Аннотация.
Его дом - Цитадель, где растят охотников на нечисть. Его мир - тот, в котором нечисти не должно быть места. Его жизнь - вечная битва с нечистью.
Она - ведьма. Ей нужен ученик, достойный ее замыслов...
В ту ночь, первую после бегства из плена, когда Раэ довелось ночевать под открытым небом в глухом лесу, ему приснился самый странный сон за всю его жизнь.
Снилось беглецу, будто он вовсе не Раэ, а кто-то другой, воин с другим именем и другой судьбой. Он стоял в том сне на стенах некоего надежно укрепленного града. Настолько великого, что наяву Раэ себе бы не смог ничего подобного вообразить, хотя и слышал, что такие бывают. Тот, другой человек, кем он был во сне, осознавал, что родился и вырос именно в этом граде: стоило Раэ задаться каким-то вопросом, как в памяти того, кем он был тогда, тотчас всплывал уверенный ответ. На стены надвигалась ночь, и у него была краткая возможность видеть в закатном свете, где он находится: в ряду растерянных и мрачных защитников укреплений. Все они тягостно молчали и избегали смотреть друг другу в глаза. Воин, которым был в том сне Раэ, не знал никого, и его никто. Воин досадовал на то, что все они тут чужие друг для друга. Еще он понимал, что защитников на стенах всего ничего - несколько сотен.
Раэ запомнился ход его тогдашних мыслей, совсем ему не свойственный. Вкрадчивый, едва заметно текущий. Думал он так: «Мы не войско, а горстка безумцев! Мы что, действительно здесь, чтобы прикрыть собою стены? Столь великие стены? Зачем мы откликнулись на призыв их защищать? Глупое, нелепое чувство долга. Откуда оно в нас тлеет? А все-таки тлеет. Как-то оно все же нарушило жизненный уклад каждого из нас, повыдергивало по одному с разных концов града, из разных сословий и семейств. Не очень-то это нас объединяет. Ничто нас не объединяет! Только то, что мы горстка безумцев!»
…Еще в том сне Раэ мог мыслью носиться над ночными стенами, улицами и площадями, неслышно и тайно, словно сова. Да, это был немыслимо, немыслимо прекрасный град, который он наяву не смог бы себе представить, и неоткуда ему было узнать, что так бывает, даже по рассказам наставников. Длинные стройные улицы, площади, сады при особняках, все, все утопало в глицинии. Глицинии! Да она же не растет в его родном Семикняжии. Раэ ее видел только на гравюрах, и запаха ее не знал, а в том сне… он чуял ее аромат. Тот, другой воин, которым Раэ был во сне, не мыслил этого града без глицинии, цветущей дважды в год, раз при развертывании листвы, второй – при опадании. Тогда, в ту ночь, глициния теряла листву, но цвела буйным, буйным цветом, как в последний раз… Раэ видел, как зажигались фонари, скрытые среди развислых лиловых кущ. Цветные фонари. Да, глициния и фонари - единственное, что воину, которым Раэ был во сне, нравилось в этом граде и волновало душу. Все остальное вызывало недовольство. Особенно – вычурность новых домов в центре града. А дома, да, дома – Раэ диву давался – были каменные! Все до одного! В его родном Семикняжиии города строили из дерева.
Когда Раэ обдумывал этот сон, припоминал подробности, его пугала неправильная планировка того града. Она не была круглой и даже не пыталась ею быть! Сколько он ни искал, носясь совой во сне, никак не мог найти двух главных улиц, которые должны составлять Крестовину града. Улицы не были стихийно приросшими, как это бывает с годами, и от чего искажается планировка старых городов. О нет: все улицы были ровными, так изначально задуманными, – они словно разрезали город на квадраты. Шли строго вдоль друг друга, а переулочки шли строго поперек. Привычные для Семикняжия деревянные настилы мостовых встречались только на окраинах, а ближе к центру улицы были мощены камнем, опять-таки - камнем! Наяву Раэ слыхал, но не мог себе представить каменные мостовые, а во сне насмотрелся, как смело они простирались вдоль улиц, и даже небольшие площади были мощены камнем! А на площадях были маленькие искусственные гейзеры-водометы!
И да - стены града тоже были из камня! Да, те самые стены, которые он защищал. И врат вдоль стен было несколько, и окованы они были широкими полосами железа.
Что-то заставило Раэ мыслью перенестись к самым дальним вратам, откуда по мнению того, кем он был во сне, спешно исходили из града самые здравомыслящие. Их тоже было немного, но куда уж больше тех, кто откликнулся на воинский призыв и встал на стены. Вереница повозок, верховых и пеших вполне приличная. Все эти люди спешили воспользоваться последним отсветом уже севшего солнца, чтобы убраться прочь из града, на который надвигалась опасность…
От дальних врат сознание Раэ возвратилась в тело на стене. Воин закрыл глаза, чтобы не видеть ни того, что впереди, ни того, что по сторонам. И начал бороться с соблазном оглянуться и обозреть град уже не с полета, а хотя бы нечаянным броском взгляда со своей позиции. То, что он увидит, всколыхнет в нем ту горечь, которой воин был давно уж переполнен до краев. Он не хочет видеть то, что собирается защищать. Защищать непонятно почему.
Но он не может заткнуть уши. Он мог бы отрешиться от шума, но как отрешишься от послезакатной тишины?
Град приумолк перед ночью, как ветреная красотка, которая сделала перед зеркалом неудобною для болтовни гримасу, чтобы половчее разрисовать лицо. Как ветреная красотка, он готовился… к гулянию. Тот воин с болью думал, что это был ответ града на все, что в последнее время с ним происходило. Плохое ли, хорошее – на все он отвечал гулянием, и чем весомее бывал повод, тем дольше и безудержней бушевал его загул. Если между празднествами град приходил в себя, то его охватывала такая тоска, что он, как закоренелый пьяница, ужасался, что на миг очнулся от запоя... Впрочем, плохих и обманчиво-хороших поводов для того, чтобы снова нырнуть в загул, бывало в последнее время достаточно. Особенно с тех пор, как град потерял свою империю, свои обширные земли за пределами самого себя, и все, чем он владеет, и все, что напоминало о былом величии - это лишь земля, очерченная этими стенами. О да, град ею пока еще владеет. Последние часы. Вот граждане и жаждут провести то время, что им осталось, в удовольствии. Забываются в веселье, словно это отсрочит погибель.
И вот недолгая тишина наконец-то была нарушена. Заслышалось повсюду расстроенное пробное треньканье музыкальных инструментов и обрывки мелодий, выкрики торговцев и зазывал – предпраздничная суета. Мир за стеной окончательно погрузился во мрак, и град окончательно проснулся. Улицы вот-вот наводнят лихорадочно взбудораженные толпы. Шум все продолжал нарастать. Готовилось ночное праздничное шествие. Горожане еще гордятся вот таким своим вызовом надвигающейся беде.
«Как будничны твои праздники, как приелись твои увеселения. Ненавижу твои вездесущие оргии, от которых никуда не укроешься! Хорошо хотя бы, что я стою к тебе спиной и их не вижу твоих выродков, разукрашенных, разряженных до безобразия», - негодует на свой град тот, воин, которым был во сне Раэ.
А тот Раэ, что наяву, никак не мог потом, окончательно проснувшись, понять, зачем они все так себя ведут. Не понимал, что такое «оргии». Зачем весь град дрых на закате, когда надо поторопиться и доделать в дневном свете последние дела? Зачем, как стемнело, град поднялся разом, и ладно бы для молитвенного бдения, раз уж надвигается опасность. Зачем им надо развлекаться ночью. Дня мало?
Ну и сон!
Да и вообще – если враг подступает к стенам, почему жители веселятся? Почему из граждан на стенах лишь жалкие сотни, а один из их числа сам себя называет безумцем, хотя он один из немногих, кто ведет себя в таком случае правильно?
«О чем думают жители, которые вознамерились гулять в последние часы жизни города? На что надеются?» - требовательно задается Раэ вопросом, и в памяти того, кем он был во сне, всплывает ответ.
«Надеются? Надеялись…Они долго обманывали себя надеждой, что в расхищенной казне найдутся средства для найма иноземных войск, - говорит сам себе (или Раэ?) тот, воин на стене. - Но расхищенная казна на этот раз означала «совсем и полностью расхищенная». Еще граждане уповали на то, что одно только славное и грозное прошлое града отпугнет неприятеля. Но прошлое в прошлом. Есть такие, что до сих пор надеются на нас. А вот это совсем глупо. Какое из нас войско?.. Надеются! Откуда у меня в голове такое глупое слово? Надежда – слишком человеческое чувство, а большинство из них скоты. Открыты винные погреба, открыты блудные дома, открыты зрелища – они и рады. Ешь, пей, веселись, ибо завтра… не наступит!»
«Не верю! Как можно умудриться забыться в веселье, когда на твой град надвигается враг?», - недоумевал Раэ и тот, что наяву, и тот, что во сне, не смотря на то, что один дал, а другой получил объяснения.
И вот два сознания - Раэ и того воина сливаются в одно, в котором исчезает Раэ настоящий.
Единый Раэ-воин думает так:
«Я знаю с младых ногтей, что град не вздумает сам себя защищать, он погряз в безумных игрищах, долгах, чрезмерном богатстве и неодолимой нищете, во всех видах разврата и всех видах излишеств, не боится ни Ангелов Света ни Тьмы, а если чего-то и боится, то тоски и скуки, от которой он бы так же погиб, не подступай к его стенам иной враг. Это знаю я, это знают те, кто стоит со мной на стене бок о бок».
Снова воин срывается сознанием со стен и оно, подобно ночной сове, летит над рехнувшимся от страха и винного чада градом.
Картины натужного веселья столь омерзительны, что воин-Раэ шарахается от них. Сам себя ругает – ну чего он еще ждал увидеть в кабаках и домах удовольствия, как они это называют?
Летит в кварталы потише. В богатый чертог, в котором он вырос. Видит, как осушен кубок с отравленным вином его отцом и его наложницами в алькове, пролетает мимо мраморной купальни в садах, где в подогретой воде отворяет вены и выпускает темную кровь в усеянную цветами воду его распутная сестра, видит, как его брат поручает во внутреннем дворике слугам убить себя, в последний миг рвется из их рук, но они с удовольствием выполняют его приказ, а затем обирают золотые украшения с его тела. Как режут друг друга в отчаянии служанки их дома. Впрочем, в кварталах победней сводят счеты с жизнью проще – веревку на сук, а сам в петлю. Развешенных на цветных фонарных столбах покойников, полускрытых гирляндами глициний, достаточно, и в граде никого ими не удивишь. Их не спешат снимать. Проходят мимо них гурьбой разряженные, надрывно смеющиеся горожане. Они действительно их не замечают - привыкли.
Воин-Раэ поспешно возвращается на стену.
Здесь - он и те, кто по ошибке родились такими, как их пращуры, основатели града и творцы его былой славы. Они оказались способны откликнуться на призыв, когда враг у ворот. Облачиться в доспехи дедов и встать на стены. Они готовы биться за град.
Даже за такой...
Только они не такие могучие, как их предки. Видели бы те сейчас, во что нынче превратился их град, стали бы они его отстаивать? В какой гнев они бы пришли, какое отвращение они бы испытали. Да, пожалуй, единственным, в чем мы могли бы с ними сравниться их потомки на стенах, это в отвращении к тому, что случилось с их градом, когда он перестал быть градом-воином, выродился и стал градом-гулякой, но горстка защитников бессильна что-либо сделать для него. Такие бойцы такому граду не нужны, потому, что он погиб уже давным-давно, и несколько сотен защитников его не спасут, даже если каким-то невиданным чудом отобьются. Они пришли на стену, чтобы умереть, потому, что они – единственное, что осталось – тень от тени величия былого. Они, - потомки славных пращуров - давно отпели град и себя. Им не надо беречь свои жизни…
Продолжение следует. Ведьма и охотник. Ведьмин лес. 2 глава.