Лесоводы наши кельимские помню, сказывали, что растение это будто не любит свежие пролески, мол, шагает уверенно только под пологом старовозрастных урём, ближе к рекам да болотам. Дай, думаю, проверю их ученую мыслишку, поищу око черное. Есть у меня на примете одна куртина, в центре ее елки старше меня будут, под два века, поди-ка, годков-то себе накольцевали. Оно ж у дерева как рост-то идет – год прошел, дек новым кольцом как платьем-обновкой дерево наряжается. Если на спил древесный глянуть, то по внешнему его краю видна кора, кнаружи она бугристая, а внутри – гладкий луб. Под лубом находится древесина, отделенная от него тонким слоем камбия. В самом центре дерева проходит сердцевина – это кладовая питательных веществ, про запас. Откуда он берется? Дек из земли да воздуха. Под землю просачивается много дождевой воды, там в нее из почвы поступают различные соли, которые растворяясь в ней, превращают воду в питательный раствор. Он всасывается корнями из почвы и поднимается наверх. А вниз спускается сок, в котором много сахаристых веществ, получаемых листьями из углекислого газа, воды и солнечного света. И ведь получается, что соленая вода, идущая вверх и сладкая вода, идущая вниз, никогда не смешиваются! Просто сладкий сок бежит по трубочкам, расположенным в лубе, а рассол бежит по трубочкам, расположенным в древесине. Тонкий камбий, находящийся между лубом и древесиной ни за что не даст этим сокам смешаться, так как в камбии постоянно образуются новые клетки – из одной получаются две, из двух – четыре, из четырех – восемь и т.д. Вот так дерево и растет. А когда осенью жизнь дерева замирает, под корой образуется годовое кольцо, выросшее из клеточек камбия. Коль не порубят деревце, морозом его не кольнет больно, короед не покусает, так вырастет патриарх до преклонного возраста. Двести годков с гаком дерева-то на Таганае живут. А кои и дольше, да где ж их искать-то? Вот, к примеру, куртина моя еловая – почти чемпион по летоисчислению. Причем, недалеко от города – поселок Пушкинский пройдешь и на границе с парком у залива бобрового справа от дороги на крутояре старой балки и растут лесины – ель, сосна, да береза. В обхвате-то каждое не меньше 3-х человек будет, а ростом, что небоскреб. У елей лапы в разгон идут, аж до самой земли клонятся, а побеги, будто веером кудесят – нырк под крону, аки в шатре оказался, ни дождь, ни снег нипочем. Сосны тоже разлапистые, нижние сучья, что шея у лося, толстенные, хоть спи на них, одна беда, больно высоко крона к той сосновой мачте крепится, не подлезешь. Березы-корявушки меж хвойников тех ютятся, так им больше всех досталось. Почти на каждой раны зияют, топором колотые. Кожа белая распорота, а в тела желоба забиты, по ним сок течет, где в банку, где в бутыль, а где и в землю. Эх, живот у березы вспороли, кровь ее собрали, а залечить забыли. Или не захотели? Из года в год бьют да колотят березушки. Не жалко древостой-то почтенный? Прямо концлагерь какой-то. Пойду завтра лес лечить, раны мылом замажу, да бинтами обвяжу, может и не сгинут дерева-то.
Зачем сюда пришла и сама забыла. Ах да, за ягодой врановой. Вот же она. Не в тени под кронами, не в узелке папоротникового кружева, а на опушке меж черемухи-разносучины да мохового пня. Зеленый ковер, сотканный их четырехлистных мутовок вороньего глаза, занял всю опушку. На некоторых стебельках уже чернеют «глаза» - гладкие лоснящиеся ягоды будто и впрямь воронье око, аккуратно насаженное на кол таинственным палачом. А это что? Вроде то же растение, но листьев в чаше для ягоды не четыре, а пять. Рядом вон вообще трехлопастной побег. Видно растение это не только редкостное, но еще и шутливое. Интересно, на нечетных вазочках-мутовках тоже ягоды вызревают? Поди-ка и по вкусу отличаются? Хотя, как узнать-то, ее ж только птицы едят. Хоть и не смертельно ядовита ягода, а людям от нее одна маята с животом, да головой.
Зато птицам в радость. А иначе кто бы семена воронихи сеял? Тут их, птиц, каких только нет – и дрозды, и юрки, и трясогузки, и зяблики, и соловьи, и ополовники, а еще московки, гаички, большаки, зарянки, горихвостки… По низу балки рябушки гнездятся, а по верху, в пойме ручейка – вальдшнепы. После того как молодые вальдшнепята на отмелях покормятся, на склоны овражка переходят, когда те от паводка влажные да мясистые. На полукружье ямины той под корневым выволом грунт обнажился – глина синяя с белыми и голубыми прожилками. От влаги она лоснится, пучит да трескается. Живности в этом природном пластилине полным-полно, вот кулики и повадились здесь лепнину дыроколить, да жучков-червячков выуживать. Невелик мир овражка, даже на пол гектара не тянет, а чудес да полезностей не перечесть. Окромя прочего хоронит здешняя дремучесть змеюку диковинную. Выползает гадина иногда на свет Божий погреться. Путешествует со дна тальвега на верхнюю бровку, нежась на террасовых уступах, где у неё под каждой корягой укрытие имеется. И ведь что самое интересное, то ли это одна змея, и каждый раз цвет меняет, то ли их три – первая черная, вторая серая с темными ромбиками по хребтине, а третья коричневая с бурым зигзагом на спине. Свернется клубком в тени воронихи да караулит «ворон» безмозглых. Это я так слетков называю, они ж, молодняк, в основном «глазки»-то и склевывают. Приковыляет рябинник-юнец полакомиться чернявенькой, а тут его дракон зубатый хвать и нет дрозденка. Подойдешь к лежке гадючей, а оттуда шипение, мол, поди прочь, занята куртина.
Смотри, холера, как бы самой в чьи зубы не угодить. Ежовые, к примеру, хотя такой шпагат в руку толщиной ему вряд ли под силу. Разве что кабану. Дернина в ложбине мягкая, пятачку свинячьему податливая. Сначала их тут двое было – порося и поросенок, сеголетками вдвоем остались. Всё по берегу бродили, то тут, то там копытца отпечатывали. Убегали, коль близко подходила, вонь свинячью на росы нанизывая. На третий год парень один остался, заматерел. Бродяжит секач в густерне меж кварталок, иногда в овраг наведываясь, гнезда шебуршит да полевок раскапывает. Реже лось аппетит молодой черемуховой корой нагуливает, но чаще мимо ходит или…плавает. Выйдет на пляжный бечевник, потопчется, в воде постоит и всё, обратных следов-то нет, уплыл знамо, а чаво ему, пол версты на другой берег-то махануть – легко.
Однажды следы аккурат у куртины с воронихой видела. Постоял, понюхал видно, да в чапыжник вербный попёр. Не понравилась ягода-то, хотя мухоморы с поганками лопает, а «глаз» не по вкусу, видите ли, ему, разбирается сохатенок эдакий. Самой что ли попробовать, ягоду-то, одну, аль половинку, поди-ка не помру.
Марина Середа