Как определить, где проходит грань между трагичным и комичным, если речь о художественном произведении? Чем мюзикл отличается от оперетты? С какими нюансами сталкивается режиссёр, который ставит музыкальный проект по зарубежной лицензии? Насколько при этом можно отступить от первоисточника? Какой в итоге получилась чёрная комедия «Человек, который смеётся» по мотивам романа Виктора Гюго и чего ждать зрителям на премьере во Дворце на Яузе 21, 22 и 23 октября? Об этом в новом выпуске «Синемании» рассказали режиссёр-постановщик мюзикла Руслан Герасименко и актёр, исполняющий одну из ключевых ролей, Игорь Скрипко.
С: В чём специфика жанра мюзикл для актёра и режиссёра?
ИС: Начинает режиссёр [смеётся – прим. ред.].
РГ: Ох, какой глобальный вопрос! В чём специфика… Ну давайте начнём с того, что изначально я не являюсь режиссёром именно музыкального театра. Вышел я из драматического театра. А по первому образованию я вообще кукольник.
Последние лет восемь я занимаюсь музыкальным театром. Мне нравится этот жанр. Причём именно тем, что я как представитель драматического театра могу привнести в этот сегмент хорошую драматическую школу. Глубокую! Потому что от артистов, помимо того, чтобы они хорошо пели и ритмически двигались, я требую достойной игры драматических сцен и того содержания, которое необходимо в первую очередь для драматического театра.
Сейчас мы подошли к спектаклю «Человек, который смеётся». Как мне кажется, там вот эти два пласта – драматический и музыкальный – являются равноценными. Если там будет провис с музыкальной точки зрения либо с позиции настоящего актёрского существования, которое про здесь и сейчас, то ничего не выйдет.
С: Игорь, вы – выпускник ГИТИСа. Откуда возник музыкальный театр? В чём для вас состоит его специфика?
ИС: Продолжая мысль Руслана, скажу, что у меня как раз хорошая консервативная драматическая школа. Но, вообще, дело тут не столько в моём образовании, сколько в том, что я с детства занимался музыкой и вокалом. И вот именно полученное образование помогло мне стать хорошим артистом мюзиклов. Причём вокалом и игрой на фортепиано я занимался в частном порядке, в музыкальную школу не ходил.
Знаете, мне кажется, что мюзикл для артиста – это, в первую очередь, такой хороший тренинг. В драматическом театре я замечаю, что актёр позволяет себе где-то расслабиться. Иногда это, безусловно, работает в плюс и выглядит живо и органично. Мюзикл же представляет собой жёсткую дисциплину. Петь, играть, танцевать и при этом держать линию – это особый вид существования на сцене. Музыка здесь диктует, как быть.
С: Руслан, вы довольны прошедшими предпоказами мюзикла?
РГ: Да, предпоказы прошли. У меня пока не было полноценного выходного, чтобы вздохнуть и оценить всё. Тем не менее показами я доволен. Мы представили практически готовый результат. Понятно, что есть шероховатости. Какое-то время спектакль будет обрастать так скажем мясом. Но скелет уже хороший, красивый.
С: В спектакле задействован живой оркестр. Расскажите об этом.
РГ: По задачам лицензии у нас должно быть как минимум восемь музыкантов. Это аккордеон, струнная секция – контрабас, виолончель, скрипки, альт. Ещё есть прекрасный инструмент, обозначенный в лицензии. Это дульцимер.
С: Что это такое?
РГ: Это такой струнно-щипковый инструмент. Когда мы начали искать его в Москве, то поняли, что найти его не так просто. Он в чём-то похож на цимбалы, поэтому мы решили заменить дульцимер на цимбалы.
С: То есть получается, что вы не нашли подходящего специалиста?
РГ: Нашли одного, и это скорее андеграундный самоучка. Ну и плюс ему нужна была адекватная замена, поскольку случиться может всё, что угодно. Накладки с графиком, болезнь. Соответственно, должна быть альтернатива.
С: Можете объяснить нашей аудитории, в чём разница между мюзиклом и опереттой?
РГ: Разница есть. В классической оперетте я сначала долго что-то рассказываю, а потом пою. В мюзикле ситуация обстоит иначе. Песни там являются действенной частью. В оперетте же это – усиливающая часть.
С: Обязательно ли мюзиклу должны быть присущи атрибуты шоу?
РГ: Дело в том, что мюзикл в принципе вышел из водевиля. Водевиль – из оперетты, а оперетта – из оперы. Такая вот эволюция.
С: Но, вообще, конечно, мюзикл пришёл с Бродвея.
РГ: Да, действительно, если углубляться в историю, то именно на Бродвее началась жизнь мюзиклов. Первой в этом жанре стала постановка «Оклахома». Но дело в том, что мюзикл сейчас развивается очень сильно. Он принимает абсолютно разные формы: по сценографии, по способу существования.
С: Мюзикл «Человек, который смеётся» заявлен как чёрная комедия. Чем она отличается от трагикомедии?
РГ: Когда я впервые посмотрел «Человека, который смеётся», я не смог определить это, как, например, трагикомедию. Это потрясающий чёрный английский юмор, тонко сделанный, с прекрасно выписанными персонажами. Там поднимаются достаточно современные темы, там присутствуют достаточно современные шутки. Всё это делается на таком гротесковом уровне, и при этом всё происходит в театре. От романа Виктора Гюго это сильно отличается. Это прям сильно по мотивам.
С: А где вообще проходит грань между трагичным и комичным?
РГ: Если спектакль не вызывает смеха, значит он ненастоящий. В любой трагедии есть место иронии, сатире и сарказму. Мне кажется, что в трагичном всё равно нужно искать пространство для смеха. Потому что, как говорится в нашем мюзикле, смех – лучший лекарь. Мне всегда нравилось, когда трагедию или драму преподносят через какую-то лёгкость или насмешку над ситуацией.
С: Игорь, какими новыми навыками вам пришлось овладеть для спектакля?
ИС: Открою тайну! Так вышло, что присоединился я к этому спектаклю не так давно. По разным причинам. Я только-только впрыгнул в последний вагон.
Вообще, я никогда не играл в жанре чёрной комедии. Но могу сказать, что мне это очень близко. Потому что сегодняшний день диктует именно такое отношение к жизни и к тому, как порой сгущаются тучи. Только со смехом, с издёвкой и стёбом. Нужно обладать определённой лёгкостью. Потому что то, о чём говорит Руслан, зависит от того, как сыграют артисты. Гениально написанный текст можно сыграть абсолютно по-разному.
С: Как вы готовитесь к роли?
ИС: Много репетирую – вокально и с режиссёром. Переписываю в тетрадь от руки всю роль, делаю мезансценические пометки.
С: Прям учите всю роль?
ИС: Конечно! У меня же нет в ухе никакого подсказчика. Можно и сымпровизировать. Этот спектакль как раз позволяет это сделать. Но если рисунок жёсткий, и ты зависишь от партнёров, то учить необходимо.
РГ: С Игорем очень комфортно работать в этом плане.
С: Руслан, чем калька отличается от оригинальных постановок?
РГ: Давайте начнём с того, что это не калька. Это лицензия категории B, где мы берём за основу только либретто и музыкальный материал. Костюмы, режиссура, сценография, свет, хореография сделаны уже нашей командой.
С: То есть в отличие от «Нотр-Дам де Пари», «Чикаго» и «Шахмат» вы не обязаны были снимать весь оригинальный рисунок постановки?
РГ: Нет, не обязаны. Если говорить о лицензии категории A, то это полностью дублирующий заказ. Есть свои сложности. Утверждение каста вплоть до веса артиста и размера его ноги. Вот это всё. Там на выпуск постановки приезжает супервайзер. Это колоссальных денег стоит.
Категория B в этом смысле гораздо более щадящая и, мне кажется, где-то даже более интересная. Мы когда брались за постановку «Человека, который смеётся», я очень боялся. Мне безумно нравится то, что сделали в Лондоне, и в художественном смысле в том числе. Естественно, люди, которые увидят этот спектакль, найдут в нём какие-то похожие вещи и решения. Атмосферно музыка и сам материал диктуют это.
Отмечу, что мы переводили всё бережно и аккуратно. Сначала сделали перевод на русский близко к первоисточнику, поскольку не хотели разночтений. Потом перевели то, что у нас получилось, обратно на английский, отправили это в Лондон на согласование, чтобы там проверили, не придумали ли мы чего-нибудь. В принципе всё сошлось [смеётся – прим. ред.].
Я влюблён в ту постановку. Если бы у меня была возможность привезти лицензию категории А, я бы это сделал. Но это очень дорого.
С: Чем ваш мюзикл отличается от оригинального?
РГ: Сейчас очень сложно сказать, поскольку глаз замылен. Мы боялись, что не отойдём далеко от первоисточника. Но благодаря работе нашей команды всё получилось. Вообще, мне кажется, у нас есть отличия на уровне месседжей. Финал у нас по смыслу другой.
Фото: Екатерина Тимошенко
