Писатель Виктор Ерофеев уже подступался к тайне тайн и основе основ. Подступался в том числе и на страницах «РП», почитайте его колонки. Но сегодня он — сами посудите — уже не только подступается, а проникает. Причем, по словам автора, обошлось даже без воздействия догонского напитка конжо. Как бы там ни было, открыта скважина основного мифа. Вот отчет.
Возможно, когда-то они были рыбами, но, когда мы приехали, они выглядели скорее полулюдьми-полузмеями с красными глазами, раздвоенными языками, гибкими конечностями без суставов. Их зеленые, гладкие, сияющие, как поверхность воды, тела были покрыты короткими зелеными волосами. Они сидели на веранде харчевни и весело ели сандвичи с ветчиной. «Ты видишь их?» — спросил я. Я не был убежден, что Габи способна следовать за мной дальше, но она была так возбуждена Африкой, она вышла из самолета на маловразумительном аэродроме в Бамако, и сразу надела черные очки, и сразу сказала: «Уф! конец Европе!», и радостно бросилась в дикость.
В Догон ведет узкая пыльная неасфальтированная дорога. В ее начале шлагбаум, как и везде в странах третьего мира, для сбора податей. Бензобочки, преграждающие путь. Солдат-оборванец поднял шлагбаум. Мы въехали на землю пигмеев, которые куда-то подевались, но догоны — такие же по росту пигмеи. Они пришли сюда с низовья Нила много столетий назад, спасаясь от мусульманства. В Догоне задери только голову, и станет видно: солнце — примус. Раскаленное добела, оно окружено спиралью из восьми витков красной меди. Луну — даже днем — окружает та же спираль, но из белой меди. Звезды — глиняные катыши, заброшенные в пространство. Догоны почитают «собачью звезду» Сириус и ее невидимого спутника, по траектории которого определяют смену поколений — тогда пляши весь год на ходулях! Когда мы вошли в харчевню, к нам навстречу разлетелся метрдотель в красном пиджаке. Габи не выдержала и воскликнула: «Месье, вы так элегантны!»
Скорее всего, это была ошибка. Борьба с дикарем в Черной Африке закончилась его неумеренным почитанием. Всякий повод хорош для комплимента. Белый выделяет уважение к черному, как пот, — в тропических дозах. Это — расизм шиворот-навыворот, выгнанный из сознания в подкорку. Короче, когда в харчевне показался местный проводник, или тот, кого они послали нам как проводника, атмосфера уже напряглась до предела. Они были обижены тем, что невидимый мир оказался доступным каким-то белым. Во всяком случае, у меня не имелось с собой никакого мандата на гениальность. Когда за столом я громко заговорил о луне, они прислушивались с нескрываемым подозрением. в то же время итальянцы, которых я немало встречал в Мали во время путешествия и которые проходили какими-то чемпионами по невменяемости, смотрели на меня как на шарлатана. В десять вечера вырубили электричество. Мы пошли спать, и вдогонку нам лаяли собаки.
Наутро пришел проводник. «Возьмите воды, — сказал он. — Путь будет долог». Мы шли по каменистой пустыне. Наконец мы вышли к скалам. Внизу в долине лежала деревня.
«У нас каждый камень может быть фетишем, — сказал проводник, — достаточно вдохнуть в него энергию и совершить жертвоприношения».
Он взял камень в руку, подумал и бросил его на землю. Я вдруг почувствовал, как у меня исчезает дешевое презрение к жизни, как испаряется сен-жерменский экзистенциализм, которым за свою жизнь я весь пропах, как свитер — табаком. Нас окружили местные женщины. Они дружелюбно улыбались. Местные приветствия отрывочны и трехступенчаты, как заклинания.
— Саyо? Как дела?
— Хорошо.
— Как родители?
— Хорошо.
— Как дети?
— Хорошо.
— Ну хорошо.
Я незаметно сфотографировал женщин, и они набросились на меня с криками.
— Это нехорошо, — нелюбезно сказал проводник.
— Кадо! Кадо! — закричали женщины.
— Ты отобрал у них душу, — сказал проводник.
— Что теперь делать? — спросил я.
— Кадо! Кадо! — кричали женщины.
Я достал мелочь. Женщины презрительно рассмеялись. Проводник молчал. Я полез в бумажник. Достал тыщу франков. Они вырвали купюру у меня из рук и побежали.
— Ерунда какая-то, — сказал я. — Неужели душа стоит тыщу франков?
Проводник молчал.
— Если вы смогли победить мусульманство, то почему не победили деньги?
Гид, не отвечая, кивнул на скалы:
— Здесь мы хороним своих мертвецов. Их поднимают на веревках в гроты, а потом приваливают камнем. В наших местах смерть — новость.
Габи нервно захихикала.
— Еще совсем недавно, — посмотрел на нее проводник без осуждения, — состарившись, люди превращались в змей, и они ползали вот тут, по плато Бандиагара. По ночам змеи-предки заползали в жилища поесть, и люди даже сегодня, как увидят змею, рвут на себе одежду и бросают ей, чтобы та приоделась. Затем змеи превратились в духов-йебанов.
— Ну, этих духов у нас хватает, — сухо сказал я. — А как же смерть?
— Это была сделка, — сказал проводник. — Мы поменяли смерть на корову.
— Му-у-у! — высказалась Габи, намекая на Хайдеггера, у которого бытие-в-смерти основано в заботе. Как брошенное бытие-в-мире, присутствие вверено своей смерти, которая есть неоспоримый «опытный факт».
— На корову? — недоверчиво спросил я. — Корова породила смерть!
— Во всяком случае, смерть — это жадность, — сказал проводник.
Мы вошли в деревню. Она состояла из двух частей-близнецов, каждая соответствовала человеческому телу. Хижины были похожи на белые грибы чуть выше мужского роста. В одних грибах жили люди, в других — овцы, в третьих хранилось зерно. Отдельно стояли хижины, где помещались менструирующие женщины. Малые дети с душераздирающими криками, писаясь и какаясь на ходу, бросились от нас врассыпную: мы были белые люди, с содранной кожей, как освежеванные бараны, и детям казалось, что мы пришли их забрать с собой. Мы вошли в одну хижину без всякого приглашения, но нас никто не остановил. На полу лежала нагая женщина со следами смущения на лице. Над ней суетилась зеленоволосая братва, которую мы видели вчера в харчевне. Братья вытягивали у себя из пальцев волокна: они делали матери юбку. Скрученные спиралью влажные волокна, полные сущности этих зеленоволосых людей, заключали в себе слово. Мать очнулась и быстро заговорила. Мы вышли. Мне показалось, что земля под ногами пульсирует, что здесь бьется чье-то сердце.
— Какие жертвоприношения любезны вашим богам? — спросила, привычно сделав брови домиком, Габи.
— Да всякие, — лениво сказал провдник. — Мы любим курей, овец, собак.
— А людей? — спросил я.
— Бывает, — ответил гид.
— Белых тоже?
— Когда предоставляется возможность, — сказал проводник с нехорошей ухмылкой.
— Каннибализм? — спросил я.
— Дикарь с человеческим мясом между зубов — это колонизаторский миф! — выкрикнула Габи.
— Тут был небесный десант, — сказал проводник. — Когда восьмой предок спустился на землю раньше седьмого, нарушив последовательность, тот пришел в бешенство, восстал против всех, раскидал, понимаете ли, наши семена. Пришлось убить. Мы съели тело, а голову отдали кузнецу.
— Зачем? — удивилась Габи.
— Кузнец вырыл яму, похоронил голову, — ответил проводник.
Габи дико закричала. Стояла ночь. Я схватил фонарь. Осветил помещение. Вцепившись Габи зубами в шею, проводник пытался совокупляться с ней, но что-то ему мешало. Какая-то сила мешала мне броситься немке на помощь. Проводник выхватил нож и срезал Габи клитор, который всегда поражал меня своими размерами. По своей конфигурации он был похож на термитник из здешней саванны. К утру все это привело к аномалии. Габи родила в сортире на улице непарное существо, шакала, и назвала его почему-то Йуругу, хотя при благоприятных обстоятельствах должны были родиться близнецы. Мы не знали, как быть. Габи кормила шакала грудью, хотела увезти в Берлин, поскольку это ее ребенок. Взволнованная мать утверждала, что шакал также необходим для нормального течения жизни, как и близнецы. Меня растрогали ее материнские чувства. Но, строго говоря, рожденный Габи в то жаркое утро зверь воплощал беспорядок (что было странно для мамы-немки), бесплодие, засуху, ночь и смерть. Оставшись без пары, шакал в тот же день совершил инцест с Габи, которая от ужаса, пытаясь воспрепятствовать его некрасивой затее, превратилась в муравья и спряталась в собственном чреве, но не смогла убежать. В результате инцеста шакал обрел дар речи, обматерил нас и открыл мудрецам замыслы нашего проводника.
— Я знаю, — возник проводник, перейдя со мной на ты, — зачем тебе нужны пять рек.
Я вздрогнул. В сущности, это была моя тайна тайн, ключ ко всей этой поездке. В системе догонского знания пять рек — основа всех основ. Но я не совсем понимал их значение. Меня уверяли, что под действием напитка конжо, кажущегося на первый взгляд догонским квасом из проса, а также плодов колы, с которыми в этих краях ходят женихаться, можно совершать головокружительные путешествия. Но мы не в Мексике, здесь — без допинга. Вселенная по своей конструкции напоминает увесистую фруктовую вазу сталинских времен, состоящую из четырнадцати сфер. Все эти сферы нанизаны параллельно — одна за другой — на железный столб, однако вместо винограда, груш и гранатов на них живут люди. Сферы делятся на семь верхних и семь нижних, и земля — верхняя из нижних миров. Над нами, в верхних мирах, живут рогатые люди, которые посылают на землю болезни, чернуху, под нами — хвостатые. Круглая и плоская Земля окружена ободом из соленой воды, все это вместе, прикусив свой хвост, обвивает змея. Мы превратились в перелетных мух, садящихся с божества на божество, бестолково, но с видимым самосознанием. Кто мы? Мы — перелетные мухи. Мы перелетали из одной сферы на другую, от рогатых к хвостатым, пока не опустились на соляную поверхность, и время со страшной силой стало разматываться назад, до упора в слово АММА. Из этого слова, собственно, и произошел мир. Проводник остановился, отпил воды и продолжал, обращаясь преимущественно к немке:
— Каждое человеческое существо наделено двумя разнополыми душами. Женская душа мужчины устраняется при обрезании, мужская душа женщины — при эксцизии.
Услышав это, немка зарыдала.
— Брось, — сказал проводник на правах бывшего хахаля. — Не все так худо. Человеческая пара, созданная мною, породила восемь андрогинов. Они умели самооплодотворяться. — Проводник показал на пальцах, как это делается. — От них и произошли восемь родов догонов.
— А как же Лебе? — спросил наш переводчик Сури, и мне подумалось, что он похож на молодого Горького и со временем станет классиком малийской словесности.
— Лебе был потомком восьмого первопредка и организатором человеческого языка. Но старый хранитель слова, седьмой первопредок, убитый нами, заманил его под землю — Лебе умер. Седьмой первопредок под землей проглотил Лебе, затем изрыгнул его вместе с потоком воды. На том месте, где находилось тело Лебе, вода покрыла большое пространство, образовалось пять рек.
— Не четыре? — придирчиво переспросил Сури. — Обычно речь идет о четырех реках, текущих в четыре конца света. Взять, например, калмыкскую космологию...
— Да чего далеко ходить, — перебил я. — В начале Библии из Эдема вытекает река для орошения рая, а после она разделяется на четыре реки!
— Ребята, пить хочется! — облизнулась Габи. Ей дали попить.
— Ну, это совсем другое, — вдруг обозлился проводник. — Библия ошиблась.
Кости Лебе, выблеванные первопредком, превратились в священные предметы культа, цветные камни дуге. Они обозначили контур души, который делают Номмо при рождении человека. После того как восьмой первопредок проглотил потомка, их силы смешались, и Лебе — это новое слово, а пять рек суть символ нового слова. Mon Dieu! Река как речь, как змея в Догоне составляет пятикнижие. Четыре реки — неполное знание, пропущенная глава. Вот откуда берется человеческая слабость, вот откуда изъян и разрыв между верой и знанием, не хватает одного потока, вот куда стекла человеческая мысль, греческая, мусульманская, где на персидских миниатюрах изображаются четыре течения воды, наконец, библейская, и только в Догоне... Ах, как не хватает пятой реки! Проводник подтвердил мои мысли. Мне стало не по себе. У каждого есть своя пятая река. Не спи, соберись, не трать время, ищи, дыши, свирищи, никто тебе не поможет, сам найди — не пожалеешь. Найди ее и разомкни цепь: сон—жизнь—слово—смерть—любовь. Нет более заветной (и более пошлой) цепи. Нашел. Неужто нашел? Похоже, это и есть тот сангам, на который меня навела Индия. Скважина основного мифа. Если замысел угадан правильно, то вот оно — золотое руно. Да, но как его, собаку, экспортировать? Украдкой? Чем точнее замысел, тем опаснее приводить его в исполнение. Нечеловеческое это дело. Здесь вторжение в правила, с которыми изволь считаться как с обязательными законами. Заметив мой испуг, проводник усмехнулся. Мы выехали из Догона в некотором оцепенении. Сури сосредоточенно молчал, занавесив лицо несвежим тюрбаном. Мы страшно пылили красной пылью. Немка дулась. Путь наш теперь лежал в Томбукту, духовный центр государства Мали.
Колонка опубликована в журнале "Русский пионер" №113. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".
