, вылымтэ та пинал но дауре-э-э…» Недолгим, ой, оказалась, моя молодость…
«Блин, вот не али». / Блин, вот не сейчас.
«Ӵашае ной лэзьылэ-э-эм чай сӥям та дауре…» / В чашку чай налитый да остывший ты, моя молодость…
Шумилова знает, что я непременно зареву, услышав эту песню. И неважно, насколько плохо она исполнена.
Мы с Шумиловой поём и плачем.
Нам хорошо.
«Всё?»
«Всё».
На экране продолжают появляться и исчезать буквы.
Речевая сингулярность
«Пресвятая Богородице, спаси нас», — сдержанно и не очень молятся герои стихотворения «Спаси нас» Дмитрия Данилова. Структурой и псевдодокументальностью текст похож на его же пьесу-невербатим «Что вы делали вчера вечером?» («Новый мир», 2019, №12). В пьесе хор действующих лиц отвечает на вопрос, вынесенный в название пьесы. В поэтическом тексте вместо вопроса — мольба о спасении. Персонажи (хочется называть их действующими лицами) доказывают, почему им нужно спасение, перечисляя различные жизненные проблемы и кризисы. Кому-то (многим) не хватает денег, кто-то тяжело болен, а если со здоровьем и финансами всё в порядке, тут как тут — проблемы белых людей, скажем, кризис среднего возраста или раздражающая краткая «и» в слове «Тайланд» (подобные «тайланды» вызывают смешок и избавляют текст от излишней сентиментальности). Чтобы читатель не подумал, что это очередная чернуха про Россию, поэт расширяет географию текста и показывает, что и в Токио люди могут страдать по-нашему, по-православному. В поэзии Дмитрия Данилова все равны в своём страдании, как все равны перед богом.
Персонажей — девять, их речь, в сущности, — молитва, так что так и тянет провести параллель с девятью кругами ада и грешниками, отбывающими наказание. Но поэту повседневности Данилову не так интересны культурные или религиозные отсылки. Рассуждая о поэзии этого автора, хочется часто использовать слова «обыденный» и «узнаваемый». В узнаваемой манере поэт показывает грубость и ёмкость обыденного языка. Первая же реплика («Очень трудно стало жить») звучит как жалоба, который можно услышать в разных речевых ситуациях: в разговоре подруг на кухне, в очереди в МФЦ, в заявлении на материальную помощь, в обращении на прямой линии с президентом и т.д. Из таких стихов-реплик состоит почти весь текст, поэтому кажется, что «Спаси нас» — это поэзия реди-мейд или репортажная поэзия. Такому прочтению способствуют и многочисленные фразы-паразиты («и вообще», «вот это самое», «как говорится», «да, прикинь», «короче…»), разговорные фразы («уже даже и на учёбу», «у них у самих»). Назовём текст «стихотворением-невербатимом» или мокьюпоэтри?
Автор вроде бы отказывается от конвенциональной художественности речи и использует обыденный язык, но плотность этой бытовой речи — бесконечно большая, а градус страстей и страданий постепенно накаляется. Получается сингулярное речевое состояние, ещё чуть-чуть — и случится Большой взрыв. Впрочем, взрыв в тексте довольно тихий, деликатный. Появляется ещё один герой, который ни на что не жалуется, а лишь сухо резюмирует: ну, да, не слышит нас Богородица. Ну, услышала бы, было бы еще хуже. И ещё что-то бормочет про «некий неслышимый звон колокольчика…» (кстати, подобные нехитрые образы в поэзии Данилова вновь обретают художественную свежесть).
Вывод последнего действующего лица, которого хочется соотнести с фигурой автора, можно сравнить с отмазкой какого-нибудь чиновника на жалобу или обращение народа. Денег нет, но вы держитесь. Богородица слушает, это вы не слышите. Но даже эта грубоватость и покорность рассказчика перед судьбой не убеждает меня в том, что автор потерял веру в человечество. Потому что герои, одинокие в своём страдании, все как один просят спасти не себя одного, не «меня», а всех — нас.
Продолжение следует...
#литературнаякритика #литература #современнаяпоэзия #формаслов
