А ещё я замечал: бережность, что так неожиданно появилась во взгляде Сердобинцева, когда он разговаривал с учительницей в маленькой поселковой школе, все эти дни так и оставалась в его серых, с чистой мальчишеской синевой глазах. Бережность комбата относилась, я понимал, к их недолгому разговору с этой совсем молоденькой женщиной в чёрном кружевном шарфе в странно пустой школе: будто и не каникулы, февраль, когда должны идти уроки, а ребят в школе не было… Бережность его относилась к Машенькиной беременности, к заметно круглому животику, который она прикрывала концами шарфа. И Сергей был счастлив, если вдруг выдавалось хоть полчаса затишья. Отдавал нужные распоряжения, садился в машину и, как пацан-старшеклассник, гнал в посёлок. То надо было застеклить окна – от недавно разорвавшегося неподалёку снаряда всу в Машенькином доме вылетели стёкла из окон, то посмотреть печку, что раздымилась среди зимы… То – просто увидеться с нею, убедиться, что всё в порядке с её кругленьким животиком.
Недавно он вспомнил наш с ним разговор про созвездие Водолея. На мягко-чёрном небе, каким оно бывает незадолго до февральского рассвета, блестел Орион, самое яркое зимнее созвездие. Умиротворённо и ласково сияла над вершинами сосен Большая Медведица. Мы с Сергеем курили у входа в блиндаж. Он горьковато усмехнулся, а сказал грубовато, – чтобы скрыть застенчивость:
- Если б я верил во всю эту хренотень… в гороскопы, то больше всего не любил бы созвездие Водолея.
Сквозь сигаретный дым, что таял в рассеянном в сосновых ветках и оттого неярком звёздном свете, я взглянул на комбата:
- Почему?
Сергей не сразу ответил.
- Как-то так выходило… что многое у меня начиналось под этим созвездием, – ну, как там по астрономии…когда через него солнце проходит. Многое начиналось… и обещало стать счастьем. Было ожиданием счастья. Ни разу не сбылось.
Мне почему-то стало тревожно за Машеньку, за Марию Александровну, учительницу начальных классов поселковой школы, за тот их первый разговор, когда комбат Сердобинцев негромко спросил её:
- Давно? Где?..
Они непостижимо поняли друг друга. И теперь даже мне, невольному свидетелю их понимания, было жалко, чтоб это бесследно исчезло, – из-за того, что солнце в тот день проходило через какое-то там созвездие. Я поспешно склонился над зажигалкой, закурил новую:
- Ну… Раз на раз не приходится. Я тоже не верю в гороскопы. И не раз замечал, что сбывается чаще всего то, чего не ждёшь. И – тогда, когда совсем не ждёшь.
Мне очень хотелось как-то удержать, уберечь их понимание, которое могло стать надеждой… и сбывшимся счастьем.
А на рассвете вооружённые формирования украины в своей бессильной, необъяснимой ярости вели беспорядочные миномётные и артиллерийские обстрелы посёлков, в которых оставались только женщины с ребятишками да глубокие старики. Били прицельно, – по жилым домам, по фельдшерско-акушерским пунктам.
Наверное, потому, что в тот день, когда они встретились с Машей, я был вместе с ним в школе, Сергей с какой-то отчаянной доверчивостью спросил меня:
- Может, её сюда, к нам, забрать?.. Ну, Марию Александровну – лучше сюда забрать?
В эти минуты наша батарея вела артиллерийский огонь по вооружённым формированиям украины. Под лазурью февральского неба вздрагивали вершины сосен. И я в понятном замешательстве взглянул на комбата. Кроме уже знакомой мне бережности, в его глазах теперь всколыхнулась затаённая, тревожная нежность. Сердобинцев объяснил:
- Ей вот-вот рожать. А у них на днях под миномётным ударом сгорела единственная машина «Скорой». Фельдшер-акушер приезжала к ним из соседнего посёлка.
Я, наконец, нашёл хоть какие-то слова:
-Так у нас же здесь тоже нет… фельдшера-акушера.
В конце января от осколочных ранений погиб наш санинструктор, Олег Иванцов…
-Ну, здесь мы есть. А там она одна. Соседка вчера уехала: осколками снаряда крышу повредило, а ремонтировать некому, – ответил комбат.
Я покачал головой:
- А если у неё роды начнутся?
- Значит, будем принимать роды.
Так уверенно у него это прозвучало, что я еле сдержал улыбку:
- Если я правильно помню, ты на горного инженера учился… а не на акушера.
- У нас на факультете была военная кафедра.
- И вас там учили принимать роды?
- Всему учили.
Может, он и привёз бы Машу на позиции… Но не успел. Встревоженный Мишка Соколёнок привёл к комбату мальчишку лет двенадцати:
- Вот. Я ему – хлебушка горячего… Как раз буханки из духовки достал… А он отмахнулся. Говорит, – не за хлебом я. Мне, мол, к комбату надо.
Сердобинцев взял мальчишку за плечи:
- Рассказывай.
Этому мальчишке, примерно шестикласснику, точно не пришлось поиграть в войнушку с деревянным или пластмассовым «калашом»: в четырнадцатом ему едва ли четыре года исполнилось…И все последующие восемь лет войну он видел воочию. Поэтому сейчас он просто, совсем по-взрослому, объяснил нам:
-У Марии Александровны, учительницы нашей, роды начались. – Видно, для того, чтобы нам легче было понять серьёзность момента, мальчишка добавил уже по-своему: – В общем, она рожать собралась. Бабушка зашла к ней утром… А потом сказала мне, чтоб я к вам бежал. Нина Никитична, фельдшер наш, в соседнем посёлке жила. А в начале февраля к сестре уехала: в дом её «Хаймарс» попал.
Комбат взял индивидуальный перевязочный пакет, нашёл глазами Олежкину медицинскую сумку. Кивнул пацану:
- Садись в машину.
Я тоже поднялся:
- Я с тобой, Сергей.
В машине Максим – так звали мальчишку – поглядывал на Сергея с сомнением. Всё же решился спросить:
- А Вы – и комбат, и фельдшер?
Сердобинцев посмотрел на меня:
- Понял, Сань? Малый, – и то правильно догадался.
Когда мы остановились у дома учительницы, Максим из машины выскочил первым. Ему навстречу торопилась бабушка. По-мужски немногословно Максим успокоил её:
-Вот, – фельдшера привёз.
Бабулечка, статная, очень красивая и совсем молодая женщина – непонятно, когда она успела стать бабушкой такого взрослого парня… Или когда мальчишка успел стать таким взрослым парнем?.. – обрадовалась нам:
- Идёмте, мои хорошие. Меня Евгенией Степановной зовут. А Машенька… Мария Александровна – моего младшего внука учительница. Я захожу к ней каждый день, – проведать. Нет у неё никого. Спасибо, что приехали. Воды уж отходят, вот-вот схватки начнутся.
Мы с комбатом незаметно переглянулись: если б ещё знать, что это значит – воды отходят… Я с надеждой подумал, что на военной кафедре горного факультета нашему комбату, должно быть, объясняли, как это: воды отходят…
Евгения Алексеевна открыла нам ещё одну тайну:
- Двойня у неё. Нина Никитична, акушерка наша, говорила, что двойня у Машеньки.
Мы вошли в дом. Светленькие Машенькины бровки уже изламывались от боли. Она держалась рукой за поясницу, прикусывала губы. Увидела нас, – растерялась, застыдилась до слёз:
- Оой, мальчики!.. Я вот… Я сама здесь. Не надо…
Комбат велел мне принести воды из колодца. Вымыл руки, полил их спиртом из бутылочки, что нашлась в Олежкиной сумке. Взглянул на меня:
-Ты это, Сань. Ты во дворе побудь. А то она стесняется нас с тобой.
Я послушно, если совсем честно, – с облегчением вышел на крыльцо: я не окончил военную кафедру на горном факультете… С порога оглянулся:
- Комбат, если что, – я здесь.
Сергей благодарно кивнул:
- Если что, – я позову тебя.
Я так и не понял: остановилось время… или пролетело… Замирал, когда слышал Машенькины стоны, поднимал голову к небу, – кажется, благодарил его, что оно сейчас не разрывается огненными вспышками, умолял его оставаться синим и тихим… что-то быстро шептал, – должно быть, молитву: Господи, Помилуй…
И небо было тихим и по-февральски синим,– когда прошла целая вечность… или мелькнуло мгновение. Я отважился приоткрыть дверь. Детский плач – в два голоса! – показался мне таким звонким и счастливым, что дыхание у меня перехватило… и я не сдержал слёз.
Комбат тыльной стороной ладони вытер лоб. Голос у Сергея вздрагивал, – как ни разу не вздрагивал, когда он отдавал команду:
- Триста!.. Тридцать!.. Три!
И всё равно, – у него очень гордо получилось сказать:
- Девчонки. Две.
И уже откровенно прикрыл глаза рукой, – слёзы катились по его обветренному, почерневшему под зимним солнцем лицу…
- Ты это, Сань. Маша вот говорит, – там, в шкафу, вещички для девчонок. Давай, посмотри. Ты ж крёстным будешь.
Слова комбата убедили меня, что на этот раз под созвездием Водолея всё сбылось: раз я буду крёстным, значит, на себя он взял то, чтоб быть девчонкам отцом.
Навигация по каналу «Полевые цветы»