Анджей Сапковский — один из самых известных современных польских прозаиков и создатель семитомника о ведьмаке Геральте из Ривии, положенного в основу серии популярных видеоигр и телесериала Netflix. Книжный обозреватель Василий Владимирский рассказывает, как развивалась карьера писателя, что общего у Сапковского с Вологдой и почему любители фантастики принимали живого классика за агента спецслужб.
Если вам понравился материал, ставьте лайк.
Подписывайтесь на наш канал, чтобы быть в курсе лучших книг.
Будущий автор «Ведьмака» родился в городе Лодзь 21 июня 1948 года. Окончив факультет внешней торговли Лодзинского института, в 1972-м он поступил на службу в компанию Skórimpex, поставлявшую на Запад меха. Выдающиеся лингвистические способности и частые поездки за рубеж позволили Сапковскому в совершенстве освоить несколько иностранных языков, включая русский, немецкий, английский и чешский. Кроме того, Анджей обзавелся необычным хобби: пока его коллеги везли в Польскую Народную Республику дефицитную бытовую, аудио- и видеотехнику, обувь и одежду престижных европейских марок, он пачками скупал книги — прежде всего англо-американскую фантастику. Среди этих покупок нашлось место и для многотомных фэнтезийных эпопей, однако, по словам писателя, гораздо чаще он читал «классическую научную фантастику, в основном авторов так называемой „новой волны“ — Желязны, Эллисона, Спинрада, Дилэни».
Первой официальной публикацией Сапковского стал перевод рассказа Сирила Корнблата «Слова Гуру», напечатанный в середине 1980-х на страницах журнала Fantastyka. В том же ежемесячнике в 1986 году вышел и дебютный рассказ Сапковского «Wiedźmin», в русском переводе «Ведьмак», — первая история о Геральте из Ривии, которую увидел польский читатель. Рассказ занял третье место на конкурсе малой прозы, объявленном Fantastyka.
До сих пор не до конца понятно, почему Сапковский, вполне успешный по меркам социалистической Польши мужчина и отец семейства, ввязался в эту авантюру. В одном из ранних интервью писатель говорит, что хотел порадовать сына, постоянного читателя журнала Fantastyka. В других выступлениях признается, что начал сочинять фэнтези потому, что такой литературы на польском языке выходило слишком мало, нечего было почитать. Как бы там ни было, рассказ стал хитом, и издатели немедленно потребовали продолжения. Так появилась дюжина новелл, составивших первые два тома саги о Ведьмаке: «Последнее желание» и «Меч предназначения». Всего серия включает семь книг — последняя из них, «Владычица озера», издана на польском в 1999 году.
Еще не завершив «Ведьмака», Анджей Сапковский начал собирать материал для следующего своего цикла, «Саги о Рейневане», в которую вошли романы «Башня шутов», «Божьи воины» и «Свет вечный». Действие трилогии разворачивается в Европе первой половины XV века во время гуситского восстания — Сапковский называет его «репетицией Реформации». При этом автор отказывается называть сагу исторической прозой: по его словам, «гуситская трилогия» принадлежит скорее к авантюрному, историко-фантастическому жанру. Не случайно «Башня шутов» отмечена премией имени Януша Зайделя, а «Свет вечный» — премией SFinks как лучшие польские фантастические романы 2002 и 2006 годов.
На этом активный этап в творчестве Анджея Сапковского завершился. За следующие без малого 15 лет польский классик написал только один роман, сюжетно независимый сиквел «Ведьмака» «Сезон гроз» — книга, созданная под давлением издателей, вышла в 2013 году и была принята читателями довольно прохладно. Кроме того, в 2009-м Сапковский опубликовал почти реалистическую повесть «Змея», посвященную странным событиям в Афганистане 1980-х, участником которых стал Павел Леварт, советский солдат с польскими корнями.
Автор мог почивать на лаврах, едва закончив цикл о Геральте: семитомник прочно вошел в канон фэнтези и стал лонгселлером в Польше, России, Чехии, Украине и других сопредельных странах. В 2007–2015 годах последовал новый всплеск интереса к творчеству писателя, связанный с выходом серии компьютерных игр «Ведьмак» и их локализаций на основных языках мира, включая английский и китайский. Процесс превращения «Ведьмака» в мировую классику завершил выход сериала The Witcher, снятого для стриминг-сервиса Netflix в 2019 году. Хотя поклонники книжного Геральта отнеслись к экранизации по большей части скептически, в целом эксперимент оказался удачным: съемки второго сезона начались еще до премьеры первого, а выход анонсирован на 2021 год.
Трейлер сериала «Ведьмак» на Netflix
Анджей Сапковский на пике карьеры охотно давал интервью и выступал перед читателями, но в этих выступлениях трудно отделить подлинные факты от остроумных баек. Шоу отдельно, творческая кухня — отдельно. Еще меньше о личности писателя можно узнать из его прозы. Сапковский твердо придерживается принципа «Только скверные книги что-то говорят о своих авторах. Хорошие говорят о героях».
Сапковский и «заклепочники»
Самые тяжелые арьергардные бои автору «Ведьмака» довелось вести с «заклепочниками» — поклонниками исторической достоверности, готовыми маниакально подсчитывать заклепки на броне каждого описанного танка и доводить фантастов до белого каления бесконечными придирками к анахронизмам. Откуда в мире Геральта из Ривии батистовые трусики? Почему герои, живущие в условном Средневековье, используют слово «мутация», термин из другой исторической эпохи? С какой стати цитируют «Одиссею» Гомера, если Древней Греции здесь не существовало вовсе?
За годы общения с такими читателями Сапковский наловчился отметать претензии с порога, апеллируя к самой природе жанра:
«Если бы мы хотели стилизовать фантастический мир под средневековый, то не должны были бы употреблять слово „король“, поскольку польский язык позаимствовал его из чешского, а в чешском оно произошло от имени Карла Великого, короля франков. Именно поэтому в альтернативном или фантастическом мире, в котором короля франков не было, никто не вправе использовать слово „король“. А если кто-то это делает, то столь же законно может пользоваться такими определениями, как „эротический“ или „психический“, несмотря на то что в том мире, вне всякого сомнения, не существовала мифология, в которой наличествовали бы Эрос или Психея».
Мир, описанный в фэнтези, всегда был далек от реального Средневековья, в том числе у признанных классиков, чьи произведения легли в основу современного канона: «Многие писатели специально „ощипывают“ свое романное Средневековье, убирая все, что в нем было неприятным, вонючим и болезнетворным, создавая такие страны, как у Толкина, — идиллические, упорядоченные Аркадии. Ведь у него не встретишь даже слова о том, что посредине деревушки хоббитов стоит открытое всем ветрам отхожее место. Нет там и огромной помойки, над которой клубятся тучи мух, а ни у одного из героев не заметно даже самой маленькой язвочки. Между тем, если бы вы прошли через средневековый Вроцлав, пусть даже только от рынка до Сольной, то встретили бы не меньше сотни человек с шанкрами на носу и огромными чирьями на щеках».
Так же лихо автор «Ведьмака» отметает все претензии к нереалистичности событий, происходящих на страницах его книг: «Нельзя всерьез дискутировать относительно возможного и невозможного в фэнтези. Можно лишь порассуждать, хорошо ли это написано или скверно. Если я захочу, то тут же напишу книгу, в которой подниму на несколько километров остров Борнео. Кто мне скажет, что это невозможно? В литературе возможно все. Ведь и я, в свою очередь, могу заявить, что любовь Анны Карениной к Вронскому невозможна, что Робин Гуд никак не мог попасть своей стрелой в стрелу противника, уже вонзившуюся в щит, что полнейшей чепухой является утверждение, будто старый рыбак Сантьяго из «Старика и море» выволок на свою утлую лодчонку огромного марлина, пользуясь конопляной леской».
Сапковский и фантасты
Анджей Сапковский пришел в сообщество фантастов уже взрослым сложившимся человеком и не сразу сумел разобраться, какие нравы царят в этой среде. Отсылая рассказ на конкурс журнала Fantastyka, он искренне полагал, что будет соревноваться с произведениями, где царят бластеры и звездолеты. Только много позже писатель узнал от одного из сотрудников ежемесячника, что «около 90% присланных рассказов были именно фэнтези — тем, которое „дракон, меч и голая баба“».
В свои 40 лет Сапковский оказался одним из самых зрелых участников польского движения любителей фантастики. На первый конвент он надел костюм и галстук, как на деловую встречу, исправно посещал все дискуссии, лекции и круглые столы — из-за этого его принимали то за партийного работника, то за представителя спецслужб, присланного курировать молодых неформалов. Больше автор «Ведьмака», по его собственным словам, такой ошибки не повторял: на выступления коллег не ходил, а все конвенты проводил в барах.
Благодаря своей эрудиции, остроумию и ярко выраженной харизме Сапковский быстро покорил коллег по цеху. Однако сам писатель почтением к профессиональному сообществу, мягко говоря, не проникся:
«В принципе, я должен придерживаться определенной линии солидарности, защищать братьев по оружию, держать единый фронт, но, в общем-то, какое мне дело — да восторжествует истина! Фантасты гораздо хуже авторов мейнстрима. Они точно такой же клубок завистливых и кусачих змей, как и представители основного течения. Но мейнстримовцы в своей змеюжности более порядочны. Они просто змеи. Не прикидываются братством по оружию. И не изображают взаимную любовь».
Сапковский и экзистенциальный кризис
Как всякий, кто много читал — и писал — о Средневековье, в том числе о средневековых войнах, кровавых и жестоких, Сапковский не мог не задуматься о природе зла. Человек абсолютно не религиозный и чуждый всякого мистицизма, автор «Ведьмака» не сомневается, что зло существует — но это неизбежное, имманентное свойство материального мира.
На прямой вопрос «Зло сидит в самой человеческой природе?», писатель отвечает: «Не столько в природе, сколько, скорее, является неотъемлемым элементом наших действий. Тут уж ничего не поделаешь. Крестьянин выжигает поляны, поскольку его дед и прадед поступали так же. Аргументация, что в траве гнездятся пташки и жучки, представляется ему абсурдом, ибо какое ему дело до пташек и жучков? Ему надо выжечь поляну».
В то же время Сапковский не видит ничего более глупого и бессмысленного, чем попытки бороться со злом при помощи запретов и ограничений: «Я убежден, что никому ничего нельзя запрещать, вдобавок кретински балаболя, будто эти ограничения вводятся только для того, чтобы мы были счастливы. Запреты никогда никого не делают счастливыми. <…> Поэтому, пожалуйста, не убеждайте меня, что порнография — вред, а право женщин на аборты — зло. Для меня — нет!»
Сапковский и русские
Как и многих его сверстников, выросших в Польской Народной Республике, Анджея Сапковского связывают с Россией сложные отношения. Немецкий и русский стали первыми иностранными языками, которые он выучил еще в детстве. Со второй половины 1990-х автор «Ведьмака» много раз побывал в России по приглашению издателей и как почетный гость конвентов, фестивалей любителей фантастики. Отдельное место среди немногочисленных военачальников, искренне уважаемых Сапковским, занимает маршал Жуков, а братья Борис и Аркадий Стругацкие принадлежат к еще более узкому кругу фантастов, которых он регулярно перечитывает для удовольствия.
В то же время Анджей Сапковский уверен: его отец, польский офицер, остался в живых после раздела Польши в 1939 году только потому, что не вернулся в родные места под Вильнюс, отошедший Советскому Союзу, — а предпочел немецкий лагерь для военнопленных со сравнительно мягким режимом. Другая семейная легенда гласит, что дед писателя по отцовской линии, начальник почтового отделения, сумел выменять у красноармейцев на бутылку самогона бумагу, подтверждающую, что является классово близким железнодорожным инженером, а вовсе не государственным чиновником буржуазной Польши, и благодаря этому уцелел в последующих чистках.
Однако корни этих отношений уходят еще глубже. Дед Сапковского, выходец из мелкой шляхты с Ковенщины, стал провинциальным почтмейстером далеко не сразу. В начале XX века он служил в царской армии, воевал в Манчжурии и на Кавказе, а выйдя в отставку, вместе с семьей перебрался в Россию, в Вологду. Только революционные события 1917 года заставили его бросить новый дом и вернуться на родину, под Вильно.
Неплохо знакомый с механизмами истории, Сапковский предостерегает читателей от необоснованных выводов и поспешных обобщений — прежде всего читателей польских, но не только:
«Утверждения типа „я ненавижу Советы, а Завишу Черного обожаю“ кажутся мне весьма тривиальными и плоскими. У истории свои законы, она изобилует примерами невероятной подлости, нарушения соглашений и пактов, а также обычных принципов порядочности. Как бы мы себя чувствовали, если б кто-то сказал, что ненавидит нас, поляков, потому что мы-де были в армии, которая насиловала женщин в Берлине? Или если б кто-то непрерывно тыкал нам тем, что мы творили в Кремле во времена Сапегов, Жолкевских и самозванцев?» (Завиша Черный — средневековый польский рыцарь, ставший символом благородства — прим. ред.)