Давно не встречалось мне слово «петимéтр». Оно устаревшее, используется редко, бытует в старых текстах. Например, в басне Дениса Ивановича Фонвизина «Свинья и петиметр». Процитирую этот короткий прозаический текст:
«Один из тех молодых людей, которые называются петиметрами, ехал верхом. Свинья, выдравшись из навозу, шла по улице. Петиметр, нимало не щадя ближнего, наскакал на свинью. Вспоткнулась лошадь. Петиметр упал и задавил было свинью.
— Чтоб чёрт взял свинью! — вскричал петиметр. — Платье моё всё в грязи от проклятой скотины.
— Чтоб чёрт взял этого сорванца, — сказала свинья, — щетина моя вся в пудре!»
Я искренне радуюсь и за свинью, чьё превосходство в сравнении с петиметром столь очевидно, и за Дениса Ивановича, который в очередной раз подтвердил оценку, данную ему Александром Сергеевичем Пушкиным, — «сатиры смелый властелин».
В России, да, наверное, и везде, над франтами посмеивались: излишнее преклонение перед модой во все времена казалось нелепым и сразу выдавало человека, у которого снаружи больше, чем внутри. Фонвизин, вообще критически воспринимавший действительность, прошёлся и по современным ему модным молодым людям, прозванным во Франции, а потом и в России петиметрами.
Путешествуя по Европе, Денис Иванович пишет письма родным и знакомым. В частности, в письме графу П.И. Панину из Ахена в сентябре 1778 года Фонвизин так обрисовывает национальный характер французов, считая, что со стороны практического нравоучения перенимать у них нечего: «Приметил я вообще, что француз всегда молод, а из молодости переваливается вдруг в дряхлую старость: следственно, в совершенном возрасте никогда не бывает. Пока может, утопает он в презрительных забавах, и сей род жизни делает все состояния так равными, что последний повеса живет в приятельской связи с знатнейшею особою».
Фонвизин отмечает развращение нравов и пренебрежение к воспитанию: «Первые особы в государстве не могут никогда много разниться от бессловесных, ибо воспитывают их так, чтоб они на людей не походили. <...> Один из принцев имеет великую претензию на царство небесное и о земных вещах мало помышляет. Попы уверили его, что, не отрекшись вовсе от здравого ума, нельзя никак понравиться богу, и он делает все возможное, чтоб стать угодником божиим. Другой — победил силу веры силою вина: мало людей перепить его могут. Сверх того, почитается он первым петиметром, и все молодые люди подражают его тону, который состоит в том, чтоб говорить грубо, произнося слова отрывисто; ходить переваливаясь, разинув рот, не смотря ни на кого; толкнуть всякого, с кем встретится; смеяться без малейшей причины, сколько сил есть громче, — словом, делать все то, что дурачество и пьянство в голову вложить могут. Таковы все нынешние французские петиметры».
Слово «петиметр» можно назвать галлицизмом: оно французского происхождения. Рetit-maitre дословно «маленький господин», в первой части слова рetit [пти] уже выражена ирония. Как это слово объясняется в словарях? В «Толковом словаре русского языка» Дмитрия Николаевича Ушакова находим следующую информацию: «ПЕТИМЕТР, петиметра, м. (фр. petit-maitre — щёголь) (истор.). В русской литературе XVIII в. сатирический образ молодого француза-щёголя, франта, вертопраха, а также русского молодого дворянина, рабски копирующего этот французский образец в модах, манере поведения и т. д.».
В «Большом толковом словаре русского языка» под редакцией С.А. Кузнецова есть такая словарная статья: «ПЕТИМЕТР, -а; м. [франц. petit-maitre] Устар. В литературе 18 в.: молодой щёголь, франт, манеры которого смешно-претенциозны».
Пометы «истор.» (историзм) и «устар.» (устаревшее) говорят сами за себя. Да, слово устарело, то есть вышло из активного употребления, из речевого обихода, но устарело ли понятие, которое за ним стоит? Что, щёголей-франтов, рабски копирующих чужую моду, чужую манеру поведения, совсем не осталось в XXI веке? В 2020 году уже нет людей, молодых и не очень, почитающих внешность (в широком смысле этого слова) более важной, чем внутренний мир? Помилуйте...
Так что разговор о петиметрах очень даже современен.
Но хочется окунуться в старые тексты, чтобы из первых рук узнать побольше об этом «редком звере».
К стыду своему, почти всю жизнь я знала Ивана Андреевича Крылова только как баснописца, а он, оказывается, писал и прозу, в 1789‒1790 годах издавал сатирический журнал «Почта духов» (полное название — «Почта духов, или Ученая, нравственная и критическая переписка арабского философа Маликульмулька с водяными, воздушными и подземными духами»). Хотя подписчиков было мало, содержание номеров журнала стало известно официальным кругам, критическая направленность крыловских текстов вызвала недовольство властей, так что после выхода восьми номеров журнал прекратил своё существование.
Что же такого страшного и подрывного было в «Почте духов»? Может быть, рассуждения об общественной морали, о долге царя и дворян, высмеивание галломании (преклонения перед французским, шире — иностранным)? Письмо Х «От сильфа Световида к волшебнику Маликульмульку» посвящено сравнению обезьяны с петиметром: «Взирая на петиметра и на обезьяну, можно подумать, что или душа обезьяны духовна, или душа петиметра вещественна, потому что, по примечанию моему, обе сии души имеют одинакие между собою свойства, одинакие движения и одинакие страсти, а посему должны иметь и одинакую сущность».
Современник Фонвизина и Крылова, поэт Александр Петрович Сумароков в 1771 году написал сатиру «О благородстве», которая заканчивается так:
Без крылья хочешь ты летети к небесам.
Достоин я, коль я сыскал почтенье сам,
А если ни к какой я должности не годен, —
Мой предок дворянин, а я не благороден.
Рассуждения о благородстве дворянина типичны для просветителей XVIII века. Они задавали себе и читателям вопросы: что даёт дворянину право называться дворянином и что даёт человеку право называться человеком? И отвечали примерно так: дворянин должен служить Отечеству, иметь государственное мышление, быть полезным людям, а чтобы стать таким, нужно иметь просвещённый разум и просвещённое сердце. Причём сердце (душа, чувства) важнее, ибо добрый необразованный человек лучше злого образованного. Благородство души превыше всего. Без высокой нравственности нет Человека.
Я подписываюсь под этим, хотя к дворянам никакого отношения не имею, да и просветителем называться не могу. Вообще говоря, затрудняюсь вспомнить наших современников уровня Фонвизина или Крылова. Как-то измельчали люди, что ли. Вот петиметров хватает.
Вернёмся к нашим м-м-м петиметрам, к «Почте духов» Ивана Андреевича Крылова: «Итак, посмотрим, какие суть действия и движения души петиметра? — Она, управляя телом, в котором имеет свое пребывание, иногда заставляет его свистать, иногда понуждает его танцовать, прыгать, скакать, вертеться, и все сие заставляет делать без всякой побудительной причины и столь поспешно, что всякий может приметить, что разум и рассудок нимало не вмешивается в сии прыжки и обороты. Подобно сему я вижу и обезьян скачущих, прыгающих и вертящихся, и когда рассматриваю внимательно все сии их движения, то нахожу точное подобие разных кривляний и приисков молодого вертопраха, находящегося среди женщин».
Легкомысленный пустой человек, не считающийся с другими, презирающий всё, что не считает своим, зато упоённый собой, влюблённый в себя.
«Когда обезьяна смотрится в зеркало, тогда, прельщаясь собою, удвоивает она смешные свои коверкания, оказывает всю свою легкость в вертении и прыгании, ворчит сквозь зубы нечто совсем невразумительное, чего бы и подобная ей другая обезьяна никак не могла понять. Петиметр точно так же, взирая на себя в большое стенное зеркало, представляет те ж самые движения и обороты; он всего вокруг себя осматривает, множество раз на все стороны повертывается, поднимает и опускает голову, коверкается, кривляется, ломается; говорит не имеющие смысла некоторые невразумительные слова, которые никому другому не могут быть понятны, как разве такому же петиметру, ибо он говорит о прическе своих волос, о курчавости своего вержета[1], о размере своих буклей, о ленточном бантике и о прочем подобном сему вздоре».
Замените букли и банты на новомодные гаджеты, личные транспортные средства и другие престижные знаки — и вы получите петиметра XXI века.
«Обезьяна обыкновенно бывает непостоянна, изменчива и злобна; она кусает и раздирает платья на тех людях, кои, засмотревшись на ее скачки и кривлянья, по неосторожности подходят к ней очень близко. Петиметр делает точно то же: забавные и увеселительные зрелища, которые он смешными своими кривляньями представляет другим людям, покупаются от оных весьма дорогою ценою, ибо, вышед из дома, в котором оказывал он все свое искусство в модных прыжках и оборотах, повреждает он честь тех людей, коих он видел, и злословит хозяина и хозяйку того дома. — Словом, ничто не может укрыться от его ядовитого языка, который, если не больше, то по крайней мере столько же может быть опасен, сколько и зубы самой злейшей обезьяны».
О, злоба и ненависть по отношению к ближнему своему, зависть к более успешным петиметрам и презрение к тем, кто не совершает модных ужимок и прыжков, — это так узнаваемо. Вот она, душа обезьяны, заключённая в теле модного вертопраха.
Вы думаете, петиметры безвредны? Как бы не так. Они развращают своё окружение и часто, чтобы иметь возможность кружиться в вихре развлечений и удовольствий, идут на преступления. Вот что можно найти в критическом отзыве крупнейшего русского сатирика XIX века Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина на роман своего современника А. Михайлова под названием «Беспечальное житьё»: «Разница между современным Аносовым и каким-нибудь petit maitre'ом XVIII столетия состоит в их костюме, причёске, пожалуй, манерах, да разве ещё в том, что Аносов подделывает подписи к векселям, чтобы добыть себе средства к дальнейшему беспутничанью, а мало цивилизованный петиметр доброго старого времени довольствовался менее утонченными способами».
У Всеволода Сергеевича Соловьёва, русского писателя XIX века, есть рассказ «Приключения петиметра», где один из главных героев, купец Иван Парамонович, плюётся, видя на улице подобие чучел немецких. Текст цитируется по оригиналу в старой орфографии:
«Содомъ-Гоморра и есть!.. Стеклянная конура на колёсахъ[2]... вся золочёная, размалеванная... лошади цугомъ... заморскія, разношёрстныя... на кόзлахъ дьяволы... въ красной сатанинской одеждѣ... съ бѣлыми головами и хвостами на затылкѣ[3]... А въ стеклянной конурѣ барыня... на головѣ башня... на самой и не вѣсть чего путано-перепутано... И подходитъ къ ней чудовище... петиметромъ прозывается... а по истинѣ, какой тамъ петиметръ — дьяволъ — вотъ какъ его назвать надо!.. Ноги у того дьявола какъ жерди, въ чулкахъ бабьихъ да башмакахъ, кафтанъ куцый, шелками да золотомъ расшитый, поверхъ кафтана „винчура”[4], что-ль, а попросту — одѣяло... въ рукахъ муфта длинная... „манька”... Шаркаетъ, шаркаетъ, пострѣлъ, кланяется, ручку цѣлуетъ... лопочетъ слова птичьи, срамныя... а она ему: хи-хи-хи, ха-ха-ха!.. Ахъ ты пропасть!.. Опять то же по лавкамъ, въ Гостиномъ у насъ, эти барыни день-деньской толкутся на соблазнъ добрымъ людямъ... А за ними дьяволы-петиметры! Будто товары смотрятъ, прицѣниваются... а какое тутъ товары — мерзость одна, амурничанье, непотребство... И доколѣ это Господь терпѣть будетъ, доколѣ петиметры окаянные водиться не престанутъ!.. Охъ, чешутся на нихъ руки, чешутся».
Обратите внимание: гнев русского купца вызван не столько чуждым видом петиметра (обезьянничаньем), сколько его безнравственным поведением, блудом слов и дел.
Ирония в том, что ни физическая сила, ни богатство Ивана Парамоновича не спасли его от петиметра, с которым волею судеб подвыпивший купец столкнулся на улице, которого чуть не задушил своими железными руками и пленил, приволок домой на расправу. Любящий всё русское, удалой Иван Парамонович испытывает отвращение, глядя на красивого молодого человека, одетого богато и по самой последней моде:
«...Даже парикъ его былъ сдѣланъ не изъ волосъ, а изъ тончайшихъ бѣлыхъ нитокъ, такъ что не требовалъ ни помады, ни обсыпанія его пудрой. Бѣлыя и нѣжныя, почти женскія руки молодого человѣка сверкали дорогими перстнями.
— Тьфу! — съ омерзѣніемъ отплюнулся Иванъ Парамоновичъ. Особенно возмутили его петиметровы руки».
Белоручка-щёголь уже промотал состояние отца, которого, как оказалось, купец знал. Будучи запертым в чулан, петиметр в два счёта обворожил купеческую дочку, которая там спряталась, услышав крики батюшки. А утром жертва превратилась в хищника и уже небрежно позвякивала своей золотой часовой цепочкой, понимая, что может наказать купца за самоуправство:
— Почтеннѣйшій, ты былъ вчера пьянъ! — сказалъ петиметръ свысока, пренебрежительнымъ тономъ и растягивая слова.
Этотъ тонъ, эта манера растягивать слова были уже знакомы Ивану Парамоновичу: такъ говорили всѣ петиметры, и вотъ этотъ-то ихъ говоръ всегда особенно раздражалъ его и заставлялъ отплёвываться. Но теперь онъ оставался недвижимымъ истуканомъ.
Петиметръ продолжалъ:
— Да, ты былъ пьянъ, какъ послѣдній мужикъ, и, пользуясь своей силой, совершилъ такой поступокъ, за который самое меньшее наказаніе — ссылка въ Сибирь... Одно мое слово — и ты будешь въ Сибири...
Вы уже догадываетесь, чем кончилось дело? Да, именно так: Иван Парамонович был вынужден умолять петиметра решить всё миром, предложил ему жениться на своей дочери, обещая громадное приданое. Подумав, разорившийся вертопрах согласился: чтобы продолжать излюбленный образ жизни, нужны немалые средства, так что купеческие миллионы ему пришлись по душе.
Вот, оказывается, для кого Иван Парамонович растил свою Машу, вот ради кого наживал богатство. Всё пойдёт прахом, к чему ни прикоснётся легкомысленный, поверхностный человек с погремушками и побрякушками вместо серьёзных мыслей, добрых чувств и возвышенных устремлений.
[1] Вержет (vergette). Причёска в виде хохолка на лбу.
[2] Карета.
[3] В париках.
[4] Меховая накидка.
