Самый изысканный альбом Джони Митчелл носит мещанское название «Розам». В каскадах поэтических образов и музыкальных аллюзий легко заблудиться, компенсируя недостаток понимания отсебятиной. Один чех, помнится, перевел её sunset pig как «златне прасатко», т.е. «поросеночек», хотя в песне «Калифорния» речь идет о sunset pig - полицейском с бульвара Сансет. За что одному чеху досталось от другого на страницах журнала Melodje.
Джони Митчелл располагает к ошибкам от и до. Кому-то нравилось произносить её имя как «Йони» – на немецкий лад. Самым досадным заблуждением было и остается иллюзорное понимание того, о чем она поет. Недаром сумасшедшей героине последней пьесы на диске Court and Spark, созвучной Doodlin’ Хораса Силвера и Джона Хендрикса, кажется, что у неё две головы, и только одну из них контролирует психиатр. Стоит только вашему «я» разобраться в арабесках мисс Митчелл, как его alter ego опровергает ваши домыслы дотла.
Джазистам импонировала её пластинка Mingus, они даже пробовали её не просто слушать, но и хвалить.
Назаретчики отплевывались от This Flight Tonight в исполнении автора. Оригинальная версия «Вудстока» отличается от хитовой как Ван Гог от Шилова.
Джони Митчелл дебютировала на фоне серьезных и разных соперниц – Лора Ниро, Дори Превин и Франсуаз Арди делали то же самое не менее талантливо и женственно, но иначе. Митчелл успела выпустить четыре диска, на одном из которых затаился гениальный Nathan La Franeer, прежде чем Кэрол Кинг накрыла поэтическое рукоделие монументальным гобеленом Tapestry.
«Вскрыла вены – неостановимо, невосстановимо хлещет жизнь» – декламация For The Roses действительно напоминает доработку стихов Эмили Дикинсон Мариной Цветаевой, приправленную Керуаком и Гинзбергом.
Джони Митчелл, с её цветаевской «безмерностью в мире мер», как любая крайность, соприкасается со своим антиподом в спазме соития, непредсказуемого, как сотворение мира.
Когда я слышу Ободзинского, вздыхающего «ты так близка и… далека», я сразу думаю о нелинейном родстве «Йони» и Нико, чьи готические литургии, конечно же, не могли конкурировать с музыкой добрых хиппи. И все-таки некое темное родство двух белокурых бестий очевидно. Точно так же, меняя местами Grateful Dead и Velvet Underground, мы иногда слышим одно и то же. Недаром среди друзей великого гитариста Джеймса Бертона были и Джерри Гарсиа, и Лу Рид.
Джеймс Бертон, подобно Джимми Пейджу, умел аккомпанировать женскому вокалу, и его соло в самой ритуальной песне Джони Митчелл Cold Blue Steel and Sweet Fire – эталон галантной сдержанности. Одно из немногих отдельных явлений, к которым необходимо прислушиваться, а не присматриваться, как это принято в отношении быстропалых дрессированных даунов.
Джеймс Бертон по-джентльменски дает возможность Тому Скотту щегольнуть сопрано-саксом с электрическим подключением.
Ненависть реалиста к романтику – это ненависть дикаря к зеркалу, где нет его отражения. Но если мы возьмем Street Hassle Лу Рида и поднесем к чему следует, мы увидим искаженное отражение For The Roses.
Собственно, Лу Рид – это и есть кривое зеркало Джони Митчелл для тех, кому лень развивать музыкальный слух с помощью сольфеджио. Лу Рид виртуозно огибает правильные ноты с изяществом горнолыжника, лавирующего меж заснеженных трупов.
В этом свете выбор Тима Карри, падший на Cold Blue Steel, выглядит менее абсурдным, чем готовность Фрэнка Синатры пропеть From Both Sides Now, что называется, при всех, ради набора костей девятнадцатилетней мисс Фарроу.
В обоих случаях форма воздействует энергичнее содержания. В одной из наиболее прямолинейных песен Джони называет (не сравнивает) себя приемником, который любовник должен настроить на подходящую волну. Только адептам Лу Рида важнее невнятица и помехи, а не чистоту приема передачи.
Мирок Лу Рида – останки и осколки, нечто осязаемое и зримое, он разлагается на глазах. Мирок Джони Митчелл испаряется и тает. В сущности это два взгляда на одно и то же. Калифорнийский бассейн тоже может быть наполнен серной кислотой нью-йоркского разлива.
Чтобы понять For The Roses, в первую очередь надо отказаться от стремления дополнить содержанием (то есть, опять же, отсебятиной) эти неуловимые, текучие гирлянды слов и звуков.
Внутреннее время альбомов Джони Митчелл максимально противоречит тому, что показывает часовой механизм. Возможно, перед нами доработка ранних набросков, возможно, напротив – беглый конспект посланий из будущего.
Поэты всегда знали, что забота растворяется в песне – это замечание Гуго Фридриха в переводе Евгения Головина суммирует всё сказанное нами выше на одном дыхании.
Оригиналы роз, так старательно и самобытно прорисованных Джони Митчелл, растут в саду у Прозерпины. Это цветы зла, дарующие катарсис через интоксикацию.
Джони ставит диагнозы вскользь, по принципу «на кого бог пошлет», раздавая ярлыки понятные только тем, кто наблюдает за священнодействием у неё за спиной. Дальнейшая судьба персонажей возможно самого живописного песенного цикла в истории поп-музыки, внушает опасения.
Стихи стали громче звучать и меньше высказывать, уверяют компетентные люди. В песнях Джони Митчелл оба вида экспрессии гармонируют, соперничая друг с другом в пуантилизме попаданий в цель.
Лирик превращается в магического оператора.
👉 Бесполезные Ископаемые Графа Хортицы
Telegram I Дзен I «Бесполезные ископаемые» VК
