Прихожу в себя.
Вытаскиваю сам себя из небытия, как барон из болота за волосы, как его там… не помню.
Хватаюсь за соломинку, еще грею надежду, что вчера отмечали что-нибудь, я не знаю, что, выпили что-нибудь, тоже не знаю, что, после чего рушится мир, и сам чёрт нам не брат.
Нет.
Голова ясная.
До чёрта ясная, яснее некуда. Будто ничего и не было вчера. Опять же согреваю надежду, может, и правда не было – тут же спрашиваю себя, а какого чёрта я тогда лежу посреди кладбища.
Луна смотрит свысока, посмеивается, эх, ты…
Поднимаюсь. Тело слушается меня удивительно легко – хоть бы где хоть бы что ныло, хоть бы по голове меня огрели, что ли, или я не знаю, что. Ничего.
Одно непонятно, почему я тогда на кладбище.
Вспоминаю какие-то истории про потерявших память, поехал человек в другой город, шел, шел, упал, проснулся, и ничего не помнит.
Лихорадочно вспоминаю. Герберт. Герберт Честерфилд. Кингстон-стрит, семнадцать, дом из красного кирпича, когда-то красного, теперь не пойми какого от времени. Три этажа, на первом…
Неважно.
Помню. Если это только мои воспоминания…
Иду с кладбища, выворачиваю на знакомые улицы с таким расчётом, чтобы попасть к своему дому. Если к своему. Если я помню свой дом. И своё имя. Герберт. Герберт Честерфилд. Возраст… начинаю вспоминать, сколько мне лет, год рождения – тысяча пятьсот пятидесятый, нынешний год – семьдесят третий, итого… Нда-а, с математикой всегда было негусто.
Ладно.
Не о том речь.
Домой. Бетти ждет. Ну да. Её зовут Бетти. И дети. Младшему Чарли три года, Дженни пять лет. И Мэдж, которая чистит котлы и готовит пудинги. И Брауни, это кот, черный, как сажа. И…
Спохватываюсь, замираю на полпути, чуть не падаю в сточную канаву.
Меня хотели казнить.
Ну да.
Хотели казнить.
.
- Куда едете, сэр? – кучер подмигивает мне, придерживает лошадей.
- До Солсбери.
Улыбка сползает с лица возницы.
- Там же, говорят… этот… как его…
Отвечаю как можно непринуждённее.
- Дьявол куролесит.
Кучер торопливо осеняет себя крестным знамением. Пожимаю плечами, а что такого, дьявол и дьявол, можно подумать, первый день на свете живете, про дьявола ничего не знаете…
- А вы зачем туда?
Снова отвечаю как можно непринуждённее:
- Дьявола гонять.
- А если серьёзно?
- И я серьёзно.
Повозка покачивается, вздрагивает на поворотах, везет меня в туман. Стараюсь не смотреть по сторонам дороги, в темноту подступающей ночи, так и кажется, что мелькают в вересковых зарослях недобрые огоньки. Возница молчит, видно, что хочет сказать что-нибудь, завести разговор, не может – после того, что я ему сказал…
Тусклые огни вспыхивают далеко впереди, грешным делом думаю, как бы не ночные мороки. Нет, не мороки, городок, маленький, заброшенный среди лесов, терзаемый тёмными силами…
.
Вспоминаю.
Память возвращается нехотя-нехотя, вспоминаю дом на краю леса, тлеющий огонь в очаге. Местный священник смотрит на меня недоверчиво, искоса:
- Мой юный друг, вы, по крайней мере, кончали семинарию?
- Не имел чести.
- Тогда каким образом вы собираетесь расправиться с лукавым?
Откашливаюсь.
- У меня есть свои методы.
- И какие же, если не сек…
Обрываю его:
- Секрет.
.
Выцарапываю образы из памяти.
Пытаюсь вспомнить, со мной это было или не со мной.
.
Уточняю:
- …так вы говорите… четверо убитых?
- Пятеро, - добавляет жена градоначальника.
- Да сколько ж тебе говорить, старый Картер умер своей смертью, - не соглашается супруг.
- Как же своей, ночью в полнолуние на перекрестке нашли!
Слушаю. Киваю. Чувствую, что начинаю сходить с ума от этих пререканий, вот так всегда, охотника вызовут, а толком объяснить ничего не могут. Украдкой смотрю на Эбигейл, дочь градоначальника, первый раз в душе шевелится сожаление, что женился слишком рано.
Мысленно прошу прощения у Бетти.
.
Воспоминания оживают, уже сами вырываются из памяти, больше, больше, наваливаются на мозг, удивительно ясный и чистый.
Не отмахаться.
В памяти пронзительный крик, рвущий душу. Вскакиваю из-за стола, с грохотом отшвыриваю кресло. Бегу со двора, кто-то еще кричит, коня, коня возьмите, какого коня, тут не до коня, ни до кого, ни до чего, бегу в седой туман поздней осени, ненавижу это время, когда перед долгой зимой умирает земля…
Тёмная тень там, впереди, на перекрёстке. Присматриваюсь к ауре, что-то темное, да не что-то, - темное и есть, непроглядный мрак, увидев который остается только – стрелять, стрелять, стрелять…
Стреляю.
Серебряная пуля пробивает плоть. Тут, главное, не расслабляться, смотрю в темноту ночи, жду, когда над убитой плотью поднимется темная душа…
Тёмная душа поднимается. Стреляю. Выпускаю две пули, это плохо, что две, теперь только одна пуля осталась, а мне еще домой ехать…
- Вы… вы поймали его?
Священник смотрит на меня, оторопело, недоуменно, не верит, что я смог.
А вот смог.
Подбегаем к мёртвому телу, подсвечиваю фонарём в лицо, оторопело шарахаюсь в сторону. Не понимаю.
Эбигейл…
- Эбигейл? – священник вздрагивает, - быть не может…
Хочу ответить, что чёрт лукав, принимает самые разные образы. Вглядываюсь в ауру умершей – просто так, на всякий случай….
Мир переворачивается.
Так и есть. То, что я принял за тёмную душу, оказалось обычными подростковыми заморочками из разряда весь-мир-плохой-я-плохая-все-люди-плохие-лучше-умереть…
Мысленно говорю убитой - бойтесь своих желаний, они могут исполниться.
Крик первой леди города:
- Э-э-э-эбигейл!
Ловлю себя на том, что бормочу шёпотом:
- Невиновна…
Смотрю на священника. Первый раз смотрю на него как следует, на ауру, где под кажущейся благодатью прячется…
Выпускаю в него последнюю пулю, падает тело с пробитой головой, чёрная перепончатокрылая душа взмывает в ночное небо, кусаю кулаки в бессильной злобе, не догнать, не застрелить…
.
- …виновен.
Голос судьи в памяти. Да, виновен. Стыд и позор, охотник с десятилетним стажем – не углядел…
.
Стряхиваю с себя сонное оцепенение. Похоже, что обошлось. Как иначе объяснить то, что я жив, до сих пор жив. Понять бы еще, почему именно жив, то ли меня оправдали, что маловероятно, то ли…
Вот это хуже всего.
Если я бежал, каким-то чудом бежал из тюрьмы, если этот побег оказался таким ударом для моего сознания, что я потерял память.
Выцарапываю из памяти образы, и правда, вижу ледяные стены тюрьмы, свечи в зале суда, судья зачитывает приговор, Бетти бьется в рыданиях, делаю ей отчаянные знаки, прекрати, тюремщик тоже делает мне какие-то знаки, похоже, сочувствует…
А вот потом…
Если я сбежал, домой мне возвращаться не надо, куда угодно – только не домой. Уж где-где, а дома меня ждут…
…и ждут далеко не те, кого я хочу обнять и прижать к себе.
Нет, все-таки не сбежал. Не такой я человек, чтобы сбежать. Это с нечистью у меня как-то получается, а с людьми не умею я, не умею, тюремщика подкупить, закон обойти…
Не знаю.
Ловлю себя на том, что уже поднимаюсь на крыльцо дома. Дверь приоткрыта, даже странно, что приоткрыта, вроде бы уже не лето, последние дни осени, дни, когда ребятишки в белых простынях ходят по домам, просят сладости или гадости.
Они еще думают, что это забавно.
Поднимаюсь в гостиную, сердце начинает биться чаще. Бетти. Она ждет меня. Не может не ждать.
Отблески камина на стене.
Шорох листьев, бьющихся в окно.
- Бетти…
Смотрю на Бетти, почему она не оборачивается, почему она в объятиях Ричарда, почему он пришел сюда, вот так, не спросив, почему Бетти плачет…
- Бетти?
В гостиную вбегает Дженни, моя жена хватает дочурку, спать, спать, ком-му сказала… Ричард обнимает девочку, а это кто у нас такой красивый, весь в маму…
- Бетти…
Почему она плачет, глупая, почему у неё слезы градом, я же вернулся, я продрог на улице, можно бы подать мне горячий бульон, или чего покрепче, а она…
- Держитесь, миссис Честерфилд… я понимаю… это тяжелая утрата…
Бетти всхлипывает.
- Уверяю вас, сбережений вашего супруга хватит, чтобы…
Моя жена трясется в рыданиях, да что с ней…
- Никакие… никакие деньги…
- Конечно… никакие деньги не заменят…
- Бетти!
Кричу. Во весь голос. Они не оборачиваются, даже Брауни не вздрагивает во сне.
Шагаю по комнате, на мгновение замираю возле зеркала.
Ищу свое отражение.
Не нахожу.
Начинаю понимать все.
.
Двухэтажный автобус несется прямо на меня.
Не уворачиваюсь.
Автобус проходит сквозь меня, несётся дальше.
Продолжаю свой ежевечерний маршрут по городу. Оглядываю витрины, Харродс, рождественская распродажа, мда-аа, это лет тридцать надо работать, чтобы на такой распродаже хоть что-то купить. Состоятельные туристы выходят из машин, гид зазывает выгодно потратить деньги, привезти сувенир на память, медвежат в шотландских юбочках и полицейских формах.
Лицо одной женщины кажется мне знакомым. Еле сдерживаюсь, чтобы не крикнуть – Бетти.
В каждой женщине мне мерещится моя Бетти, в каждой маленькой девочке – Дженни, в каждом мальчишке – Чарльз.
Оглядываю улицу, здесь мне делать нечего. Сворачиваю в переулки, устремляюсь в восточный Лондон, на темную сторону города, где лежат на улице люди, которые приехали сюда в поисках лучшей жизни.
Я жду.
Наконец, слышится женский крик в переулке, отчаянный, пронзительный, и, как кажется мне – нецензурная брань.
Устремляюсь туда, так и есть, четверо парней зажали кого-то в углу. Стреляю – раз, другой, пятый, добиваю в темноте ночи улетающие души.
Девчонка оглядывается, не понимает, размазывает по щекам слезы и тушь, да беги уже, не стой, что ты, в самом деле…
Оглядываюсь. Чутье подсказывает мне, что где-то на окраине кому-то приставили нож к горлу. Но туда я уже не успею, я это чувствую.
Прошли времена, когда как сумасшедший метался по городу, старался поспеть везде и всюду.
.
…пробивается рассвет, проклевывается над задымленным городом.
Возвращаюсь домой.
По привычке говорю – возвращаюсь домой. Хотя у меня давно уже нет дома, с тысяча шестисотого года, когда мой сын Чарльз Честерфилд покинул дом, отправился к дальним берегам на поиски приключений. Он так и не вернулся домой. Дженни вышла замуж тремя годами раньше, уехала к супругу в Париж, теперь останки Дженни лежат на дне морском вместе с остатками фрегата.
Зачем я все это вспоминаю…
Зачем…
Иду домой. Кто-то сказал, когда в доме есть кошка, вечером возвращаешься не в дом, а домой. Кошки у меня нет уже давно, Брауни ненадолго пережила мою супругу. Редкие кошчонки забегали в опустевший дом, не задерживались, может, боялись меня.
И всё-таки – возвращаюсь домой.
Сворачиваю на Кингстон-стрит, еще один автобус проносится сквозь меня.
Еще издали замечаю – с домом что-то не то. Нет, не горит, как на Великом Лондонском пожаре, нет, что-то другое, что-то…
Вижу.
Свет.
Тусклое мерцание на втором этаже. Вздрагиваю, неужели кончены мои мучения – спустя века и века, неужели кто-то на небесах вспомнил про меня и пришёл за мной.
Спешу домой. Сквозь стены, сквозь двери, сквозь завывающие печные трубы на второй этаж, буквально налетаю на двух человек, лысенького человечишку и молодого парня, он чем-то неуловимо похож на моего сына, впрочем, в каждом молодом парне мне мерещится Чарльз, в каждой молодой женщине – Бетти…
- …ну вот… три этажа, здесь, на втором – две комнаты, в мансарде – тоже две комнаты, бывшая спальня хозяев и детская.
- Так… - кивает человечек.
- …дом очень древний, в настоящее время признан памятником архитектуры…
- Так…
- Менять в нем что-то можно только по решению городского совета…
- Хорошо, что предупредили…
Человечек оглядывает дом, бегают темные глазки.
- Дом нуждается в ремонте…
- Вижу…
- Вы ведь… для себя?
- Ага… для семьи… жена у меня… детишек двое… так что постарайтесь, чтобы с семьей тут обустроиться… спальня, говорите? Детская?
Смотрю на них обоих. С надеждой. Я уже устал надеяться, что кто-то купит дом, кто-то повесит здесь занавески и разожжёт в очаге огонь.
Устал надеяться.
За сотни лет.
- Так почем, говорите? – спрашивает человечек. Коверкает слова, коверкает акцент, пытаюсь прикинуть, из какой страны его занесло в наши края – не могу.
Парень откашливается.
- Триста миллионов фунтов.
Обмираю. Злосчастный домишко, который когда-то стоил гроши, за века и века поднялся до цены королевского дворца. Умоляюще смотрю на риелтора, ну хоть бы миллионов пятьдесят скинул, как издеваешься, хоть бы предложил ему рассрочку или…
Нет. Не предложит.
Судьба глумится надо мной, подкидывает надежды…
- Ага. Беру. Хороший дом, вот за что вас уважаю, вот умеете выбрать, а на родине такое гэ подсунут…
Мне кажется, что я ослышался.
Риелтору тоже кажется, что он ослышался.
- Вы будете расплачиваться по частям?
Мысленно киваю риелтору, наконец-то ты догадался…
- А на хрена по частям… - человечек раскрывает чемодан, перебирает пачки банкнот, - давайте посмотрим… сто тыщ, двести, триста…
Не верю себе. Так бывает в приключенческих романах про Монте-Кристо или Ральфза Хоу, герой нашел драгоценный клад или секрет философского камня, который превращает металлы в золото…
- …трехсот, говорите, не хватает? Ну, триста тыщ с кредитки сниму… Так это завтра уже заезжать можно, да? Благоверной своей скажу, она любит у меня ремонты делать…
- Уверен, вашей супруге понравится…
- Да она у меня та еще особа, не угодишь… ну ничего, вроде такой она хотела…
Ещё не верю себе. Ещё не верю себе, когда они уходят, скажите мне кто-нибудь, что это сон, сон, наваждение, и не было никаких людей, откуда им взяться здесь, людям…
(продолжение тут: https://zen.yandex.ru/media/vesti_fomalgaut/chesterfild-okonchanie-5eeeee0b6ac58202d788154c )