Глаша из гостей ехала. На поезд билет себе приобрела. Поездов Глаша не любила - шумно, люди посторонние мимо бродят - с чаем или полотенцем на плече. Запахи еще разные. Ноги в носках отовсюду торчат. Среднее это удовольствие - поезд. Но - ехала. Самолеты-то к тем родственникам и не летали никогда. Не предусмотрены были.
На вокзал приехала и к поезду своему еле тащится - Глаше тетка два ведра ягод с собой выдала.
- Бери-ка, - сказала тетка, - ягодку. У вас-то в городе такой не водится. А это своя ягода - и очень полезная. Ежели захвораешь - первое тебе лекарство. Хотя лучше, конечно, не хворать.
На перроне народ детей и собачек своих выгуливает. Кто-то просто вышел - размяться или подымить. Глаша с ведрами этими не сильно ходить по вокзалам хотела, но ягоду взяла - не обижать же тетку любимую. Так и тащилась - ведра в руках, рюкзак на горбе, очки набекрень.
У вагона пассажиры топчутся - билет и паспорт показывают проводнику. Поезд ночной. Женщины еще какие-то у вагона курят и громко меж собой прощаются. При них ребенок небольшой - лопатой перрон ковыряет. Ковыряет скучно - ночь все же на дворе, не лучшее время для игр. Иногда подвывает вдруг и лопаткой на родню замахивается - устал, но и его понять можно.
- Лариска, - старшая из этих женщин говорит, - сейчас в поезд залезете - и Вадюшку сразу спать уминай. Лопату только забери. Он мне прошлую ночь этим совком чуть клыки все не повыбивал. Шкодник какой - на родную бабку лопатой накидываться!
- Мамо, - это Лариска отвечает, - какие еще клыки? Ты уж лет двадцать им не хозяйка. И вечно на ребенка наговариваешь! Вадюшка, а ну, иди, с бабушкой бегом целуйся. И в паровоз полезем. Ту-ту щас будет.
Вадюшка лопаткой окурок ковырнул и в рот его сунул. Смеется. Женщины к нему кинулись. Фу, мол, неча каку разную в рот совать, плюй сей момент. Плюй заразу, шалопут!
И встали они в очередь - билет и паспорт показывать.
- Мамо, - Лариска громким голосом всем сообщает, - а я просто не знаю как нам и ехать. Место-то верхнее! Как я с Вадюшкой там колобродиться буду? Попадаем-ка, небось, на пассажиров. И себе все ребры попереломаем. Вот же достался билетик!
- Доча, - мать ей тоже громко советует, - колобродиться не нужно. Место верхнее, конечно, не сильно сподручное. Там завсегда только мужики ездиют в поездах этих. Но ты с кем-нибудь поменяйся. Студентов много нынче ехает. Кого-нибудь да сгоните. Обязаны вам уступать - с ребенком коли. И с баулами еще претесь. Мабудь, дотрюхаете.
Глаша в вагон зашла. Свое место отыскала, ведра с полезной ягодой под полку сунула.
А в соседи к ней Лариска с Вадюшкой и лопатой подошли. Полка у Глаши нижняя, боковая. А у Вадюшки с матерью - верхняя. И тоже боковая.
“Так и знала, - Глаша с досадой про себя думает, - вечно у меня счастливый путь в дороге случается! И хоть сочувствую обстоятельствам, но - не пущу. Пусть бы эта Лариска ранее головой думала - как с дитем они поедут. А то ишь - пассажиров гонять”.
А Лариска напротив Глаши села. Баулы под потолок закинула. Вадюшку на колени усадила. А дитя спать сразу и перехотело - колупает что-то на столике и рассматривает с интересом. Мать его вздыхает тяжело.
- Эх, - вздыхает эта Лариска, - сына, как щас намучаемся-то на верхней полочке. Как щас наколобродимся. Может, даже и вниз грохнемси. И не капризь мне, шкодник. Вон, заизгибался весь! Тётя, которая в очках сидит, щас тебя в лес утащит!
И на Глашу глазом косит. Уступай, мол, поимей совесть.
А Глаша лицо кирпичом делает. А не хочется уступать - на верхнее место ей корячится не сильно желается. В далекой юности в последний раз корячилась. Нет, увольте уж. В окошко темное глядит себе.
Тут поезд тронулся и проводница подходит. Лариска к ней - мол, уступать никто не желает. Все морды кирпичом держат. А с дитем Вадюшкой на верхней трястись - опасное дело. Решайте вопрос.
А проводница решать не хочет.
- Я, - говорит эта проводница, - не в праве такие команды пассажирам приказывать. Ежели только сами с какой-нибудь молодежью договоритесь. А мое дело короткое - покажите личностей удостоверения и сейчас я вам постельные принадлежности притащу.
Лариска снова вздохнула.
- Эх, - сказала она, - щас на полку верхнюю полезем. Полезем и не плачь, Вадюшка. Страшно там, конечно, но делать-то нечего. Тете этой тоже спать надо. А мы ей мешаемся. Вон как тетя зевает.
И на Глашу глазом опять косит. И на пассажиров остальных. А все вид изображают, что их эта ситуация не касается - спят себе или газеты читают. Молодежь хихикает еще друг другу.
Взгромоздились Лариска с сыном на верхнюю полку. Вадюшка там лопаткой стучит, а мать его бурчит тихонько.
- Не ворочайся, оглашенный, - бурчит, - сейчас вон на тетю упадешь. И будет у ей синяки. Угомонись уже и вытри слезки.
А Вадюшка веселится. Ногами колотит, песню запевает про “о, боже, какой мужчина”. Расхотел спать вовсе.
- Не капризь мне, - мать его успокаивает, - видишь, мы на второй полочке едем. Страшенько тебе, но делать-то нечего.
И едут они так целый час. Глаша уж и дремать начала - глубокая совсем ночь на дворе.
Тут женщина одна не выдержала. Тоже с нижней боковушки.
- Идите, - говорит она, - ложитесь на мое место с дитем. Это же мучение сплошное, а не сон. Мне хоть и лет много, и давно я не студентка, но совесть имею. Идите с дитем.
Лариска матрас радостно подхватила, “спасибочки” женщине этой доброй сказала. И с Вадюшкой переехала на нижнее место. И быстренько они там утряслись - захрапели аж.
А Глаше отчего-то неудобно на душе сделалось. Ведь намекала ей женщина. И глазом косила. И дитя у нее на руках беспокойное. А она, Глаша, пожадничала. О своем благополучии больше заботилась. Так и вышла из вагона с ягодой и небольшим неудобством на душе.