"Этот мальчишка выхватил пистолет и одним выстрелом уложил всех стариков, в том числе и меня", - пишет Бунин после выхода "Машеньки", первого романа молодого автора. И через некоторое время наградил его фундаментальным прозвищем "больших размеров смоковница бесплодная" в письме к писателю Борису Зайцеву.
Неужели писательская зависть случайно повела руку великого классика? Быть не может! Да и не было. Просто для Бунина, его собственной могучей системы координат, Набоков оказался метеором ярким, но холодным. Самобытно избыточным, чуждым на ниве русской словесности, какой её всегда желал видеть Иван Алексеевич. Возможно, увидел в Набоковской прозе столь ненавидимый им "модернизм". К этой оценке присоединялись многие, в разные времена.
Возможно, примирительную сентенцию высказал замечательный критик Георгий Адамович: "О Владимире Набокове могут возникнуть какие угодно споры. Невозможно отрицать лишь одного: того, что он писатель исключительно талантливый".
"Исключительно талантливый писатель" начинал как поэт, и только позже он становится автором уникальной, ни на что не похожей прозы. Он пишет статьи, эссе, пьесы, скетчи, переводит на английский Пушкина, Лермонтова, "Слово о полку Игореве".
Его лекции, прочитанные в американских университетах по русской и зарубежной литературе, составили золотой фонд критики. Его блистательное "двуязычие", существование, как писателя в двух языковых державах мировой словесности, уникально. Здесь даже не подходит слово - универсализм. Он владетель, держатель штурвала двух языковых культур, но корни этой всеохватности вполне объяснимы. Родился 22-го апреля 1899-го года. Но день рождения свой всегда отмечал на день позже. Потому что 23-го апреля родился Шекспир, великий созидатель "иных" миров.
В автобиографических "Иных берегах" Набоков уделяет пристальное внимание своей родословной, с иерархическими уточнениями. Да, он следует Пушкинской традиции, недвусмысленно утверждающей гордость русской аристократии своими пращурами, и невозможность "демократичности Иванов, не помнящих родства". Действительно, по линии отца, Владимира Дмитриевича Набокова, прослеживается родство или свойство с Шишковыми, Пущиными, Аксаковыми, Данзасами – это составляло привычную, органическую связь семьи с русской историей и культурой. В роду матери, Елены Ивановны, знаменитые купцы Рукавишниковы, пришедшие из Сибири в элиту русской государственности. В Петербурге, на Большой Морской улице, теперь там его музей, Набоков получил превосходное домашнее образование. Учителя и наставники подбирались соответствующие кругу общения, положению в Петербургском обществе. Лето проходило в одном из родовых поместий, в Рождествено или Выре.
В семье говорили на русском, английском и французском языках, не отдавая предпочтения ни одному из них. На английском он начал говорить раньше, чем на русском. Владимир Дмитриевич, видный политик, один из лидеров партии кадетов, будучи англоманом, прививал четверым своим детям сугубо европейский стиль поведения, посему, поступив в престижное Тенишевское училище в 12 лет, молодой Владимир тотчас был определён в "снобы" и "хлыщи", что мало его заботило.
Соучеников бесило в нём всё: сама внешность и манера одеваться, его речь, пересыпаемая уже тогда, англо-французскими цитатами и коннотациями, то, что он блестяще играет в теннис и прилично боксирует, и к училищу привозит его автомобиль. А главное, феноменальная для молодого возраста, начитанность, разнообразие интересов и знаний, неординарность. Например, страсть к энтомологии. Казалось оскорбительно эксцентричным для школяров и педагогов, что отрок, корчащий из себя вельможу, может часами возиться с козявками. Или заниматься сочинением шахматных задачек.
Но главным оказалось другое. Стихи и первая любовь. Первое стихотворение, написанное в 14-ть. Первая любовь пришла летом, среди усадебного забвения, к соседской чудесной девочке, пронзила и создала «Машеньку», ранние стихи и рассказы.
После смерти дяди, завещавшего имение и изрядное состояние, он издаёт на свои деньги первую книжку стихов, о которых потом не любил вспоминать. Наступивший 1918-й год выгнал семью из столицы в Крым. Ничего не было понятно, он печатался в "Ялтинском листке", Симферопольских газетах, и в свои 19 лет не представлял ещё размеров и последствий наступившего катаклизма.
Знакомится с Волошиным, изучает метрическую стихотворную систему Андрея Белого. Пока всё было почти книжным приключением, он занимался стихами и бабочками, даже когда приплыли на последнем пароходе из Крыма в Константинополь, а потом в Грецию. Были захвачены в скорбную эмигрантскую дорогу кое-какие драгоценности. Жить пока было можно. Он учится в Кембридже, на отделении русской и французской литературы. Семья в Берлине, столице русской эмиграции. В студенческие будни, он смешливо опишет их в романе "Подвиг", переводит "Алису в стране чудес" Льюиса Кэрола. Алиса превращается в Аню, живёт жизнью русской девочки, но специфика чисто английского юмора не исчезает. Основал в университете Славянское общество, ставшее "Русским обществом Кембриджского университета".
И тут, в марте 1922-го года террористы — черносотенцы убивают отца в здании Берлинской филармонии, на лекции Милюкова. Стреляли - то в Милюкова, Набоков старший заслонил его. И умер мгновенно. Как бы то ни было, жизнь изменилась. И он изменился. Переезжает в Берлин. Живёт частными уроками английского, французского. Печатаются его стихи, составленные им шахматные задачки. Подрабатывает тренировками на кортах и в спортзалах,- тенниса и бокса.
Счастливо найденный псевдоним – Сирин означает чудо-птицу, сладостно поющую, изумительной красоты, но с золотыми острыми крепкими когтями. Птаха из древнерусского эпоса. Да, только так можно обретаться в горьком эмигрантском мире, талантом, красотой и силой отвечая на тупость, жестокость и равнодушие.
По скромным подсчётам, в Берлине около трёхсот тысяч русских беженцев. Больше ста издательств на русском языке. Русская речь в парке Тиргартен, на площади Александр-Плац, в трамваях и скверах. Но он не с ними. Он ни с кем. Особенно после смерти отца. Отринуты литературные и прочие "тусовки" соотечественников, при этом откровенная германофобия, и брезгливая невозможность общения с "аборигенами". Существование в эмигрантском Берлине — страшный сон наяву. Он пестует уникальность собственного стиля. И никакой политики. И никаких жалоб. Литературная игра с ломаным, намеренно фальшивым сюжетом. Ироничная и самоироничная авторская интонация. Трагедия, всегда перерастающая в фарс. Мистификации, саморазоблачения — все формы и приёмы ради победы художника над пошлостью, дряблой бездарностью, убожеством существования в рабском материальном мире. Детектив, фантастика, гротеск, абсурдизм — всё идёт в ход ради победы искусства над убивающей душу человека, обыденностью.
