1979 год, конец мая. Сижу в арктическом поселке Черский в ожидании сигнала от маршрутной группы, которая вот уже третий месяц идет на лыжах к Северному полюсу. Моя задача: эвакуировать группу с полюса и там же, на «макушке» планеты провести торжественную церемонию, посвященную этой победе. Все очень напряженно: зима уходит, наступает тепло, самолеты в эту пору так высоко на север не летают, потому что льды разрежены, посадку делать проблематично. А надо привезти на полюс журналистов, официальных лиц, а обратно вывезти еще плюс семь человек – участников маршрутной группы экспедиции «Комсомольской правды». Я сижу с летчиками: считаем горючее, промежуточные посадки, риски, ругаемся из-за каждого грамма. И вдруг звонок из Москвы. На том конце – главный редактор газеты Валерий Ганичев:
-К тебе вылетает поэт Андрей Вознесенский. Обязательно включи его в группу, которую повезешь на полюс.
-Не могу. Все уже и так под завязку. Я же не откажу Сенкевичу или Чилингарову. Не могу.
-Кого хочешь высаживай, а Вознесенский чтобы был на полюсе, - холодно говорит мне Ганичев и вешает трубку.
На следующий день в Черский рейсом Аэрофлота прибывает знаменитый поэт. Еще через пару дней, получив радиограмму от маршрутной группы о том, что полюс взят, мы вылетаем – сначала на дрейфующую станцию СП-24, а оттуда пятью самолетами Ан-2 на полюс.
Сама эта непростая эпопея, связанная с церемонией и эвакуацией, заслуживает отдельного рассказа и даже книги. Но я здесь – только о Вознесенском. Спустя много лет за обедом в Доме литераторов он рассказал мне, как все было.
-Я в то время поучаствовал в сборнике «Метрополь», чем вызвал гнев цековских начальников. Особенно недоволен был секретарь ЦК по идеологии Зимянин. Но не только он. Писатели на своих собраниях клеймили меня как изменника родины, требовали суровых кар. Писательский «генерал» Чаковский орал: «Мы отнимем у тебя государственную премию». Кстати, премию дали совсем недавно, видимо, как залог моей будущей лояльности.
Ганичев, прознав обо всем этом, предложил: «Хочешь полететь на полюс»? С его стороны это был хитрый ход: я полечу, а за это время все как-то уляжется. Когда мы уже летели с тобой на полюс, Зимянин звонил Ганичеву: «Вернуть Вознесенского». А как вернешь?
Потом были эти удивительные часы непосредственно на вершине планеты, на льдине. Я отошел от лагеря в сторону, мне надо было погулять, чтобы сосредоточиться. Вдруг вижу: за торосами прячется человек с ружьем. Куда я, туда и он. Ну, думаю, сейчас застрелит меня здесь, вот какие длинные руки у КГБ. Потом выяснилось, что это кто-то из летчиков решил меня от белых медведей подстраховать. Там я написал стихотворение:
Призеры и фанаты горизонта,
в тюльпанных куртках шедшие сюда,
к торосам, озаренно-бирюзовым,
лечите душу синим светом льда.
Я ни секунды не жалел об этой поездке. Очень светлые ощущения остались. Братство людей – бородатых, сильных, добрых. Все это было мне в новинку. Это не московская тусовка – с ее мелочными страстишками. Там даже воздух другой был, я хорошо запомнил это ощущение – словно под кайфом были все. В том положении, в котором я оказался, мне как раз требовалось общение с такими людьми. Меня это сильно поддержало. Я ведь никогда прежде не сталкивался с проявлениями подобного мужества, это Роберт Рождественский воспевал таких людей. А тут я столкнулся и был поражен: какие чистые люди!
Кстати, а Василий Аксенов тогда счел, что я пошел на компромисс с властью.
-И вывел вас слегка карикатурным персонажем в своей повести «Скажи изюм». Вознесенский там только не на полюс полетел, а в космос. Вы, кстати, не обиделись?
-Нет, мы дружим с Василием.
…Еще Андрей сказал мне, что потом он часто вспоминал это путешествие и что полюс поразил его.
-Льды движутся, а полюс на месте. Всегда на своем месте. Я никогда не понимал дурацкого прямолинейного патриотизма. Но то, что там происходило, мне понравилось. Я был захвачен этим. Лыжня через весь океан. Парни с обмороженными лицами. Что-то во всем этом было джеклондонское. Эх, всем бы вздохнуть воздух полюса!
Вернувшись в Москву, Вознесенский написал целый цикл стихов о парнях из нашей экспедиции, о полюсе. Когда мы (очень редко) встречались, пароль был всегда один и тот же: «Лечите душу синим светом льда». Нашему радисту Толе Мельникову он посвятил такие строки:
Синеокий Мельников, без спиртного пьяный,
Схож с помолодевшим врубелевским Паном.
Только без свирели образ омоложенный,
Только от морзянки пальцы отморожены...
Пальцы у Толи и вправду поморозились так, что один пришлось ампутировать.
Меня Вознесенский удивлял не только своими стихами. Чего стоит та знаменитая история, когда Поэта пытался стереть в порошок Хрущев. Я читал полную стенограмму встречи в Кремле – со всеми воплями первого секретаря ЦК, реакцией зала, репликами Андрея, и даже такими деталями, как покатившийся по трибуне от неосторожного движения стакан. Это поразительная сцена. Вознесенскому всего двадцать девять лет. На него обрушивается гнев всей партийно-советской элиты, ему прямо кричат: «Вон из страны! Мы вам паспорт прямо сегодня выпишем». И зал улюлюкает, бешено аплодирует Хрущеву и не дает сказать слов Вознесенскому.
А он стоит на трибуне. И не просто стоит – отстаивает Правду.
Как все знакомо. Узнаваемо. Хозяин лишь только бровью шевельнет, как вся холуйская рать набрасывается и готова в клочья порвать. Неважно кого – поэта, писателя, политика, музыканта.
И каким надо быть сильным, чтобы не согнуться.
