Уткнулась лодочка в мостки.
Шагов десяток до крылечка.
Дверь поддалась. И – тишь. Ни свечки
и ни лампад. Шаги легки…
Здесь только древний полумрак
с настоянным древесным духом.
Здесь хорошо: прохладно, сухо,
надёжно и спокойно так.
Губами тронула молитву –
ту, что начало всех начал,
а голос (мается ль, болит ли?) –
свежо и полно прозвучал.
Мой тихий неказистый голос,
не узнаю тебя в себе.
Чем ты наполнен, кем ты послан,
откуда взялся в синеве?
Мой голос, брешь моя и слабость,
опять гортань воспалена,
тебе и песенка не в радость:
фальшива и глуха она.
Мой голос, мёртвый от волненья,
пересыхающий от слёз,
трещиноватый от куренья,
как спилы старые берёз,
мой голос, бедный от рожденья
до погруженья в седину,
и это он, мой голос, пеньем
уплыл, светлея, в вышину!..
От нижней тёмной «до» подводной –
прозрачной лесенкою гамм –
до верхней, птичьей, непокорной
«до» серебристых амальгам!
Туда, под купол деревянный,
наверх, в затёсы топором,
что двести лет стоят упрямо
под ветром, снегом и дождём…
Но как? Откуда это пенье –
из неразумий и забот
сквозь приоткрытый в удивленье
неприспособленный мой рот?
И как ты отыскал, мой голос,
в забитой памяти больной
мелодию – пшеничный колос,
связь между небом и землёй?
От изумленья умолкая,
не понимая в чем секрет,
я думала: кто ж я такая,
что прислан мне певучий свет…
Ведь это дерево, не камень!
Храмы давно разорены.
Какими ж дивными руками
когда-то вы возведены…
Кто выбрал это место – остров
меж стынью северных небес
и сталью вод? И кто же создал
древесный храм?
Неужто – Лес
взрастил его, как ростит тайны,
грибы, деревья и цветы,
онежской влагою питая
тугие корни, что плутают
среди подземной темноты?
Карелия, Кижские шхеры, Малый Лёликовский остров
