Собрание правления разошлось поздно, хотя решения так и не приняли. Единогласно решили, что награждать надо Настасью Епатко, доярку: больше всех надои, жирность молока высокая, телята все выживают, растут хорошо, да и бригадир она хороший.
- Конечно, там бабы – народ зубастый. Если что не так – не то что из бригадиров выкинут, и побить могут. А она с ними ладит, они ее слушаются...
- На том и порешим – Настасья! – подвел черту председатель – Варька, записывай в протокол!
- Записываю, - пробурчала Варвара, записывая все, что потом будет напечатано на машинке.
-А ты, председатель, разве мало потрудился? – тебе тоже медалька полагается! – горячилась Надежда Иваненко, учетчица, член правления. Ты ж руководил нами все эти годы. Голосую за тебя! – она подняла руку.
- Погоди, Надежда, - председатель поднял руку, - обо мне здесь говорить не будем. Если районное начальство решит меня наградить, тогда оно и наградит, а в колхозе это не решают.
- Как же! Кто лучше знает своего председателя – колхозники или в районе?
- Такой порядок, Надежда! И давайте думать, кого еще наградим.
- Я думаю, надо наградить Саньку... Александру, - поправилась она, - Александру Ткаченко. Девкой работала всю войну наравне с мужиками, на тракторе. Трудодней больше, чем у нее, не было ни у кого.
- Согласен, - кивнул председатель. - Давайте голосовать!
Правление проголосовало единогласно. Заседали почти до ночи, да это и понятно: кого можно особо выделить, если все на своем месте работали не покладая рук, чтоб только побыстрей одолеть эту сволочь, чтоб не голодали на фронте, чтоб домой вернулись быстрее... Постановили наградить, кроме Настасьи и Александры, двух женщин-разнорабочих, которые обеспечивали работу и в поле, и на току, и в огородной бригаде, и одного из молодых – Юрку Казакова, который тоже работал наравне со взрослыми, не считаясь ни с возрастом, ни с трудностями работы.
Конечно, наградить всех не представлялось возможным, и председатель чувствовал вину за то, в чем не был виноват. Он мог сказать им только слова признания за их труд, слова благодарности. Он хорошо знал, чего стоил этот труд, почти не оплачиваемый, с утра до ночи, почти впроголодь, выполняемый только руками, лопатами, вилами... И еще в постоянном ожидании вестей оттуда, с фронта.
Теперь на собрании колхозников ему нужно будет объяснить всем, почему медалями награждены только эти пятеро...
Варвара пришла домой поздно вечером, когда мать уже зажгла лампу.
- Где ты ходишь? – встретила она дочь вопросом. – Я ужо не знала, чего думать.
- Правление было,- устало проговорила Варвара.- Решали, кого награждать медалью за работу в войну.
- И кого же наградят? Работали-то все, неужто всем медаль дадут?
- Как же, всех! Только пять медалей выделили на колхоз.
- Только пять?! Дак как же делить-то их? – мать всплеснула руками. – Это ж сколько обиженных будет!
Варвара села за стол. Она видела, как переживал председатель, как горячились члены правления, она чувствовала, что это неправильно, но что сделать в этой ситуации, конечно, она не знала, как не знал никто. Она гордилась сестрой, считала, что она достойна награды, но она также знала, как работали они с Пашкой во время оккупации: во время уборки ячменя у них ноги были покрыты кровоточащими язвами, которые не заживали и от которых остались шрамы. Правда, работали не на своих тогда, а на немцев...
Она помнит, как однажды утром не смогла выйти в поле, потому что нарывы на ногах нестерпимо болели. Мать, завязав их тряпками, смоченными керосином, оставила ее дома. Ее сердце разрывалось от жалости к дочке, которой не было еще и восемнадцати. Однако утром, не увидев Варьку на работе, приехал управляющий, работавший на немцев.
- Ты почему не на работе? – спросил он, войдя в дом без стука.
Варвара не успела сказать ничего. Мать показала на ее ноги:
- Дак ведь не может на ноги стать! Погляди, какие нарывы! Куды ж ей опять в ячмень да в пыль? Без ног девка останется, побойся Бога!
- Когда в комсомол вступала, про бога не говорила, - усмехнулся Тимофей, до оккупации бывший скотником на ферме. В армию его взять не успели – немцы заняли район. А как только появились здесь, он сразу пошел служить им. И хотя в их селе немцы не стояли, были только в районе да в соседнем селе, он вел себя как хозяин.
- Это тебе не при советской власти, - говорил он, похлопывая кнутом по начищенному сапогу. – Не выйдешь сегодня на работу – запишу как саботажницу, доложу старосте и припомню тебе комсомол. А немцы порядок любят, с такими не возятся.
- Тебя ж мать родила. И брата твоего, что на фронте, - тихо проговорила Фекла Ивановна.
-Не твоего ума дело, старуха! - Управляющий вышел из дома, не закрыв дверь.
Мать заплакала.
- Что ж делать, дочка?
- Я пойду, мама, - сказала Варвара, - а то припомнят нам и Андрея, что воюет против них.
День она отработала с трудом. Ноги болели пульсирующей болью. Нюрка посоветовала лечить мочой, а другого лекарства и не было.
А вечером в их дом постучали. Мать, перекрестясь, спросила, кто там.
- Открывай, Ивановна! – тихо проговорил мужской голос.
Варваре почудилось, что это был Василий Иванович, бывший школьный учитель, а теперь староста в их селе. Варвара и Александра насторожились.
Он вошел в комнату, встал в двери, не стал проходить дальше.
- Варвара, Шура, бегите к Прасковье и уходите из села. Завтра приезжают из района немцы, потребовали списки комсомольцев, коммунистов. Зачем – не знаю, но лучше уходите. А я пошел дальше.
- Господи, да что же это! – всплеснула руками мать. - Девки, бегите!
- Куда, мама? Кругом степь, ночь, - сестры растерянно стояли посреди комнаты.
- До сада барского бегите, там, может, укроетесь где-то.
Быстро собрала им краюху хлеба да по паре вареной картошки и проводила, перекрестив их вслед.
Сестры вышли в ночь. Было тепло, тихо. Июльская ночь была хороша, если не считать того, что сулил ее конец. Они добежали, стараясь быть незамеченными, до двора Пашки, которая уже легла спать. Сестры сбивчиво объяснили ей, что сказал староста, и подруги побежали за село в сторону сада, который был когда-то садом помещика. Они боялись встретить Тимофея, но он тоже боялся выходить ночью - немцев близко нет, а тут всякое может быть...
Усадьбу когда-то разгромили, а сад остался, правда, он уже зарос бурьяном, порослью. Туда ходили полакомиться ранней черешней и поздними яблоками. А теперь вот он мог стать убежищем.
Девчата сели под старой яблоней, прижавшись друг к другу. Сна не было, они молчали, думая каждая о своем. К утру, правда, все равно задремали. Их разбудил сильный гул моторов. Откуда и кто – они не поняли, пока не увидели танки, которые на большой скорости шли по полю рядом с садом. Рассмотрев, девчата увидели, на броне красные звезды. Они шли со стороны Ростова.
- Наши, девчата, наши! – закричала Варька. – Ура!
Они побежали в сторону села. На площади стояли три танка, окруженные жителями. Мальчишки залезли на броню, женщины вынесли хлеб, огурцы, вареную картошку – все, что могли.
Хотели найти Тимофея, но его и след простыл. Старосту арестовали, хотя жители просили не трогать его: вреда он не принес. Согласился стать старостой, чтобы это место не заняла какая-нибудь сволочь, вроде Тимки.
Варвара долго болела, потом ее взяли в контору как грамотную и добросовестную работницу. Ноги зажили, но шрамы, как синие рубцы, остались, и Варвара стеснялась показывать их.
Теперь все это позади, тех, кто трудился, награждают. Конечно, всех наградили правильно. Когда-нибудь и их с Пашкой наградят, они ведь всегда будут работать хорошо, потому что плохо работать не умеют.
