Председатель не сразу понял, чего хотела Александра. Он впервые видел ее в таком состоянии – почти безумный взгляд, бессвязная речь, из которой он понял только одно: нужен трактор, чтобы везти в район сына. Конечно, он разрешил, послал за Казаковым Юрием, чтобы тот отвез их в больницу, а ей велел ждать дома. Александра бежала домой, не замечая сугробов, не чувствуя ледяного ветра.
Матвеевна тоже была в растерянном состоянии. Она сделала мальчику укол пенициллина – это все, что она могла сделать. Жорик был в полубессознательном состоянии, его синие губки едва шевелились. Александра чувствовала бессилие перед чем-то страшным, непреодолимым. Почти через час у калитки остановился трактор. Тракторист постучал в окно, и почти тотчас из дома вышла Александра, держа в руках завернутого в толстую шаль сына. Погода ухудшалась. Началась поземка, ветер порывами налетал, стараясь сбить с ног. Забравшись в кабину трактора, Александра плотно закрыла дверь.
Матвеевна перекрестила их вслед и долго смотрела на удаляющийся в поземке трактор. Она понимала, что шансов у ребенка почти нет. Если бы прямо сейчас сделать укол сыворотки, а потом через двенадцать часов еще один, то можно было бы надеяться... Но что она могла сделать?! Кроме пенициллина и аспирина в ее аптечке не было ничего. Она чувствовала себя совершенно беспомощной, почти такой, как на фронте, видя угасающий взгляд раненого, он продолжала говорить ему, что все будет в порядке, что он поправится... Но то было на фронте! А здесь малыш, не успевший еще согрешить на этом свете!
- Господи, помоги Александре! Помоги ее сыночку!- крестилась Матвеевна, забыв, что она атеистка...
Трактор преодолевал бездорожье с ревом и натугой. Когда выехали за село, ветер вступил в свои права в полную силу. Конечно, против гусеничной машины от был бессилен, но дорога была почти совсем скрыта под снегом, превратилась в снежную целину. Юра вел трактор скорее по привычке, по дороге, которую знал давно, цепляясь глазом за одному ему видные ориентиры. Он понимал, что сейчас от него во многом зависит жизнь мальчика, но сделать что-то более действенное он был не в силах.
Александра не сводила глаз с мальчика. Ее губы что-то шептали, но слов слышно не было. Сердце Юры сжималось от жалости к малышу и к Александре: он знал ее с детства, она всегда была очень ответственной и открытой. Правда, после смерти Федора что-то в ней изменилось, но так это ж понятно – такая потеря! И вот теперь сын...
-Юра, побыстрее, - простонала Александра, - умоляю!
- Шура, как могу! Выжимаю все из него, но ты ж сама понимаешь...
Александра понимала. Больше, чем он может, он не сможет. Сердце холодело от страшного предчувствия и в то же время противилось ему.
Наконец показались огни райцентра. Доехав до будки ГАИ, стоящей почти на въезде в станицу, Юра, не заглушая двигателя, выскочил из трактора и побежал к дежурным. Вскоре сквозь метель послышалась сирена «Скорой помощи». Александру с малышом пересадили в нее, и автомобиль на большой скорости помчался по почти пустым улицам станицы.
Мальчика взяли из рук Александры и унесли в отделение. Ее туда не пустили, оставили в приемном. Александра сначала обессиленно села на кушетку, потом вскочила. Ей казалось, что если она будет двигаться, то и везде все будет действовать. Через некоторое время ей вынесли одежду Жорика. Медсестра, вынесшая его вещи, старалась не встречаться взглядом с Александрой. Когда та решилась на вопрос, медсестра сухо ответила:
- Делают все, что могут. Поздно привезли, - и ушла.
Александра хотела закричать, что быстрее не могли, что нет дороги, что нельзя, чтобы его не стало! Но она снова была одна в сверкающей кафелем комнате. Ей вспомнился Федор, когда, подбрасывая визжащего от восторга Жорика, приговаривал:
- Не бойся, сын, ничего! Папка тебя не отпустит!
- Федя, не забирай его! – вдруг вслух проговорила Александра. – Отпусти! Мне без него не жить!
Она упала на колени, зашлась в плаче, повторяя:
- Федя, прости, не забирай его!
На голос вышла санитарка. Она помогла ей сесть, собрала вещи в узелок.
- Ну что ты убиваешься? Еще ведь ничего не сказали. С чем забрали-то?
-Дифтерит.
- А-а, - протянула санитарка и тихо вышла из приемной.
Александра сидела и не знала, чего ждет. Если не выходят, значит, мальчик жив и его спасают. А если выйдут – что скажут? Она не знала, сколько прошло времени, когда к ней вышел пожилой врач. Сняв марлевую повязку с лица, он сел рядом с Александрой. Она замерла в ожидании. Первые же его слова обрушились на нее страшным грузом:
- Держись, мать.
Он закурил, отошел к окну.
- Мы сделали все, что могли, но было поздно. Если бы хоть вчера... Можно было надеяться. А сегодня было поздно.
Александра упала без чувств. Она пришла в себя к обеду, рядом с нею стояли люди в белых халатах. Первой мыслью была мысль о сыне. Вспомнив о нем, она зашлась в истерике. Ей сделали укол, она успокоилась, скорее, впала в безразличие.
Как и что происходило потом, она помнила смутно, она не помнила, как оказалась дома, вокруг были какие-то люди, кто-то кричал, кто-то плакал... День похорон Жорика тоже не остался в ее памяти. Она закрывала глаза и видела Федора, склонившегося над кроваткой Жорика, видела, как он ведет сынишку за руку по улице. Помнила, как всегда ее преследовал страх, что когда-нибудь у Федора возникнет вопрос о сыне... Теперь они были вместе, рядом. А она одна. Все, что отпечаталось в памяти Александры, - это темный холмик рядом с белым холмиком Федора.
Потом было девять дней, с утра к Александре пришла Пелагея с детьми и мужем. Матрена лежала дома с сердечным приступом. Мать Александры не вставала с того самого дня, как узнала о смерти Жорика. Село было погружено в мрачное настроение. Были те, кто осуждал Александру за невнимание к ребенку:
- Кроме работы да хозяйства своего что она видела? Целыми днями бегал пацан по улице.
- Так ведь все бегают, - защищали другие, - поди загони их с улицы! Да и хозяйство – куда его денешь? Детей кормить надо...
Каждый день по хозяйству приходила Пелагея. Кормила, доила корову. Заходила в дом, зажигала лампу, предлагала хотя бы выпить молока. В колхозе ей дали отпуск, тем более что работы особой не было.
Через две недели она пришла в контору, сказала, что больше на трактор не сядет, чтобы ей определили работу по разнарядке женщин. Председатель понимающе кивнул – он дорабатывал последний месяц перед пенсией. Трактористов в селе было уже достаточно, а вот для работы в поле, на ферме рук не хватало.
... С тех пор прошло больше пятидесяти лет. Когда они прошли и что было в них важного, Александра не помнила. Григорий умер через десять лет после Жорика, а до этого приходил к Александре, они вместе плакали. Велосипед сына она отдала его дочкам. Вера не запрещала мужу приходить к Александре, хотя злые языки уже почти соединили ее мужа с соперницей.
Дом Александра держала в порядке – в память о Федоре. Как-то сказала, что оставит его брату Федора – Витьку, но Матрена даже думать запретила об этом – она считала, что именно этот дом угробил ее сына. Когда Витек вырос, то достроил дом матери, которая дожила свой век с ним, женился и живет семьей в своем доме.
Со временем мысли о том, кому достанется дом, стали главными мыслями Александры, не понимающей, что теперь это просто стены и крыша – нет никому от него ни тепла, ни радости. Наследство хорошо тем, что наследники помнят, от кого оно пришло и сколько души было вложено в него. Конечно, найдутся родственники, тем более что их немало, но не будет в этом доме жизни, ради которой он строился.