3 Условия, в которые попала выгнанная из дому Машка, были по-настоящему скотскими. Её беременный живот даже задеревенел, когда она увидела своё новое жильё. В обшарпанной комнате разило старьём от сваленного в угол тряпья, которое осталось с прошлых постояльцев. Когда они с матерью стали его выносить, то слипшиеся между собой тряпки рассыпались в руках и Машку неудержимо рвало от их зловония. В оконных рамах со сплошь заляпанными стёклами обжились жуки-кожееды - их изгоняли веником и хлоркой. В углу стояла покрытая ржавчиной буржуйка с уходящей в потолок трубой. На кровать же было страшно даже смотреть, не то, что ложиться: весь матрас был в жёлтых и коричневых пятнах, и воняло от него хуже, чем от самого последнего бездомного. По просьбе матери братья среди ночи, чтоб никто не увидел, притащили Машкин домашний матрас, а старый выбросили. Они ни капли ей не сочувствовали. Ну, была сестра, и нету. Вычеркнута. Списана. Сама виновата. Всё. Машку жалела только мать, да и то с оглядкой на безжалостного отца.
Засыпая в этом спёртом, старом воздухе, в непривычном одиночестве, под звуки соседской ругани и похабщины, Машка ни разу не плакала. Она ещё не до конца осознавала, что это происходит именно с ней и по утрам, когда солнечный луч полз по её лицу, ведь штор не было, ей спросонья казалось, что она дома, в своей девичьей комнате, но, открывая глаза, вновь и вновь видела над собою изукрашенный жёлтыми разводами потолок. И вскоре привыкла.
— Маша, это я, открой.
По голосу Машка узнала мать, тяжело встала и повернула защёлку двери.
— Вот, еды тебе принесла. Тут яйца вареные, зельца кусочек, ты сегодня съешь, не то пропадёт. А в этой баночке борщ.
Мать торопливо передала ей продукты. Голова Лиды была повязана платком, а поверх платья уже нацеплен передник - она спешила в совхоз на утреннюю дойку. Машка потёрла сонные глаза и сказала "спасибо".
— Хлеб забыла! Остался ещё? - спохватилась мать.
— Да, хватит мне.
Лида пробежалась взглядом по комнате. Бедная девочка! Как она тут живёт!
— Всё, я пошла я, жди завтра.
Маша оставила на столе продукты, которые втихаря от отца таскала ей мать, и завалилась ещё на три часа в постель. Денег у неё не было совсем. Ни гроша. Те, что она зарабатывала разноской писем вплоть до девятого месяца беременности, были не в счёт - они разлетались в день получки на самое злободневное.
Тема Машкиного изгнания и беременности широко обсуждалась в селе. Кто-то её жалел, кто-то насмехался, а другие, которые завидовали её красоте и бойкости, откровенно злорадствовали. Все гадали, от кого ж был тот ребёнок и многие сходились на сыне председателя, но говорили об этом тихо, за спиной, чтоб не дошло до его семьи. Щебечущие бабы при появлении Маши замолкали и сдержанно кивали в ответ на приветствие; подруги, все, как одна, отвернулись, потому что мамки запретили им общаться с развратною Машкой.
Будучи уже не в состоянии садиться на велосипед, да его теперь и не было, Маша наперевес с почтовой сумкой ходила пешком в соседние сёла. Ей нравились эти нечастые прогулки. Она выходила пораньше, пока не жарко, вдыхала жадными ноздрями свежий воздух, слушала, как чирикают птицы, как ветер приглаживает высокую траву, а когда тяжелел живот, присаживалась у обочины, а то и вовсе ложилась под синим небом и думала, думала о своей круто переломленной судьбе. В одном из тех сёл жила её бабка. Справившись с почтой, Машка заходила к ней, перекусывала, бабка охала и качала седой головой. Иногда, ворча на Машкиного отца, который запретил ей принимать к себе внучку, тыкала деньги, и изгнанница отправлялась в обратный путь. Живот рос быстро и Машка понимала, что ещё чуть-чуть и она лишиться и этого скромного дохода. И тут ей неожиданно улыбнулась маленькая удача.
В преддверии осени она зашла, как обычно перед выходными, на почту за письмами. Одна женщина жаловалась другой, что, дескать, из-за работы и забот нет времени связать для ребёнка осенних вещичек. Тут Машку осенила идея:
— Если у вас есть пряжа, я могу вам связать за небольшие деньги. Я хорошо умею, аккуратно.
Женщина удивлённо посмотрела на Машку, потом на собеседницу - та неопределённо пожала плечами и отвернулась к стенду с плакатами. Машку она не любила, потому что та была в стократ красивее её дочек всех вместе взятых.
— Есть пряжа, найду. Только кофточку я хочу с капюшончиком, и чтоб бубончик был. Сможешь?
— Смогу, я что угодно могу связать, - просияла Машка.
— И шапочку ещё, такую, знаешь, чтоб прям плотненькая была...
— Без проблем. Давайте я к вам зайду за нитками и заодно мерки сниму с ребёнка?
Неудобно было отказывать беременной и нуждающейся, все знали, что девчонку родители выставили с позором за порог. Женщина согласилась, а после осталась очень довольна заказом и нахваливала по селу рукодельницу-Машку. Люди стали обращаться к ней по мере необходимости, так у Маши появился хоть и весьма скромный, но всё же заработок. На нём и на продуктах, которые приносила ей мать, Маша перебивалась больше года со дня рождения ребёнка.
Её сын родился в октябре совершенно здоровым и крепким малышом. Ни отец, ни братья, ни сестра, никто, кроме матери, не пришёл на него посмотреть и поздравить Машу.
— Ох и на Петьку похож, ну вылитый! - поразилась Лида, рассматривая внука.
Никто не знает, сколько мук и лишений пришлось пережить Маше за ту зиму. В комнате, где из коммуникаций была лишь блеклая лампочка над потолком, а до ближайшего колодца идти за водой минут пятнадцать, Маша самозабвенно растила своего горячо любимого малыша, свою отраду, радость и счастье всей её короткой и ужасно глупой жизни, своего Петеньку - именно так она его назвала, в честь отца. А ночами, когда Петя, кряхтя, засыпал, она вынимала из его алого ротика иссосанный, горящий от боли сọсок своей груди, садилась под лампочкой и вязала заказанные детские вещицы, вязала без отдыха и сна, так что кожа на её пальцах истиралась чуть ли не до крови, а потом, когда уже деревенели руки и пальцы не слушались, она ложилась рядом с сыном, дышала его запахом и спала совсем мало, урывками, просыпаясь от каждого движения или звука ребёнка. Днём она выходила с ним на улицу подышать, и всё время держала его на руках, ведь коляски у неё не было, любовалась им, вздыхала и изо всех сил старалась не плакать.
Когда младенцу минуло четыре месяца, Маша поняла, что больше так не вынесет, что её ребёнок не должен жить в таких ужасных условиях, без средств, без самых необходимых вещей. У него есть отец! Пусть посмотрит на него и увидит, что сын - вылитый он! Пусть выплачивает алименты! Маша дождалась выходных. Она знала, что Петя часто приезжает на выходные домой, а тут ещё и праздник 8 марта. Закутав потеплее ребёнка, она отправилась к дому председателя.
Её даже не впустили во двор. Председатель шипел и гнал её прочь, только жена его, посмотрев на младенца, покачала головой и прошептала: "Как на Петьку похож, Господи!". Сам Петя к Машке не вышел, но она успела увидеть его вытянутое лицо в проёме окна. Поняв, что его заметили, он быстро одёрнул занавеску.
Машка заорала им через уже закрытую калитку дурным, полным ярости голосом:
— Я подам в суд, так и знайте! Я вас не боюсь!
И подала заявление в суд на установление отцовства. Слушание было назначено на середину апреля.
На суде Машка, с сыном на руках, была одна против всего семейства председателя - они пришли полным составом. И Маша, такая одинокая в своей борьбе и всеми гонимая, поняла из отношения к ней судьи, что она ничего здесь не добьётся. У председателя всё схвачено. Договорился. Вон как сидит важно и совершенно спокойно. Вон с каким апломбом и брезгливостью смотрят на неё Петина мать и сёстры. Кто она? Рвань! А они - культурные, состоятельные люди! А сколько унизительных вопросов ей задали! Сколько презрения и недоверия было по отношению к ней у всех, кто находился в зале!
Когда судья, выслушав все аргументы обеих сторон, вызвала к окончательному ответу Петю, тот встал, поправил пиджак, и громко, твёрдо произнёс:
— Я не вступал с гражданкой Марией ни в какие такие отношения, которые могли бы привести к беременности. Следовательно, этот ребёнок не от меня. Я не его отец.
Машу словно пронзило молнией. Она вскочила, крепко прижимая к себе дитя, откинула ногой стул и в несколько шагов оказалась возле Петра.
— Мария Васильевна, сядьте на своё место! Суд идёт! - возмутилась судья и стукнула молотком, но Маша её проигнорировала.
— Не твой, говоришь?! Не от тебя?! Точно в этом уверен?! - прокричала ему она.
— Да! Уйди! - отшатнулся Петя, щурясь, словно ожидал пощёчины.
— Так посмотри же внимательно на этого ребёнка! Смотри! - она тыкала лицо сына ему под нос, ребёнок не плакал, а только глядел на Петю чистыми, невинными глазами младенца. - Видишь его?! Видишь?! А теперь запомни следующее! Это не просто младенец, это первый и последний твой ребёнок, которого ты видишь в своей жизни! Если Бог есть, так оно и будет! И вас это касается тоже! - обратилась она уже к его сёстрам и те сжались.
В эту же секунду, в это же мгновение открытая створка окна, которая до этого чуть слышно стучала о раму, вдруг распахнулась вовсю и оглушительно захлопнулась звеня, а по всему стеклу расползлась огромная трещина. Все ахнули и подпрыгнули. Петя, его сёстры, мать с отцом, все выглядели глубоко поражёнными. Под гробовое молчание Машка с ребёнком покинули зал суда.
Начало *** Предыдущая