Это райское местечко на берегу озера Леман давно влекло к себе людей творческих – писателей, поэтов, художников, музыкантов. О Чаплине было уже подробно рассказано…
У большинства уютный городок, с его роскошными видами, пышной зеленью, цепочкой живописных гор и почти морским пейзажем, рождал умиротворение. Многие черпали здесь вдохновение.
Запечатлел Веве в своем творчестве поэт Петр Вяземский. Обнаружив среди пышной субтропической флоры нечто родное – рябину, посвятил ей романтический стих «Вевейская рябина». Поэт описывает, как «на чужбине» он с рябиной «делит русскую кручину».
Возвратившись в полюбившийся Веве через десять лет, поэт разыскал окрепшее деревце, которое вновь вдохновило его на продолжение «Вевейской рябины».
На сей раз поэт тоже в миноре, но уже не из-за ностальгических переживаний, а по причине преклонных лет. Обращаясь к внучке Кате, он пишет:
…В те дни, возлюбленная внучка,
Когда хандра на ум найдёт
И память обо мне, как тучка,
По небу твоему мелькнёт —
Быть может, думою печальной
Прогулку нашу вспомнишь ты,
И Леман яхонтно-зерцальный,
И разноцветных гор хребты,
Красивой осени картину,
Лазурь небес и облака,
Мою заветную рябину,
А с ней и деда-старика.
Так что, можно сказать, благодаря нечастой тут рябине Веве стал строкой в антологии русской поэзии.
Хотя и Фёдор Тютчев внес свою лепту. Это место явно запало ему в душу после того, как он здесь провел вместе с дочерью осень 1859 года.
Человек, живущий эмоциями, что трудно увязывалось с его статусом дипломата, он много лет разрывался между любовью и долгом, одновременно стараясь отойти и от утраты первой своей горячо любимой жены.
Вернувшись на берега Лемана, он попытается лицезрением местных красот вытеснить свои душевные тяготы. Но те лишь рождают строки стихов:
…О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!…
Раньше уже упоминалось имя Достоевского, который работал здесь над своим «Идиотом». Любопытна трансформация его отношения к окружающей действительности.
Вместе с супругой он проводит тут летние месяцы 1868 года, перебравшись сюда из Женевы по совету своего единственного друга в этом нелюбимом городе – Николая Огарёва, соредактора «Колокола».
Женева вообще вызывала у Федора Михайловича самые неприязненные чувства. И климат сырой и ветреный, и люди – сплошь грязнули и выпивохи, и вообще – город протестантский…
Все эти инвективы следует воспринимать в свете перманентного безденежья, порожденного пагубной страстью писателя к рулетке. Нищета явно сыграла роль и в произошедшей трагедии – болезни и уходу из жизни трехмесячной дочери Софьи. После рождения в отсутствие молока у супруги Анны Григорьевны не оказалось возможным найти кормилицу. Девочка росла слабенькой, и простуду преодолеть не удалось.
Как мне рассказывал барон Фальц-Фейн (мои читатели, наверное, помнят о замечательном русском подданным княжества Лихтенштейн), будучи в Женеве, он пришел на кладбище, где похоронена Софья. И оплатил содержание могилки, отмеченной небольшой прямоугольной мраморной плитой, на следующие три десятилетия. Было это в начале 90-х, и оплаченный период истекает.
Кто озаботится дальнейшей судьбой захоронения?..
…После отпевания и похорон девочки, по словам Анны Григорьевны, «оставаться в Женеве, где всё напоминало нам Соню, было немыслимо», и чета сменила обстановку, переехала в Веве.
Поначалу в одном из писем Достоевский восторгается:
Что касается до Вевея... в самом роскошном балете такой декорации нету, как этот берег Женевского озера, и во сне не увидите ничего подобного. Горы, вода, блеск – волшебство.
А затем меняет милость на гнев: русских газет, мол, нет, как и галерей и музеев, да и книжная лавка одна:
Бронницы и Зарайск – вот вам Вевей. Но Зарайск, разумеется, и богаче и лучше.
Что это – дурное настроение, депрессия? И отчего бы не восхищаться Зарайском, сидя в тех же Бронницах? А не в весьма приличном двухэтажном особняке с мансардой.
Свидетельство пребывания в нем писателя обозначено в виде прямоугольной памятной доски.
Швейцарцы закрыли глаза на то, что писатель бесконечно и все более яростно ругательски-ругал «Вевей» в своих многочисленных письмах, о чем стало известно местным исследователям его творчества, а затем и прессе.
Мемориальная доска ведь посвящена не рядовому жёлчному гостю, а прославленному писателю, именно в их городе работавшему над своим «Идиотом».
Любопытно, что от особняка этого тянется в литературный мир России еще одна ниточка.
Как рассказала швейцарская сетевая «Наша газета», дочка владельца особняка, крупного виноторговца, Ида Обрист примерно во времена Достоевского отправилась в Россию, в Одессу.
Здесь, приняв православие и став Зинаидой, вышла замуж за преподавателя местной духовной семинарии Николая Катаева. У него был брат Петр Катаев, ставший отцом двух наших известнейших прозаиков – Валентина Катаева и Евгения Петрова (Катаева)...
Удивительные бывают особняки в маленьких городках…
А традицию увековечивать в бронзе выдающихся деятелей национальной культуры, живших какое-то время здесь, продолжили румыны. Составив компанию Чаплину и Гоголю, бронзовый Михай Эминеску покоится на постаменте из своих поэтических сборников.
Возможно, когда-нибудь чудесный променад украсят монументы жаловавших Веве Виктора Гюго, Генри Джеймса, Генрика Сенкевича, Грэма Грина, художника Оскара Кокошки, да и наших великих и выдающихся, упомянутых выше.
А, может, когда-то удостоится памятника и отец анархизма Михаил Бакунин, живавший здесь и из-под цветущих олеандров рассылавший громы и молнии на головы власть имущих по всем азимутам? Кто знает…
Если для мало-мальски культурной путешествующей публики виртуальным символом Веве стало имя Чарли Чаплина, то для остальных имеется осязаемый материальный символ курортного городка.
Это, как считается, самая большая в Европе вилка: высота – восемь метров, ширина – 1,3 метра. Она вертикально торчит из воды в десятке-другом метров от каменистого берега Лемана.
Металлическая инсталляция была установлена в честь десятилетия Музея питания («Алиментариума»), о котором чуть ниже. Это был проект известной каждому компании Nestlé, еще с начала 20-х годов минувшего века избравшей сей курортный городок в качестве места своей штаб-квартиры.
Вообще-то, рекламная инсталляция должна была простоять год. Что и произошло: четырехзубую вилку сделали «сухопутной», перенеся к одному из предприятий, производивших как раз вилки, ложки и ножи.
Но муниципальные власти видели, что гигантский столовый прибор, словно вырастающий из воды, завораживал приезжих своей необычностью и попадал в объективы практически каждой камеры.
В итоге городское управление в 2008 году добилось возвращения супер-вилки на прежнее место, и она вновь для многих туристов стала едва ли не главной приметой городка.
А заодно и рекламой расположенного прямо напротив нее Музея питания...
ЧИТАТЬ ПРОДОЛЖЕНИЕ
Владимир Житомирский
