О судьбе наркома просвещения БАССР Губая Киреевича Давлетшина
27 июля 1937 года Комиссия Партийного Контроля при ЦК ВКП(б) направила в адрес Партколлегии КПК по Башкирской АССР апелляцию Г. К. Давлетшина, поданную им 7 июля того же года в связи с исключением из членов партии. Вот небольшая выдержка из нее:
«…Я состоял членом ВКП(б) с 3-го июня 1917 года по 7-ое мая 1937 года, то есть в течение 20 лет. За этот период времени работал и боролся в рядах партии, отдавая ей все, что мог. Совместно с партией я переживал все тяжести, лишения и радости побед в течение 20 лет из всей моей 43-летней жизни.
Теперь я исключен из партии «за систематическое пьянство и разложение в быту» — пишу приблизительно, поскольку все эти формулировки до сих пор даже не укладываются в моем сознании, совершенно точно я их даже не помню.
С 1917 по 1934 год, то есть в течение 17 лет, я не получил ни одного партийного выговора. Лишь в сентябре 1934 года заочно такой выговор был дан мне Башкирской парторганизацией за неправильное определение урожайности в Зилаирском зерносовхозе, где я работал начальником политотдела. Этот выговор был снят в январе 1935 года, когда за хорошую уборку урожая, за перевыполнение хлебосдачи и полную подготовку паров и зяби на последующий год наш совхоз получил благодарность от Совнаркома СССР. По результатам 1935 года работники Зилаирского зерносовхоза получили 5 орденов СССР за большой урожай, подготовленный, по существу, при моем активном участии. Однако весной того же года я уже был отозван Обкомом ВКП(б) по согласованию с ЦК ВКП(б) в Уфу на другую работу.
В дальнейшем все проверки партдокументов я прошел без каких-либо замечаний. Но с начала 1937 года для меня началась тяжелая жизнь…».
На этом прервем и напомним о страшном периоде сталинских репрессий, которые стали одной из самых трагических страниц истории страны. Не миновали они и нашу республику. В 1937—1938 годах по обвинению в принадлежности к якобы действовавшей в Башкирии «контрреволюционной повстанческой террористической организации, связанной с пантюркистским зарубежным антисоветским центром, троцкистско-бухаринской организацией и разведками Германии и Японии», было арестовано и расстреляно немало представителей советских, партийных, государственных органов, включая и национальную интеллигенцию.
Теоретическим обоснованием произвола и беззакония того времени стал тезис об обострении классовой борьбы по мере продвижения страны к социализму, прозвучавший впервые в выступлении Сталина на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 года. Суды над носителями «местного буржуазного национализма» проходили с применением постановления ЦИК СССР от 1 декабря 1934 года, вышедшего сразу после убийства С. М. Кирова, которое узаконило рассмотрение дел в закрытых судебных заседаниях без участия обвинения и защиты, без вызова свидетелей, с приведением приговора в немедленное исполнение. В нашей республике подсудимых расстреливали в уфимской тюрьме, трупы вывозили и закапывали на территории, примыкавшей к восточной части Сергиевского кладбища, в настоящее время отчасти застроенной современными многоэтажными зданиями. Установить точное место захоронения конкретной жертвы невозможно, поскольку ни в каких официальных документах оно не фиксировалось.
С середины 50-х годов в стране началась широкая реабилитация невинно осужденных1. Однако долгое время о реабилитации человека уведомлялись только его ближайшие родственники. Для широкой общественности имена десятков тысяч жертв репрессий, восстановленных по архивным и следственным материалам, стали известны лишь из «Книги памяти жертв политических репрессий Республики Башкортостан», которая начала издаваться с 1997 года при участии УФСБ по РБ и прокуратуры РБ.
В настоящее время вышли четыре из шести томов, включающие краткие сведения о репрессированных, расположенные в алфавитном порядке.
В 1991 и 1994 годах в Башкирском книжном издательстве (с 1994 года — издательство «Китап») вышли документальные сборники «Возвращенные имена» и «Трудный путь к правде», содержащие очерки о некоторых крупных государственных и общественных деятелях республики, репрессированных во второй половине 30-х годов. Среди жертв сталинских репрессий того времени незаслуженно забытым до сих пор остается имя Губая (Губайдуллы) Киреевича (Ахметкиреевича) Давлетшина, незаурядного человека — партийного работника, писателя, ректора Башкирского государственного педагогического института, наркома просвещения Башкирской АССР.
Он родился 29 декабря 1893 года в деревне Ташбулат-Кустяново Пугачевского уезда Самарской губернии в семье башкирина-батрака. В автобиографии Губай Давлетшин пишет, что его мать была простой сапожницей, умерла, когда ему было полтора года, отец женился на другой, мачеха его невзлюбила. С 7 лет он начал обучаться грамоте у учителя Мугалима Ишкиняева, приехавшего из Казани. В течение последующих пяти лет был фактически на его воспитании, поскольку из семьи отца, имевшего к тому времени еще двух детей, пришлось уйти. С 12 лет он пас овец, продолжая зимой учебу. Заработком Губая от пастушества жила и семья отца, который в последние годы жизни сильно болел и содержать ее не мог.
В 15 лет Губай со своим учителем переехал в Казань, где устроился «приходящим» учеником в татарскую учительскую школу. Зимой учился, а летом выезжал в деревню на заработки. В самом начале первой мировой войны его забрали на военную службу и до конца 1917 года он находился на фронте. В мае 1917 года в качестве делегата от солдат он попал в Москву и принимал участие в работе 1 Всероссийского съезда мусульман, на котором был зарегистрирован во фракции РСДРП (большевиков) как сочувствующий, а вскоре вступил в ряды этой партии.
В конце 1917 года Губай был демобилизован и возвратился в свою деревню, где организовал первый сельсовет, а в волости — первый волисполком. В самом начале 1918 года он уехал в Оренбург, участвовал в создании Временного революционного совета Башкортостана (ВРСБ), являлся сотрудником газеты «Башкортостан», но уже в марте был откомандирован сначала в Уфу, а затем в Москву для участия в работе совещания по созыву Учредительного съезда Татаро-Башкирской Советской республики. В мае 1918 года был избран членом комиссии по созыву этого съезда.
Сначала комиссия работала в Москве, а в июле того же года переехала в Казань. В августе город был внезапно захвачен восставшими чехословаками и Губай с помощью Ишкиняева перебрался сначала в свою деревню, а затем в город Пугачев, где стал работать заведующим татаро-башкирской секции уездного отдела народного образования, одновременно являясь членом УКОМа РКП(б). В ноябре 1921 года он переехал в Самару, работал в губернском отделе народного образования и Губкоме РКП(б). В марте 1922 года в Москве на 1-й Всероссийской конференции татарско-башкирских коммунистов Губай Давлетшин был избран членом татарско-башкирского бюро при ЦК РКП(б), стал снова проживать в Москве, заведовал отделом печати этого бюро.
В сентябре 1923 года по просьбе Башкирского обкома ВКП(б) Центральный комитет партии послал Г. К. Давлетшина в Уфу, где до марта 1924 года он работал сначала заведующим Академцентром при Башнаркомпросе, а затем заместителем наркома просвещения республики. На этой должности он находился до осени 1927 года.
С сентября 1927 года по март 1928 года Г. К. Давлетшин работал заведующим политотделом печати Башкирского обкома РКП(б), а затем главным редактором Башиздата. С сентября 1930 года по март 1933 года он учился в Москве на литературном отделении Института Красной профессуры. Весной 1933 года Башкирский обком ВКП(б) назначил Г. К. Давлетшина начальником политотдела Зилаирского зерносовхоза, где он проработал два года, в апреле 1935 года стал директором Башкирского госпединститута имени К. А. Тимирязева. Осенью того же года был назначен на должность наркома просвещения республики.
Даже простое перечисление должностей, занимаемых Г. К. Давлетшиным, говорит о большой степени доверия, которое оказывали ему советские и партийные органы. Его миновала первая волна сталинских репрессий, начавшаяся в середине 20-х годов. Однако на пороге уже маячили 1936 и 1937 годы, когда в стране на полную мощность была запущена практика написания доносов, возведенная в ранг «священного долга каждого большевика, партийного и беспартийного». Каждый взрослый человек не просто был должен, а обязан донести на ближайшего хотя бы от страха, что тот, в свою очередь, может донести на него самого. Даже над тем, кто имел возможность помешать доносительству, всегда висела реальная угроза поступления доноса за препятствие доносительству, что было еще большей опасностью и серьезно наказывалось.
Для того, чтобы понять механизм и масштабы доносительства, охватившего страну, приведем характерный для середины 30-х годов и ставший хрестоматийным пример жуткого желания «писать» на людей в партийные органы или НКВД. Речь идет о некой Николаенко из Киева, при появлении которой на улице все знавшие ее буквально разбегались в разные стороны. Присутствие Николаенко на любом собрании вызывало у всех смертельный ужас, поскольку по ее «сигналам» в столице Украины за неполные два года было физически уничтожено 8000(!) человек. Когда первый секретарь Киевского обкома партии П. П. Постышев, один из самых одиозных организаторов репрессий против украинской интеллигенции, понял, что она просто сумасшедшая, и настоял на исключении из членов ВКП(б), ее «партийную честь» восстановил сам И. В. Сталин. Вот несколько слов из его выступления в 1937 году в «защиту» Николаенко: «В Киеве от Николаенко хотели отмахнуться как от назойливой мухи. Наконец, чтобы избавиться от этого очень нужного нам товарища, они осмелились исключить ее из партии. Ни Киевский горком партии, ни Центральный Комитет компартии Украины так и не помогли ей восстановить справедливость. И лишь вмешательство Центрального Комитета нашей партии помогло распутать этот узел. И что показало расследование? Оно показало, что права была Николаенко, а не Киевский горком партии».
Реабилитированная вождем Николаенко вновь вернулась к написанию доносов, а на Киев обрушились невиданные по беспощадности чистки. Ошельмованный П. П. Постышев был переведен секретарем обкома ВКП(б) в Самару и, пытаясь восстановить свою репутацию, на новом месте начал с невероятной жестокостью проводить партийные чистки. За время его короткого «наместничества» в Самарской области в руках НКВД оказалось свыше 100 секретарей райкомов. Несмотря на это, на гребне большого террора в феврале 1938 года П. П. Постышев был арестован, а через год расстрелян. Любопытно, что именно проявленная П. П. Постышевым жестокость в уничтожении партийных кадров в числе прочих обвинений была поставлена ему же в вину: «Под призывом к бдительности скрывал свою жестокость и тем самым бросил тень на партию».
Фактически то же самое происходило и в Башкирии. Когда знакомишься с доносами добровольных и штатных информаторов, протоколами открытых и закрытых партийных собраний, заседаний парткомов, на которых рассматривались «сигналы» и результаты расследований их различными комиссиями, а также материалы обсуждения конкретных лиц на бюро обкома ВКП(б), охватывает двойственное чувство. С одной стороны — отвращение и гадливость, а с другой — большое и ни с чем не сравнимое чувство удовлетворения, что после долгих поисков держишь, наконец, в руках первичные документы, сыгравшие роковую роль в жизни конкретного человека. И пусть копание в партийной грязи, «отделение зерен от плевел» потребовало большого количества времени, все это компенсируется сознанием того, что ты способствуешь восстановлению доброго имени человека, формально реабилитированного десятки лет назад, но фактически забытого, поскольку в живых не осталось ни одного родственника, как в случае с Г. К. Давлетшиным.
Существующими законами запрещено использовать сведения, полученные при ознакомлении с делами реабилитированных, в ущерб их правам и правам проходивших по делу лиц и их родственников. Поэтому при дальнейшем изложении будут опущены фамилии всех тех, кто своими подчас просто виртуозными по степени изощренности доносами толкнул Г. К. Давлетшина под каток сталинских репрессий, надолго вычеркнув его имя из истории республики.
Уже в конце 1935 года Г. К. Давлетшин начал нервничать. Он отлично понимал, что любой человек, занимающий пост наркома просвещения, очень уязвим и рано или поздно обязательно станет предметом «разоблачения». На примере окружающих он видел, что обрушивающаяся на человека незаслуженная кара не имеет предела. Бить начинают упорно и добивают почти всегда до конца. Стараясь достойно держаться на работе, Г. К. Давлетшин пытался зондировать возможность уйти с поста наркома просвещения и вплотную заняться писательской деятельностью2.
Этими мыслями строго конфиденциально Г. К. Давлетшин поделился с одним из инструкторов обкома партии, который на следующий же день в письменной форме цинично доложил обо всем секретарю обкома ВКП(б). Этот донос, написанный 13 февраля 1936 года, будет год ждать своего часа и используется тогда, когда встанет вопрос о судьбе Г. К. Давлетшина как наркома просвещения.
Проявляя бдительность, в начале 1936 года стала искать в своей среде «врагов народа» и партийная организация Башнаркомпроса. В то время в ее составе вместе с кандидатами в члены ВКП(б) было менее 20 человек, четверо из них являлись активными штатными информаторами вышестоящих инстанций. Сначала вместе со всей педагогической общественностью страны парторганизация наркомата включилась в критику «школы Покровского»3 и занялась поисками его последователей в свой среде, затем обрушилась на педологию — направление в психологии и педагогике, ставившее целью объединение биологического, социологического и педагогического подходов к развитию ребенка, объявленную в то время лженаукой. После выявления всех, кто так или иначе был причастен к этой науке о детстве, стали выявлять чуждые классовые элементы в руководящем органе просвещения.
Предметом обсуждения стал К. А. Идельгужин, бывший в 1928—1930 годах наркомом просвещения республики, которого в 1935 году исключили из членов партии за сокрытие службы в белой армии, в то время работавшего заместителем директора БашНИИ педагогики4. В № 8 (45) журнала Башнаркомпроса и Совета Культурного строительства «Культурная революция», вышедшем в начале 1936 года, была опубликована его статья «О коммунистическом воспитании детей в семье», в которой использовались цитаты В. И. Ленина и И. В. Сталина, якобы в искаженном виде переведенные на башкирский язык. Это обстоятельство стало предметом целого ряда очень эмоционально-активных обсуждений. Г. К. Давлетшин как главный редактор журнала «Культурная революция» оказался объектом критики. Несмотря на объяснение, что этот номер был подписан в печать не им, а его заместителем, в апреле 1936 года партийная организация наркомата, продемонстрировав перед обкомом партии свою бдительность, потребовала привлечь его к строгой партийной ответственности.
В мае того же года Г. К. Давлетшин был обвинен партийной организацией в том, что в течение целого года ученым секретарем БашНИИ педагогики, подчинявшегося Башнаркомпросу, работал бывший член валидовского правительства И. Мутин. Через несколько месяцев при обсуждении кадровых вопросов, связанных с комплектацией школ республики преподавателями к новому учебному году, в вину ему вменили прием на работу ряда учителей — жен бывших троцкистов, высланных в Башкирию из Москвы, Ленинграда и других крупных городов. Особенно долго рассматривался вопрос о приеме на работу инспектором учета и распределения учительских кадров наркомата Е. Худяковой, бывшей жены ранее разоблаченного и сосланного в Сибирь троцкиста, принятой на столь ответственный пост по личному указанию Г. К. Давлетшина.
В августе 1936 года в Москве завершился открытый процесс по делу «антисоветского троцкистско-зиновьевского центра», и тотчас началась шумная кампания по пропаганде проекта сталинской конституции. При ее обсуждении в кружке политучебы Башнаркомпроса одним из беспартийных слушателей был задан ряд «провокационных» вопросов: «Почему, когда в стране Конституцией декларируется право на труд, высланные в Башкирию по обвинению в принадлежности к троцкизму учителя не принимаются на работу?», «Почему, если право на образование гарантируется всем гражданам страны, в 10-летку принимаются не все желающие?» Руководитель кружка Г. К. Давлетшин стал отвечать, тогда как даже постановка таких вопросов, по мнению парткома, не могла быть допущена. Информатор тотчас доложил об этом в обком.
Однако это были «цветочки», а «ягодками» для Г. К. Давлетшина стали события, развернувшиеся осенью и в начале зимы 1936 года. В сентябре при обсуждении на закрытом партийном собрании вопроса о повышении бдительности в рядах членов партии его прямо обвинили в создании «осиного гнезда» в Давлекановском педагогическом техникуме, преподавателями которого одновременно оказались Агишев5, член неофициального творческого объединения, противопоставившего себя Пролеткульту, Бурангулов6, участник валидовского движения и «анархист» Кунакбаев7. За допущенную Г. К. Давлетшиным «принципиально-политическую ошибку и объективное содействие в создании в Давлекановском педтехникуме группы политически неблагонадежных людей» ему был объявлен партийный выговор и «в последний раз он был предупрежден о недопущении политических ошибок». Однако 25 декабря 1936 года «ввиду осознания ошибок» решение парткома Башнаркомпроса от 21 сентября того же года было отменено.
Некоторые доносы с позиций сегодняшнего дня кажутся курьезными, но в 1936 году они часто стоили человеку жизни. Так, например, Башнаркомпрос получил из Москвы тираж «Крестьянской газеты для начинающих читать» со статьей известного всей стране шахтера Алексея Стаханова «Учиться никогда не поздно», предназначенной для обязательной рассылки во все сельские школы страны, в том числе и Башкирии. Информатор сообщает в обком, что 4 экземпляра этой газеты, употребленной не по назначению, были обнаружены им в общественном туалете наркомата, которым руководил Г. К. Давлетшин. К доносу был приложен один (чистый) экземпляр упомянутой газеты (по-видимому, для ознакомления работников обкома с содержанием статьи).
Особое внимание в те годы уделялось информации, исходящей из «компетентных» органов. Пройдет чуть больше года, и именно НКВД, а не партийным органам, обвиненным в политической беспечности и слепоте, будет поставлена в заслугу «практика действительного разоблачения врагов народа». 14 декабря 1936 года под грифом «совершенно секретно» на стол первого секретаря Башкирского обкома ВКП(б) Я. Б. Быкина легло сообщение начальника УНКВД по Башкирии о том, что при проверке правильности аттестации учителей Нуримановского района нарком просвещения Г. К. Давлетшин ночевал на квартире учителя — «антисоветчика» Кильдебекова, сына муллы, отец которого был раскулачен, что после аттестации ежедневно в присутствии наркома устраивались ужины со спиртными напитками, что Г. К. Давлетшин приставал к женам учителей и даже грозил при этом пистолетом. Заканчивалось все словами: «Изложенное сообщаю на Ваше усмотрение. Со своей стороны считаю, что материал обязательно должен быть проверен на месте».
Реакция обкома была незамедлительной. 3 января 1937 года на месте разбирался член бюро обкома Р. В. Абубакиров. Были опрошены и дали письменные объяснения девять человек. Оказалось, что за три дня пребывания Г. К. Давлетшина в Нуримановском районе было аттестовано 255 учителей и все было сделано правильно, за исключением кандидатуры Кильдебекова. На квартире последнего нарком ночевал одну ночь, и то по недоразумению, а две другие — на квартире директора школы. Были подтверждены факты организации ужинов со спиртными напитками, на которых присутствовал нарком, однако его участие в распитии их было чисто символическим. Никаких фактов приставания к женам учителей, дебоша и прочих провинностей со стороны Г. К. Давлетшина установлено не было.
И тем не менее 11 января 1937 года, когда результаты расследования были доложены на бюро обкома ВКП(б), за «пьянство и отсутствие политической заостренности в руководстве делом народного просвещения» Г. К. Давлетшину был объявлен строгий выговор. Одновременно он был предупрежден о том, что в случае повторения указанных ошибок и совершения аналогичных проступков в дальнейшем будет снят с работы, будет также поставлен вопрос и о его партийности. Примечательно, что партийная организация Башнаркомпроса о случившемся не была даже поставлена в известность.
Однако, как говорится, шила в мешке не утаишь. Лица, «жаждущие крови» наркома Г. К. Давлетшина, решились на последний шаг. В обком партии практически одновременно, что говорит о явном сговоре, от одного из информаторов Башнаркомпроса и бывшего сослуживца Г. К. Давлетшина по Башкниге поступили «документы» о его половой распущенности. Одновременно на стол Я. Б. Быкина был положен и годичной давности донос о пьянстве наркома, написанный одним из инструкторов обкома и ранее не использованный.
Для того, чтобы понять реакцию обкома ВКП(б), следует напомнить о тех событиях, которые в те дни происходили в стране. 28 января прокурор А. Я. Вышинский с пафосом произнес свою обвинительную речь при завершении процесса по так называемому «параллельному антисоветскому троцкистскому блоку». 18 февраля, за неделю до открытия пресловутого февральско-мартовского Пленума ЦК ВКП(б) 1937 года, И. В. Сталин буквально толкнул в объятия смерти Серго Орджоникидзе, ушедшего из жизни, но не захотевшего отдать на заклание на этом пленуме указанных вождем руководителей промышленности, у истоков которой стоял нарком.
По-видимому, боясь за свою участь, обком партии был вынужден «сдать» Г. К. Давлетшина. 22 февраля 1937 года «за пьянство, не обеспечение руководства работой наркомата» он был снят с должности наркома просвещения. В протоколе заседания Башкирского областного комитета ВКП(б) содержалось и «Особое постановление», содержание которого стало доступным только в последнее время: «В связи с поступившими материалами о половой распущенности Давлетшина поручить тов. Тимонину (партколлегия КПК по Башкирии) и тов. Хазову (прокуратура БАССР) срочно проверить весь поступивший материал в отношении Давлетшина и о результатах доложить Бюро ОК».
А теперь вернемся на два месяца назад и познакомимся с параллельным персональным делом Г. К. Давлетшина, раскручиваемым парткомом Башнаркомпроса. Его начало было связано с увольнением с работы инструктора школьного отдела Караидельского роно комсомольца С. М. Муратова. При обсуждении проекта сталинской конституции Сагит Муратов не проявил подобающего для того времени рвения и в своем высказывании не «заклеймил» троцкистско-зиновьевских врагов, а потому через неделю после ее принятия, а именно 13 декабря 1936 года, приказом заведующего роно был уволен с работы. Он обратился с жалобой в Башнаркомпрос, и приказом от 17 января 1937 года Г. К. Давлетшин восстановил его на работе до разбора дела по существу.
Тем временем Караидельский райком комсомола, обнаружив в документах С. Муратова отсутствие учетной карточки члена ВЛКСМ, вслед за приказом заведующего роно об увольнении с работы исключил его из комсомола. Районный отдел народного образования после получения копии приказа наркома просвещения о восстановлении С. Муратова на работе уволил его вторично 23 января 1937 года.
Обком комсомола, куда Сагит Муратов обратился с жалобой, посчитал его механически выбывшим из членов ВЛКСМ, как не имевшего учетной карточки. Это обстоятельство вызвало бурную реакцию со стороны комсомольских вожаков Караидели, поскольку они исключили его из комсомола за антисоветскую агитацию, как человека, активно выступившего в защиту троцкистско-зиновьевской банды.
2 февраля 1937 года нарком просвещения Г. К. Давлетшин вторично восстановил С. Муратова на работе, собственноручно написав на соответствующем документе: «Нельзя издеваться над человеком, восстановить на работе до выяснения всех подробностей и оплатить вынужденный прогул».
3 марта в республиканской газете «Комсомолец Башкирии» вышла статья «Враг под защитой», в которой теперь уже бывший нарком просвещения Г. К. Давлетшин прямо обвинялся в «покровительстве врагу, откровенному защитнику троцкистско-зиновьевской банды». Через две недели, обсудив эту статью, партком наркомата вынес постановление: «Указать Давлетшину, что он допустил политическую ошибку, рекомендуя перевести Муратова, выступившего с защитой троцкистов, врагов народа, инструктором роно в другой район».
7 марта 1937 года «за политическую близорукость, беспечное отношение к вылазкам врага» партком Башнаркомпроса объявил Г. К. Давлетшину выговор, одновременно отменив свое решение от 25 декабря 1936 года о снятии предыдущего выговора, данного в сентябре, как неправильное. 22 марта того же года «Комсомолец Башкирии» в рубрике «По следам наших выступлений» сообщил читателям, что «в Башнаркомпросе Муратов нашел прямого покровителя в лице наркома просвещения Давлетшина, а партком Башнаркомпроса не сумел разобраться с этим вопросом по существу, смазал его, и мы настаиваем на том, чтобы решение парткома было пересмотрено».
Окончание следует...
Из архива: январь 2005г.
Автор: Юрий Ергин
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого