— Ослица! Стыдобище! Прибила бы непутёвую! Да за что ж такое наказание свалилось на мою голову! - мать прохаживалась влажной ладонью по нежным, что тот фарфор, щекам дочери.
Машка, дрожа всем своим сочным, налитым юностью телом, даже не прикрывалась, только чёрные волосы разлетались в стороны, как поддетая ветром сажа.
— Какой срок?!! - вновь возопила мать, ухватившись за деревянную колонну веранды. Она дышала тяжело, прерывисто. Под ногами темнела лужа воды, а по ней рассыпались вокруг жёлтые шарики картофеля, который они очистили с Машкой. Рядом валялась и кастрюля - мать случайно спихнула её с табурета вместе с картофелем, когда ринулась на дочь.
— Не знаю, месяцев пять, - тихо отвечала та.
Бойкость и весёлость 16-летней Маши, как и острость её языка, испарились бесследно перед страхом за испорченное будущее. Она стояла поникшая и бледная, загнанная в тупик той коварной игрой, что вначале походила на сказку, вот только в середине повествования что-то пошло не так, и Маша стала стремительно выпадать из сказки в выгребную яму, и не было в стенах той ямы ни единого корешка или выступа, за который она ухватилась бы, чтобы не окунуться с головой в зловонное месиво. Ничего не оставалось, как рассказать родителям, но лучше сначала матери, ведь отец в багровом гневе сначала пополам перерубит, вспыльчивый он дюже, кровь молдаванская в нём жгучая, а потом уж разбираться начнёт, искать выходы. А мать это так... пыль в глаза гонит, что-де строгая, а сама всего-навсего истеричная, с таким-то мужем откуда взяться крепким нервам-то. И вот сейчас она, узнав о сроке её беременности, заголосит пуще прежнего, но Машка вовсе не перед нею дрожит, а перед неминуемой отцовской расправою.
— А-а-а-а! Позор какой! Вот так отблагодарила ты нас, дочь, за то, что растили, заботились, премного благодарствуем! - мать сделала Машке саркастичный поклон, а заодно подняла с пола пару картофелин и кинула их назад в кастрюлю.
Машка бросилась помогать матери и в один миг проворно собрала весь овощ, так что картофель только и успевал стучать по дну кастрюли.
— Что смотришь теперь оленьими глазками, как сама невинность? Бесстыжая! Уже ноги успела раздвинуть она! Теперь только и будет по селу, что сплетен-то! От кого дитё?!
Машка невидящими глазами смотрела на зелёный двор, где рассыпались по траве индюшата, а вокруг них важно ходила инюшка, царапая землю расправленными крыльями.
— От Пети Чобана, мы же встречаемся, мам, ты знаешь!
— Вот и выходишь ты замуж, дочь! Отгулялась, отучилась! Всё!
Машка еле слышно пробормотала в пол, бледнея ещё больше:
— Он сказал, что не возьмёт меня. Ему родители не разрешат.
— Чего-о-о?? - опешила мать, - значит так! В дом ступай, отца жди, уж он-то вас всем покажет!
Тут она схватила Машку за волосы, втолкнула в дверь и крикнула напоследок:
— Дуҏа!
Вдруг она увидела младшую дочь Оксану, десяти лет отроду, которая всё это время наблюдала за ними у сарая с индюшонком в руках. Хоть девочка и не въехала в суть конфликта, но втайне радовалась, что гадкую Машку, её вечную обидчицу и мамину любимицу, так бодро отхлестали по щекам и потягали за волосы.
— А ты чего вытаращилась? Уйди с глаз моих, пока тоже не отхватила!
Оксана нахмурилась, сбросила с рук индюшонка и убежала в огород, чтобы заесть обиду клубникой.
Грубо закинутая в дом Машка вошла в их с сестрой комнату и бревном упала на кровать. Над кроватью её висел маленький календарь с чёрно-белым изображением их столицы Молдовы. Июнь, 1980 год. Ну, вот и всё! Закончилась её жизнь! Отец точно убьёт, ведь Петя ни за что на ней не женится, ибо зажиточна его семья, отец не абы кто, а глава села, заправлял колхозом, а у Машки простые родители - очень бедно они жили, во всём себе отказывали.
"Ты, Маш, прости, но мать с отцом три шкуры с меня спустят, если узнают, что ты от меня беременна. Я в институт уезжаю с сентября на первый курс, в Кишинёв. Какая женитьба? К тому же семья у тебя слишком бедная... На кого ты там учишься? На швею, блuн! Ну, в общем, не ровня мы. Вот."
Острым ножом резанули Машу эти слова, буквально пополам разрезалось девичье сердце, и кровоточило невыносимо всем тем, за что она его любила. Ну, как не любить Петеньку! Он... Он такой... Красивый, чернобровый, умный! Даже сейчас, представляя его карие глаза, Маша тонула в их бархате и захлёбывалась от невозможного, разрывающего душу чувства любви. Думала о его руках и растворялась в их нежности, пламенем горела от губ его, от запаха, от голоса, от всех тех медом мазаных слов, что он ей говорил. Ах, до чего же оно сильное и хмельное, до чего въедающееся под кожу это чувство первой, самой настоящей и чистой любви! Его не вытравить! Никогда и ничем не изгнать!
"Но мы же любим друг друга! - кричала она ему, хватая за рукав рубашки, - иначе зачем... К чему вели эти отношения, если не к свадьбе?!"
"Мне жаль, что ты так думала. Это был просто летний роман, не более." - отвернулся Петя, мечтая поскорее уйти от тягостного разговора. Маша была для него баночкой мёда: верхний слой всегда самый приятный, эдакие сливки, в которых, как изюминка, попадается пчелиный воск, а потом сладость становится всё приторнее и приторнее, но ты ешь, потому что ещё вкусно, но под конец банки мёд теряет свою соблаз нительность, там уже какое-то месиво, разбавленное пылью и слюной. Петя никогда не доедал мёд со дна банки, брезговал.
"Это и твой ребёнок тоже!"
"А ты попробуй докажи."
Вечером вернулся с колхоза отец, собрались и братья. Старшему было уже восемнадцать, а другой на два года младше Маши, подросток. Мать в подробностях рассказала всё отцу. Весь багровый от гнева, быковатый, смуглый, жилистый и стҏашный (причём буквально был весьма некрасив, даже безобразен) отец вызвал к себе едва дышащую дочь. Он смотрел на неё с глубочайшим отвращением и ненавистью.
— Только не бей! - испугалась мать и встала рядом, чуть прикрывая собой Машку, - я её уже потаскала!
— Ну? - громыхнул отец и Маше послышалось "Му". Ну, точно бык!
— Что "ну"? Ты уже всё знаешь, - дерзко ответила Машка и прикусила язык. Ох, какой он у неё непослушный, сколько бед ей принёс!
Отец побагровел ещё больше и сжал кулаки:
— Дуҏу не валяй! Что дальше делать будешь?! Детей настругать каждый может, дело нехитрое! Дальше что?! Муж есть?
— Нету.
— Так пойди и найди! А нет - так из дому вон!!! Не дам семью опозорить! Чтоб каждый тут ходил и пальцем в меня тыкал? Что дочь моя - шал ава бесстыжая? Отрекусь! Выгоню! Выгоню к чертям! - в бешенстве он колотил большим и натруженным кулаком себе по колену. Братья смотрели на Машку c неподдельным интересом. Вот у них сестра какая - уже отведали её, испортили. Мать, которая всё это время поддакивала, соглашаясь с отцом, вдруг словно очнулась. Такого развития событий она никак не ожидала.
— Куда выгонишь? Куда ж ей идти, бедной? Будет тебе, Вась! - закудахтала женщина.
— Молчать, баба, не то с нею вместе вылетишь! Бери её завтра за шкирку и к главе села шагом марш! Пусть их сынок берёт Машку в жёны!