-Здравствуй, моя хорошая. Мама говорила, ты у нее была… Ты на нее не обижайся, она все без зла, все для других. А уж для нас ее сердце открыто настежь, каждая кровиночка в него прорастает. А ты для нее, как дочь. Сама говорила.
Никодим споро и ловко увязывал узлы на телеге, ехать надо было через неделю, как сойдет лед, а скарб весь пока соберешь, и полмесяца не хватит. На все лето ведь, не на пару дней едем. Лиза подошла к мужу, прижалась сзади, обвила, как плющ, и ведь не молодые уж были, а все, как прежде - глянет Димка из под уже по стариковски нависших бровей, а у Лизы патока с медом по телу расплывается, вроде и не прошло тех лет, что сосчитать уж трудно. Никодим поймал ее руки, прижал к губам, поцеловал каждый пальчик, а потом вытянул жену перед собой, ткнул носом, как телок.
- Умница моя. Все поняла правильно, ничему не противилась. Солнце мое теплое, рыжее. Ты собралась, или еще погодим?
Лиза чуть оттолкнула мужа шутливо, глянула исподлобья.
- Аа. Ишь, обрадовался. Меня там будешь оставлять, на пасеке. А сам тут, в скиту себе кого помоложе найдешь… Узнаю - прямо вот загрызу! Как волчица!
Лиза рыкнула, приподняв пухлую губку, но осеклась, застеснялась - старая уж баба, а туда же. Тем более, что по тропинке к их дому, оставляя на росистой утренней совсем еще юной травке дымный след шла какая-то процессия.
- Глянь, Дим. Вроде к нам…
Никодим повернулся, приложил узловатую большую ладонь ко лбу, глянул
- Ну да… Нину вижу - впереди идет, Иван Михайлович с ней. И ведут кого-то…
Иван Михайлович появился в скиту не так давно, хотя пару лет уж точно прожил. Пришел сам, никому ничего не объяснял, побыл минут десять у Марфы, потом вышел сам, на его руку опиралась бабка. Народ как раз толпился на площадке перед ее домом, вечерело, работа кончалась, все вышли послоняться, да посудачить, а тут тем более такое - новенький. Марфа помахала невесомой ручкой, крикнула что-то тоненьким сиплым голосом, люди замерли, постояли и потянулись к крыльцу. Марфа подтолкнула вперед мужичка лет тридцати - худого, как жердь, с торчащими в разные стороны костлявыми локтями, выглядывающими из рукавов модной однотонной рубашки, странно косматого, в больших старомодных толстых пластиковых очках.
- Знакомьтесь! Иван Михайлович. Школу у нас будет организовывать, вон детей мне тут понарожали, учить их надо. Он учитель, из города. Ему во всём всем помогать! Дом Пелагеи покойной ему даю, там и школа будет. Вот так вот!
Никто не удивился тогда, а Иван Михайлович заработал, как вечный двигатель. День и ночь впахивал, не покладая рук, до утра в заново отремонтированном доме Пелагеи горел свет и стучал молоток. Все помогали ему миром, буквально через пару месяцев школа была готова. Два класса всего, правда, но комнаты сияли, новенькие, струганные из лиственницы парты золотились свежим лаком, привезенная из райцентра черная доска сияла чистотой, на книжных полках теснились учебники. Лиза как-то зашла к нему, принесла пару своих книжек, присела на новенький табурет, спросила
- Сколько у тебя учеников-то будет, Иван Михайлович? У нас детей-то всего ничего.
Свежеиспеченный директор открыл страничку журнала, поводил пальцем по каллиграфически написанным строчкам
- Пока пятеро. Но твои подрастают - и дети и внук. Да и еще там косолапики бегают. Ничего…Наберутся. Мне все равно, хоть один, да учить буду. Давайте книжки свои…
…
Вел директор к их дому незнакомую девицу. Она шла быстро, как будто летела, не касаясь земли крошечными ступнями в изящных сапожках, явно дорогое темно-красное приталенное пальто открывало породистые, немного островатые худощавые колени, полотно блестящих иссиня-черных волос струилось сзади, переливаясь на уже теплом апрельском ветру. Когда они подошли ближе, Лиза разглядела немного растерянное лицо Нины, чуть смущенное Ивана Михайловича и …глаза гостьи. Черные, почти фиолетовые, отчаянные, бессовестные, они шарили по лицу Лизы и Никодима, как будто искали чего-то, цеплялись за их взгляды и совершенно не смущались, когда эти взгляды находили. Но в океане этой отчаянной бесшабашности, проливалась капля горячей боли, и эту каплю девушка явно пыталась таить в себе, но у нее не получалось.
- Руслана! Имя чудное, спасибо мамочке, но уж как есть. Руся - это для своих. Руслана Эдуардовна - для остальных. А вы - родители моих будущих первоклашек? Марфа велела с вами познакомиться. Лиза? Никодим?
Голос звучал пронзительно и нагло, но гостья прятала неуверенность, и это чувствовалось. Лизе вдруг стало ее жутко жаль, но в тоже время чувство странного беспокойства резануло ее изнутри, запах и вкус скрытой опасности.
- Лиза, да. Это я. Мой муж - Дмитрий, но здесь он Никодим, так привычнее. А вы, Руслана? Кто?
Девушка наклонилась, раздраженно дернула худенькой ногой, потом расстегнула сапог и вытряхнула набившийся туда песок.
- Я учительница. Детей ваших буду учить - прямо вот всему. И русскому, и французскому, и музыке. А потом биологии, физике и так далее. У меня университетское образование, плюс музыкальная школа. Плюс шахматы, теннис, лыжи. Вам понравится. А где ваши дети?
Лизе почему-то вдруг очень не захотелось знакомить новую учительницу со своими детьми, но она застеснялась собственной глупости, махнула головой Нине, и та повела Руслану и Ивана Михайловича в дом. Никодим проводил их глазами, тихонько сказал.
- Черте что у них там делалось. Руслана в больнице лежала, в психушке, в отделении для суицидников - таблеток наглоталась. Мать сказала - несчастная любовь, но что-то мне кажется, что все сложнее. К осени мать ее привезут в скит - она парализована, вроде страшная судьба у нее была, беда за бедой. Еще одни поломанные люди, живого места нет. Но вытянут! Здесь все вытягивают себя из болота. Пусть живут.
Лиза кивнула мужу, с беспокойством посмотрела в сторону дома, но профиль улыбающейся Симы в окошке полностью успокоил ее, и она занялась вещами.
…
А апрель буянил в садах. И вроде скромной была природа их северная, но весна превращала дурнушку в королеву. Бросила на поляны ярко зеленое полотно, расцвеченное тонкими, изящными звездочками ветренницы, розовато-сиреневые вихры кандыка вздыбились среди белого кружева, охапки желтой хохлатки дремали в обнимку с синими куртинами медуницы. На редкость рано набухли белые горошины на кистях черемухи - вот-вот брызнет, надулись почки смородины и крыжовника. Все кричало о лете, пахло свежестью, нежностью - легким ветром и, почему-то, медом. Лиза была настолько счастлива, что ей хотелось петь - громко и звонко, как маленькой. Потому что такая же - упругая, живая горошина, такая же как вот-тот вишневый розовый бутон, поселилась внутри нее… Только вот пока это было ее тайной. Радостной, сладкой и немного стыдной...