Пятьдесят первый год начался морозами, снег скрипел под ногами так хрустко, иней на деревьях был похож на белый пух, одевший ветки, чтобы согреть их в эти морозы. По утрам в небо над домами поднимались столбы белого дыма. И эта картина на фоне ярко-синего неба была похожа на картинки из детской книжки про зиму. Ребятишки целыми днями бегали по улице, катались с крутого берега речки на лед, барахтались в снегу до того, пока вся одежде не вставала колом, и матери с неизменным каждодневным ворчанием ставили у печки рядом с валенками штаны, которые не сразу падали, оттаяв. Вязаные рукавички не показывали своего цвета – все были одного – белого. Зато щеки, носы были похожи на яркие спелые яблоки! Но усаженные на теплые лежанки, укрытые одеялами, недолго шмыгали этими носами притихшие, но довольные сорванцы – часто пока мать готовила горячий чай, с лежанки уже доносилось сонное сопение.
В середине месяца начались метели, которые продолжались целыми днями, не давая высунуть носа из дома. Даже лошади вязли в снегу, сено на ферму приходилось завозить на тракторе, прицепив к нему сани на огромных полозьях, сделанных из бревен. Доярок тоже привозили на тракторе, сделав на санях что-то вроде вагончика. Александра работала наравне с мужчинами, выезжая в паре с кем-нибудь из них – по одному ездить не разрешалось. Однажды в такую погоду Юрка Казаков застрял в поле, откуда должен был привезти солому. Трактор заглох, а они со скотником, с которым должны были грузить эту солому, почти дотемна сидели в холодной кабине, пока к ним не приехали Александра с Григорием. Трактор притащили на прицепе, а ребят пришлось отогревать и снаружи, и изнутри.
Григорий старался давать ей работу полегче и поближе к селу, пораньше отпускал домой.
- Шура, ты бы шла уже домой, сегодня твоя работа кончилась. Жорик один дома? – спрашивал он.
- А с кем же ему быть? Он да кошка.
- Ты лампу ему оставляешь?
- Оставляю, конечно, не в темноте ж ему сидеть, но боюсь – не дай бог, толкнет как-нибудь.
Григорий, подумав, сказал:
- Я как-нибудь зайду, сделаю крючок под потолком, вешать будешь, все спокойней будет.
Александра смолчала, но подумала, что ничего хорошего из его приходов к ней не будет. В селе не станут выяснять, зачем он приходил и что делал у нее, а быстренько придумают что-нибудь. Та самая Нюрка, если только увидит его входящим в калитку, тут же придумает то, чего и не было.
Но если честно, то Александра больше боялась не этого, она боялась себя. Она опасалась, что Григорий начнет напоминать ей об их отношениях. После всего, что было, прошло чуть больше шести лет, а кажется, что целая жизнь. Хотя вспоминая об этом, ей казалось, что это было вчера. Она помнила и прикосновения воды к телу, и прохладу травы, и шелест ивы, почти касавшейся их своими длинными ветвями. Помнила горячие руки Гришки... Пока был Федор, он как бы отодвигал эти воспоминания, наполняя ее жизнь своей любовью. А теперь, глядя на сына, она все чаще вспоминала, кто его отец.
Григорий зашел на следующий день после того, как пообещал. Он вошел, засыпанный снегом с головы до ног, постучал валенками в коридоре, стряхнул снег с шапки. Снял большие ватные рукавицы, положил их на лавку у стены.
- Ну, здорово, боец! – поздоровался он с Жориком, протянув ему руку. – Как дела?
- Здравствуйте, дядя Гриша! – Жорик подал ему ручонку, Григорий потряс ее. – Дела-то хорошие, только на улицу хочется, а мама не пускает.
- Ну правильно мама делает, погода видел, какая? Заблудишься и замерзнешь. Здравствуй, Шура! Где инструменты Федора?
Александра принесла из коридора деревянный ящик с инструментами. Григорий взял молоток, нашел подходящий гвоздь.
- А ну, помощник, тащи табуретку!
Жорик подтащил от стола табуретку, Григорий встал на нее.
- Держи покрепче, чтоб я не упал!
Александра с улыбкой смотрела, как сын уцепился ручонками в табуретку, на которой стоял Григорий, думая, что он действительно удерживает его.
Григорий быстро вбил гвоздь, загнул его крючком, проверил его крепость, сказал:
- Давай-ка лампу, Шура.
Александра подала ему лампу, которую уже вставила в специальный футляр с петлей. Григорий повесил ее на крючок, спрыгнул с табуретки.
- Ну как?
- Хорошо, дядя Гриша! – захлопал в ладоши Жорик.- Мама, правда ж, хорошо?
- Конечно, хорошо, сынок. Теперь лампу вешать буду – так светлее и не так бояться буду, что ты ее перекинешь.
В комнате действительно стало светлее.
- А я ее не перекидывал еще! – воскликнул мальчик с таким удивлением, что Григорий и Александра засмеялись.
- Ну, я пошел, - сказал Григорий, не двигаясь с места.
- Спасибо, Гриша,- сказала Александра, тоже не двигаясь с места.
Они стояли и смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Мальчик стоял между ними, переводя взгляд с матери на дядю Гришу и обратно.
Александра первая отвела глаза.
- Да, Гриша, иди, а то Вера заждалась небось уже. Она ж не знает, что ты зашел?
- Нет, я с работы зашел. Может, чаем угостишь?
Александра молчала.
- Да и работу можно было б обмыть...
- Нет, Гриша, работа невелика, чтоб ее обмывать, а чай дома выпьешь. Семья ждет же.
Она не смотрела на Григория, боясь выдать взглядом то, что на самом деле было в ее душе.