В СССР его иногда снабжали фамильной приставкой «фон», хотя появившийся на свет 25 июня 1893 года в городе Плесс (теперь польский Пщина) мальчик к дворянам имел отношение разве что благодаря отцу, служившего лесничим у верхнесилезского князя. Детство и юность Отто Ляша (или Лаша, как еще произносят эту фамилию) прошли вполне типично для великого множества его сверстников. По окончании школы паренек поступил фанен-юнкером (можно сказать, курсантом) в Померанский егерский князя Бисмарка батальон № 2, дислоцировавшийся в Кульме. В составе этого подразделения и отправился на вспыхнувшую через год Первую мировую войну после того как 7 августа 1914-го получил свой первый офицерский чин лейтенанта. Сражался, видимо, достойно, раз удостоился Железных крестов 2-го и 1-го классов.
Поражение Германии отнюдь не сделало Отто пацифистом. Наоборот – боевой офицер на дух не переносил гражданскую жизнь и поэтому с удовольствием вступил в ряды Фрайкора (раз уж державы-победительницы разогнали рейсхеер), даже несмотря на то, что тянуть лямку пришлось в заштатном мазурском городишке Лик (сегодня Элк в Польше). В 1919 году Ляша перевели в полицию, где он сначала командовал ротой, будучи повышен в звании до капитана, а затем преподавал уголовное право в политической школе Зенсбурга (ныне польский город Мронгово). В итоге удалось дослужиться до майора и должности адъютанта полицейского генерал-инспектора в Бреслау (теперь Вроцлав).
Однако ночами Ляшу продолжали сниться «посвист пуль и звон штыков и сабель». Поэтому он с энтузиазмом откликнулся на возрождение германских вооруженных сил, в 1935 году добровольно пополнив ряды вермахта. Военная карьера пошла, как по маслу: начав в штабе пехотного полка, уже в октябре 1936-го бравый силезец получает под начало батальон и погоны подполковника. А три года спустя, после Польской кампании становится командиром 43-го пехотного полка 1-й пехотной дивизии, с которым покоряет Францию.
Куда более серьезным испытанием оказались для Ляша и его солдат военные действия в СССР. Дивизия действовала в составе группы армий «Север», которая бодро перла по еще недавно Советской Прибалтике.
«Уже 27 июня моя боевая группа в составе трех восточно-прусских передовых отрядов и 3-го батальона Инстербургского пехотного полка, выдвинутая вперед от 18-й армии, находилась в районе Йонишкиса (на дороге Шауляй – Митава), - излагал позже Ляш в своих мемуарах. - Там мы получили приказ захватить переправы, затем пробиваться дальше к Риге и, глубоко вклинившись в тылы отступавшей 8-й русской армии, занять мосты на Западной Двине».
План имел целью отрезать путь через Двину нашим войскам, отходившим к латвийской столице. Действовать пруссаки начали немедленно, перейдя в наступление ровно в 00:30 28 июня (кто сказал, что немцы не умели воевать по ночам?), и уже к полудню с боями пробившись к мосту через речку Муса. Наши немедленно контратаковали, однако благодаря эффективной помощи штурмовых орудий немцам удалось удержать мост за собой, а во второй половине дня даже расширить захваченный плацдарм. Немного передохнув, в три часа утра 43-й полк начал наступление на Ригу.
«Повсюду местность занята боевыми группами советских войск, но все, что становится на пути, подвергается уничтожению в ближнем бою, - рассказывает Ляш.- Засекаем и захватываем две моторизованные батареи 150-мм орудий противника. Без передышки наступаем дальше <…> Сходу занимаем мосты через реки Йецаву, Мису и Каркаву. Вражеский самолет, совершенно игнорируя обстановку, сбрасывает нам призыв: «Немедленно назад на зимние квартиры!». Итак, вперед, пока внезапность удалась!»
Находясь в боевых порядках своих частей, на западной окраине Риги полковник угодил в суровый переплет, неожиданно столкнувшись с сильной колонной советских войск, также пробивавшейся к мостам. Во встречном бою принимали участие все, вплоть до штабных офицеров. Ляш лично стрелял из карабина и сумел вывести из строя грузовик со счетверенной пулеметной зенитной установкой. Из-за реки по немцам открыли плотный огонь части рижского гарнизона. Но тут подоспели те самые Sturmgeschütz’ы, которые так успешно проявили себя в бою 28 июня. При их поддержке и пустив в ход огнеметы, немецкая пехота броском достигла противоположного берега Двины, быстро организовав там оборону. А главное – саперы успели найти и перерезать запальные шнуры, предотвратив полный подрыв железнодорожного моста. Понтонный и автомобильный мосты все-таки взлетели на воздух, после чего немецкий авангард с несколькими «штугами» оказался отрезан от главных сил.
Пожалуй, это был самый тяжелый для немцев момент сражения за Ригу, особенно с учетом того, что советская артиллерия по мощи значительно превосходила немецкую. Яростные схватки разгорелись на обоих берегах реки, но хуже всего пришлось тем самым пруссакам, блокированным на восточном. В итоге обратно удалось вернуться лишь одному офицеру и трем солдатам, причем все они были ранены. Лишь глубоким вечером наступило относительное затишье.
Несмотря на то, что ночью советские подрывники добили и железнодорожный мост, после обеда 30 июня к немцам начали прибывать сильные подкрепления из состава XXVI-го армейского корпуса. Упорные бои велись еще почти сутки, прежде чем гитлеровцы окончательно заняли город. Усилия ляшевских вояк были оценены верховным командованием вермахта, сообщившим в сводке от 1 июля:
«Сегодня немецкие войска заняли Ригу, после того как выдвинувшиеся далеко вперед еще 29.06 части под командованием оберста Ляша овладели с боями юго-западной частью города».
Отто Ляш 17 июля получил Рыцарский крест Железного креста, в дальнейшем сражался под Нарвой, со своим полком участвовал в блокаде Ленинграда. И, опять-таки, судя по всему, проявил должное усердие, раз 1 августа 1942 года стал генерал-майором с назначением на должность командира 217-й пехотной дивизии. Менее чем через год Ляша повысили до генерал-лейтенанта и перебросили на Украину командовать 349-й пехотной дивизией. Он выжил в январских боях подо Львовом, удостоился Дубовых листьев к Рыцарскому кресту и в сентябре 1944-го получил своего рода отпуск, отправившись в Эльзас – принимать вновь созданный 64-й армейский корпус. Одновременно Ляшу поручили руководство 1-м военным округом в Восточной Пруссии, так что, скучать не приходилось. 1 ноября он стал полным генералом от инфантерии. А впереди уже маячило едва ли не самое знаменитое его назначение – комендантом города-крепости Кёнигсберг.
Почему выбор Верховного командования вермахта пал именно на Ляша? Наверняка учли его действительно сильную привязанность к Восточной Пруссии. Возможно, посчитали, что, имея опыт осады крупного города, он сумеет лучшее остальных подготовить другой город к обороне. Ну а скорее всего, должным образом оценили проявленные генералом за время войны способности, так сказать, в их совокупности. Как бы то ни было, начиная с 28 января, Ляш получил под свое начало кёнигсбергское хозяйство, оказавшееся весьма хлопотным.
Кстати, сам автор книги «Так пал Кёнигсберг» особых иллюзий насчет своей новой должности не питал изначально. Вот как он вспоминал судьбоносный телефонный звонок из ставки фюрера.
«– Вам надлежит немедленно принять командование Первым войсковым округом.
– Но почему мне? Ведь я фронтовой солдат!
– Именно поэтому. В Восточной Пруссии уже стреляют.
Меня охватили мрачные сомнения, особенно в связи с персоной гауляйтера Коха, которого, я, правда, лично мало знал, но о действиях которого в Восточной Пруссии, где он себя показал фанатичным национал-социалистом, у меня остались неприятные воспоминания еще с мирного времени. Известно мне было и о том, что по его инициативе сместили уже двух начальников войскового округа за то, что, по его мнению, они недостаточно проявили себя в национал-социалистском духе. Удастся ли мне отстаивать военные интересы, сталкиваясь с этой беспощадной, но, к сожалению, очень влиятельной личностью, было очень сомнительно».
Забегая немного вперед: Кох и вправду оказался настоящей занозой в заднице Ляша, поскольку то и дело пытался вмешиваться в его распоряжения. Но и общее положение в восточно-прусской столице Ляш считал «безрадостным». Интересно, что при этом печально знаменитые атаки английской авиации в августе 1944-го он характеризовал как «чисто террористический налет на густонаселенные, тесные городские кварталы». То есть, ущерб военной инфраструктуре Royal Air Force нанесли минимальный.
Однако оперативная обстановка на театре предстоящих военных действий «вызывала тревогу». Пытаясь заполучить для себя дополнительные резервы, Ляш даже прибег к помощи презираемого Коха, чтобы убедить Гитлера перебросить войска из Курляндии на участок обороны группы армий «Центр». Но эта попытка закончилась неудачей – Адди был упрям, как осел.
Советскому же командованию удалось сосредоточить на кёнигсбергском направлении группировку, намного и по всем параметрам превосходящую силы противника. Невзирая на это, оборонять Кёнигсберг немцы намеревались, как минимум, столько же, сколько русские в свое время защищали Сталинград – об этом говорилось совершенно открыто, уж больно заманчивым казался продемонстрированный противником пример невиданной стойкости. Но, кажется, если сам Ляш и испытывал соответствующие иллюзии, все они развеялись вскоре после начала штурма.
«…6 апреля русские войска начали генеральное наступление такой мощи, какой мне не доводилось испытывать, несмотря на богатый опыт на востоке и на западе, - признается генерал в своих мемуарах. - Около тридцати дивизий и два воздушных флота в течение нескольких дней беспрерывно засыпали крепость снарядами из орудий всех калибров и «сталинских органов». Волна за волной появлялись бомбардировщики противника, сбрасывая свой смертоносный груз на горящий, превратившийся в груды развалин город. <…> Все средства связи были сразу же уничтожены и лишь пешие связные пробирались на ощупь сквозь груды развалин к своим командным пунктам или позициям. Под градом снарядов солдаты и жители города забились в подвалы домов, скопившись там в страшной тесноте».
Тем не менее, из этого вовсе не следует, что гарнизон крепости оказался полностью деморализован. Немцы, надо отдать им должное, как обычно умело оперировали резервами и ожесточенно сопротивлялись. Так что, легкой прогулкой для советских войск битва за Кёнигсберг отнюдь не была. Но, как говорится, сила солому ломит. К 9 апреля даже самые упертые и фанатичные гитлеровцы поняли - дни столицы Восточной Пруссии сочтены. Повторная попытка прорыва на Пиллау провалилась, и Ляш констатировал:
«…стало окончательно ясно, что я со своими солдатами и всем населением Кёнигсберга, брошен вышестоящим командованием на произвол судьбы. Ждать помощи со стороны уже не приходилось. В течение трех дней в городе царили смерть и разрушение, не оставалось ни малейших шансов на то, что мы сумеем выстоять своими силами или изменить безвыходное положение дальнейшим сопротивлением».
Коротко (времени на долгие заседания уже не оставалось) посовещавшись со своими офицерами, комендант решил согласиться на почетную капитуляцию. В адрес главного командования сухопутных войск ушла оправдательная радиограмма: мол, боеприпасы вышли, продсклады сгорели, надо выбрасывать белый флаг, пока иваны не передумали.
Прибытия советских парламентеров Ляш ожидал в своем командном пункте на Парадеплатц – сегодня это музей штурма Кёнигсберга, в народе известный как «Бункер». Сработано убежище было на совесть, выдержав даже несколько прямых попаданий тяжелых авиабомб, но начало затопляться грунтовыми водами – видимо, взрывами оказалась нарушена изоляция. Так что, обитателям бункера стало неуютно.
«В последние дни среди отчаявшихся людей здесь разыгрывались душераздирающие сцены, - подтверждает сам Ляш. - Так, например, две женщины, бежавшие к нам от преследований чиновников гауляйтера и разместившиеся в одном из помещений, покончили с собой. Даже нам, бывалым фронтовикам, необычайно сильный обстрел и бомбежка заметно действовали на нервы».
В общем, появление подполковника Яновского и сопровождавших его капитанов Федорко и Шпитальника встретили без видимого ликования, но в тайной надежде на то, что весь этот кошмар скоро закончится. Пока утрясали детали, ко входу в бункер заявилась группа нациков, прослышавших о намерении Ляша капитулировать. В ответ на угрозы расстрелять и его, и парламентеров, комендант приказал усилить охрану и поскорее подписал свой последний приказ войскам: прекратить сопротивление и сложить оружие.
В плен Ляш сдавался с комфортом, о чем с милой непосредственностью повествовал в своей книге:
«За машиной, на которой мы ехали, следовал грузовик с нашим багажом и нашими денщиками. Грузовик этот отстал, якобы из-за поломки, а потом попросту повернул назад, в Кенигсберг. В железнодорожных мастерских города русские начисто обобрали наших солдат и растащили весь наш багаж. После моего энергичного протеста в дело вмешался сам маршал Василевский, пытаясь вернуть нам вещи. Этого ему сделать не удалось, и мы на долгие годы русского плена остались в том, в чем были».
К известию о том, что Гитлер, в бешенстве от падения Кёнигсберга, приговорил коменданта крепости к смерти через повешение, Ляш отнесся, как он сам уверяет, «равнодушно».
«Поскольку приговор этот был вынесен без разбирательства дела в военно-полевом суде и без заслушивания обвиняемого и свидетелей, я расценил его не иначе, как результат действий сумасшедшего».
Но родным генерала было отнюдь не до подобных утешительных формальностей. Находившиеся в Дании жена и старшая дочь Ляша были брошены в тюрьму. Впрочем, тамошний комендант обращался с ними довольно гуманно. Зато младшую генеральскую дочку из управления сухопутных войск, где она служила, препроводили в подвалы берлинского гестапо. Туда же водворили доставленного с фронта зятя генерала. Чудесным образом супруги оказались среди всего 7 выживших заключенных – благодаря приходу русских солдат, помешавших палачам завершить работу.
В советском плену Отто Ляш испытал невероятные, по его мнению, лишения и был глубоко разочарован тем, что его поместили не в «лагерь санаторного типа», а в мрачную камеру Бутырки. Этот шок может сравниться только с тем, который гитлеровский вояка испытал от ухи, которой его кормили в тюрьме. Генерала признали военным преступником и дали 25 лет «зоны».
«Описание моих дальнейших скитаний и всего пережитого в советских тюрьмах и трудовых лагерях Москвы, Ленинграда, Казахстана, Воркуты у Ледовитого океана, Асбеста на Урале и Сталинграда на Волге могло бы составить целую книгу», - горько сетовал Ляш, оказавшийся, между прочим, плодовитым писателем.
Пресловутую книгу он и впрямь настрочил, назвав ее «Zuckerbrot und Peitsche», то бишь, «Пряник и кнут». Автор упорно отрицал совершение каких бы то ни было зверств солдатами Восточно-Прусской дивизии, считая вынесенный ему приговор «чисто политическим актом мести, не имеющим с правосудием ничего общего».
«Лишь твердая уверенность, что эта вопиющая несправедливость не может продолжаться вечно, давала моральные силы перенести все эти тяжелые годы плена», - патетически восклицает Ляш., который, между прочим, свой срок не отсидел даже до половины.
В октябре 1955 года исстрадавшемуся на «рыбном супе» последнему немецкому коменданту Кёнигсберга разрешили выехать в Западную Германию, где отставной генерал занялся теперь уже литературным трудом.
Скончался Отто Ляш 29 апреля 1971 года в Бонне, совсем немного не дожив до 78 лет.