- И смотри - тихонько переносим рамки в новый улей, делим семью. Сейчас самое время, а то рои пойдут, спасу не будет…
Лиза уже час маялась в плотном, душном костюме, задыхаясь под сеткой, а Антон увлекся, он сел на своего конька и вставать с него не собирался. Лекция о вреде роения затянулась, а еще не приступали к практическим занятиям, но Лизе уже было плохо, она жутко боялась пчел. Заставить себя просто даже протянуть руку в кишащим пчелами рамкам, она, наверное, не смогла бы, а уже взять их и отнести куда-то - это лучше сразу в омут. Видно, ее потное и бледное лицо даже под маской выглядело жутковато, потому что Антон вдруг запнулся на полуслове, снова облил ее яркой синью своих глаз, помолчал.
- Впрочем, Лиза! Тебе совсем не обязательно помогать мне на пасеке. У меня вон - помощники какие, так и снуют. Назар, кстати, уже как заправский пчеловод шурует, я только успеваю ему задания давать. Так что ты иди, занимайся женскими делами, у вас с Маймой, небось, их невпроворот. А мы тут сами. Еду только приносите, уж не забывайте про нас.
Лиза с облегчением выдохнула, она уже прямо сейчас бы рванула отсюда, как лосиха через лес, снося все на своем пути - такой ужас сковывал ее по рукам и ногам, заставляя бешено биться сердце. Но она сдержалась, спокойно подняла глаза на Антона, выдержала их сияющую синь, прошептала
- Как хочешь. У нас и вправду в доме дел по горло, если ты без меня обойдешься, так и хорошо. Ребят домой отправляй обедать, а тебе приносить буду.
Антон слегка коснулся ее спины, того чувствительного местечка, где сходятся лопатки, но не похлопал, а погладил - горячей, как огонь, ладонью плотно провел вниз. Потом отдернул руку, как будто вдруг осадил себя, сказал хрипло и тяжело
- Ну и славно. Договорились. Иди себе…
Лиза решилась стащить сетку уже в лесу, пока ее не спрятали увесистые лапы седоватых елей от вездесущих пчел, она не могла себя заставить открыть лицо, и лишь нырнув в спасительную прохладу елей облегченно вздохнула, перешла с суетливого бега на спокойный шаг, и уже в нормальном состоянии подошла к дому.
- Ух ты! Ты рано! Отпустил, что ли? А я уже думала, он тебя живой не отпустит. Заучит насмерть, учитель этакий!
Майма стояла в обнимку со здоровенной метлой, одной рукой старалась поправить косынку, смотрела на Лизу и улыбалась так странно, неловко как-то. Лиза встряхнулась, как попавшая в воду кошка, забрала у Маймы метлу, прошлась по дорожке, подняв клубы пыли. Так незаметно подобрался май, такой он грянул неожиданно знойный и звонкий, что земля мигом вобрала его жар, подсохла до корки, а потом рассыпалась призывно, приготовилась рожать. И здесь на пасеке, вдалеке от сурового смутного скита мир был цветным и радостным, чистым и светлым, совершенно лишенным тревог и бед.
- Смеешься... А он и вправду - смотрит так.... Ужас.
…
- Не ждали? А? Как вы тут справляетесь? Вижу - неплохо!
Лиза глянула в сторону окна - в открытые створки просунулись две смеющиеся физиономии - одна ниже, другая выше, и от их улыбок у нее щемяще и радостно зашлось внутри - Димка и Сима в венках и одуванчиков махали ей руками - привет, мол, мать! Лиза рванула к дверям, но Никодим уже входил в дом, он смущенно сдернул венок со своей вечной банданы, забасил
- Видишь, что творит! Из папки веревки вьет, обезьянка. Уговорила, таки, венок напялить, давай, говорит, маму насмешим. И я, дурак старый, поддался
Никодим взял Лизино лицо в теплые сильные ладони, тихонько сжал, коснулся губами носа
- Соскучился… А ты, Лизушка? Не забыла мужа тут?
Лиза всем телом приникла к мужу, молча впитывала горячие токи любимого тела, шептала
- Димушка, Димушка. Наконец-то! Думала, прям не увижу уже. Радость моя!
Потом вдруг смутилась, чуть оттолкнула мужа, бросилась навстречу дочери, хотела приподнять ее на ручки, как раньше, но не справилась, охнула. Серафима отпрыгнула в сторону, погрозила матери
- Ты что! Я большая уже. Вон, смотри, подарки тебе привезли. Да всем там…
Лиза вдруг почувствовала, что ее маленькая дочурка вдруг стала совершенно другой. Отстраненной, немного чужой и очень взрослой. Даже смотрела она не так, как раньше, из ее взгляда напрочь исчезла детская наивность и святость - глаза умной девушки, не по возрасту повзрослевшего ребенка стали неузнаваемы. Лиза даже поежилась от ее взгляда, погладила дочь по гладко причесанной головке, шепнула
- Симушка, ты совсем большая стала. Прямо за месяц…
Девочка снисходительно кивнула, ухватила большой мешок и потащила его в дом…
…
- Послушай, Федора! Что-то, я гляжу, ты в дом к Марфе зачастила. Или у тебя в школе дел нет? Полы не покрашены, ходила я, смотрела, на полках пыль. Нехорошо это, ты в скиту новенькая, надо себя блюсти. А то Марфа и наказать может, а ее наказанья ого-го, мало не покажется. Добром пришла предупредить, не поймешь - пеняй на себя.
Руслана-Федора стояла насупившись у столовой, исподлобья смотрела на Нину, вернее даже не смотрела - она ее разглядывала. С высоты ее возраста и красоты постаревшая Нина казалась ей противной гусеницей, она прямо вот так себе и представляла- ползет эта баба по дорожке, перебирает толстыми лапами, шевелит морщинистым жевалом… Фу! В этом скиту вообще мерзкие все, начиная с больной старушенции Марфы, одна радость - Никодим. Да и тот…
Нина прочитала ее мысли, подошла вплотную и вдруг, одним резким движением ухватила цепкой сильной рукой Федору за игриво зачесанные вбок черные пряди, дернула так, что кожа гладкого лба сморщилась, съехав в сторону, и даже острый изящный нос дернулся, как будто его сорвали с места. Федора зашипела от боли, но Нина не отпускала, рванув еще сильнее назад и вниз.
- Слушай! Ты мыслишки свои поганые в узде держи. А еще раз увижу, что ты перед Никодимом голыми сиськами трясешь, я тебе их вырву. С мясом прямо. И никакая Марфа меня не остановит. Фря!
Она поудобнее перехватила карающую длань, зашипела прямо страдалице в лицо
- С сего дня носить станешь одежду, которую тебе принесут, городскую мне отдашь, я уберу до поры. И чтоб школа через неделю сияла, как пасхальное яйцо. Чучело!
Нина отпустила черные патлы, вдруг превратившиеся в неухоженную метлу и пошла прочь, не оглянувшись. Руслана села прямо в траву, стиснула виски ладонями и так сидела минут пятнадцать, стараясь унять колотившееся сердце. Наконец, чуть успокоившись, она встала, вытерла слезы, злобно глянула вслед обидчице, прошипела
- Ведьма старая! Ладно! Я тебе припомню еще, гадина! Я таких вещей не забываю…
…
Ефим смурно смотрел, как мышь из норы, стараясь не пропустить ни одного движения материнских рук. Алиса аккуратно укладывала мальчишеские пожитки в небольшой чемоданчик - маечки, трусики, носки, пару теплых рубашек - много ли надо пареньку на лето, да и дом в двух шагах. Попытки поговорить с сыном по поводу его переезда ни к чему не привели - парень замыкался все сильнее и сильнее, в глубине его черных, как будто остановившихся глаз зияла пустота. Он не возражал и не соглашался, просто смотрел, как на стену, думал о своем и пускать в эти думы никого не собирался. И когда чемоданчик мать собрала - молча ухватил его за ручку и потащил к дверям, как взрослый, как будто решил уйти сам. Уже в дверях мальчика встретил Иван Михайлович, отнял у него чемодан, обернулся, кинул Алисе через плечо
- Вы не ходите, дорогая Алиса Борисовна. Я сам его сопровожу, сдам с рук на руки. А вы мне чайку соорудите, я там принес вам шоколад. В сенях возьмете.
И Алиса долго смотрела вслед двум удаляющимся фигурам - такой маленькой, бедной, родной и беспомощной и такой чужой и нежеланной - длинной, худой, повислой.