Начало рассказа (главка "Ссора") здесь Предыдущая главка ("Калым") здесь
Заснул он в эту ночь сразу. И приснился ему не плотник с одним глазом, а режиссер Герасимов. С каких краев он явился? Бог весть! Но явился и стал осматривать сделанный Мальцевым с Егоровым сруб.
– Зачем вы это делаете? – искренне удивился Мальцев.
– Зачем? Странный вопрос. Это, дорогой, моя работа, причем работа длительная. Кино за один присест не делается. Кино – это жизнь, и чем больше жизни в нем, не придуманной, а правдивой, тем больше доверия к нашей работе со стороны зрительского сердца. А сердце, как солнце в небе, – как раз и есть двигатель жизни…
– Да, но причем здесь наш сруб? Какое отношение имеет он к вашей работе?..
Герасимов резко перебивает:
– Вы жизнь в него свою вкладывали? Труд, кровь, пот, нервы, мысли, а? Материал был податливый?
Костя был ошеломлен этими вопросами. Они попадали в самое сердце. Оно разрасталось, и готово было разорваться. Он снова увидел себя абитуриентом перед грозным Герасимовым.
– Материал? Разве он податливый, когда бревна, по выражению моего напарника, «психованные». Бьешь по ним, а они бьют по тебе…
Мальцев понемногу стал соображать, к чему клонит знаменитый режиссер.
– А люди в «Тихом Доне» податливые? Война, особенно гражданская, делает их психованными. Мелихов, рубленый-перерубленый, – он податливый? А другие?
Герасимов замолчал и стал прохаживаться вокруг сделанного ими сруба, похлопывая то одно бревно, то другое. И лишь один раз заметил:
– Бревно заметно выпячивает, как живот у беременной женщины…
– Хорошо, что выпячивает: жизнь будет. Главное, чтоб холод не пропускало.
– И то правильно, – согласился Герасимов.
И Мальцев решил задать последний вопрос:
– Скажите, почему вы остановили меня на словах Есенина из «Черного человека»:
В бури, в грозы, в житейскую стынь,
При тяжелых утратах и когда тебе грустно, –
Казаться улыбчивым и простым –
Самое высшее в мире искусство…
– А сами вы как думаете?
– Я думаю, что это лучшие слова в «Черном человеке». Мне кажется, годятся они для всех эпох. В них, на мой взгляд, выражена запредельная сущность человека.
– Почему?
– Потому что при сверхтяжелых обстоятельствах, когда в самом себе находиться почти невозможно, мыслящий человек находит единственный выход: «казаться улыбчивым и простым». Таким многое прощается. И тогда тяжелая книга вроде «Тихого Дона» приходит к людям и облегчает им жизнь.
– Мысль хорошая и, по-моему, правильная.
С этими словами он проснулся, радуясь тому, что выспался. В окна едва процеживался свет солнца, говорящий о новой жизни и предстоящей работе. Мальцев почувствовал, что камня на сердце нет, что оно легкое, как в детстве. Хорошо, что детство его передалось другому человеку: младший сынишка сейчас пойдет в школу. А ему самому надо из неподатливого материала делать податливый, причем так, как говорил режиссер Герасимов. Но, возможно, плотник Егоров выше этого режиссера в понимании некоторых вещей, потому что все делает своими руками, а тот работает головой.
На этот раз он, наскоро поев, вывел из сарая велосипед и, оглянувшись на крыльцо, где его провожала взглядом жена, поехал в Заборье. Наталья всегда, когда отношения у них были нормальные, выходила на крыльцо или на дорогу, в очередной раз смотря, как ее Костя опять отправляется по своим делам.
Приехав, Мальцев услышал от хозяина:
– А ваш минут тридцать уже возится – что-то делает. Видать, беспокойный.
Подойдя, Костя увидел, как Егоров острым настругом снимает черноту с одного бревна.
– Вот тебе и наструг. Я им лет двадцать работаю. Ручки расшатались, но они не мешают… Двигаются, как живые, – я к ним привык. А лезвие – не лезвие, а чудо. В середине сточено вовнутрь – получилось вроде маленькой косы – так оно больше забирает. У тебя наструг другой. Он поновей, но строгать им будешь помедленнее. А вообще каждый мастер для себя приспосабливает инструмент. У хорошего мастера инструмент – отчасти его душа. Вот так. Нам, Костя, сегодня обязательно надо положить два венца, чтобы аванс получить. Я уже пообещал своей, что приду кое с чем… Понимаешь, чай чаем, но разговор за ним не очень клеится. Не знаю, как у тебя, но у меня так.
– От состояния души, наверное, многое зависит. Бывает, что и чай лучше вина.
– Бывает… Но давай очищать бревна от черноты. Она, как грех на душе, не дает покоя. Восемь бревен для двух венцов надо очистить… Эх, свежая сосна – благодать! Где лопатой, где настругом – работа идет. А под солнцем без дождя постоит – она вообще золотой делается.
– Слушай, Василий Иванович, а почему восемь? Про предбанник забыл? Придется, как я понимаю, врубать еще три бревна.
Егоров сразу поник… Видать, разговор с Марией, горячий или холодный, вышиб у него вчерашний разговор с «Никитой Сергеевичем».
– Да не расстраивайся. Ты – молодец. До меня уже козлы сделал. А хозяин, когда я приехал, тебя похвалил – беспокойный, говорит, ответственный.
– Хозяин меня ни хрена не знает. Я бываю всяким – в душе и ворон каркает, и соловей поет. А иной раз только ворон и проживает – самому от него тошно. А куда денешься? Работу делать надо, работой и живем. А в один присест она не делается.
При этих словах Мальцев чуть не вздрогнул. Не перевоплощенный ли Герасимов перед ним стоит? Он даже хотел рассказать про сон, но не стал: слишком сурово и решительно был настроен Егоров. Потом, потом…
– Слушай, Василий Иванович, мы ведь будем вырубать пазы. Так вот там, где дерево будет вырубаться, зачем черноту снимать? Нам дорого время. Да и жара сегодня ожидается… Это по свежему дереву черту провел – вроде все нормально. А кора содралась – линия потерялась. Так?
– Так. Хотя не всегда так. У меня с утра сумбур в голове – разговор был вчера не совсем нормальный: и про сына, и про жизнь… Между прочим, ты ей понравился: она сказала про порядочность… Ладно, давай работать.
Егоров, когда находили нужное бревно, быстро и ловко проводил черту там, где это нужно. Затем бревно переворачивали, закрепляли с помощью скоб. И он опять-таки уверенно вырубал паз. Мальцев вовсю старался, но все равно отставал, хотя пот с него лился градом.
Солнце палило нещадно. И в какой-то момент Мальцев стал сравнивать удар топора по бревну с ударом веника по телу в очень жаркой бане. Дерево поддавалось неохотно. Разговоры в это время были очень короткие, но дельные. В самом начале работы, когда Егоров встал над бревном, как, возможно, палач в петровскую эпоху вставал над своей жертвой, Мальцев на расстоянии почувствовал его природную силу. Сила эта тут же себя подтвердила – топор вошел очень глубоко в нужное место и через мгновение солидный кусок дерева, как зверек, выскочил оттуда.
– Не глубоко ли берете? – неожиданно для себя спросил Мальцев. И сам удивился нелепости своего вопроса. Даже ответа стало ждать неудобно. Но ответ раздался:
– Запомни на всю жизнь, Костя, что «глубоко» – это не мелко. Будешь этому следовать, нигде не потеряешься.
В другой раз он посоветовал: «Костя, я вижу, ты осторожничаешь, словно боишься дерева. Ты его не бойся, пусть оно тебя боится. Когда такой момент придет, можешь сказать, что ты плотник».
Каждое бревно делилось пополам. Одну половину вырубал Егоров, другую – Мальцев. Однако Егоров, вырубив свою, шел к Мальцеву – кое-где в пазу что-то поправлял. Потом сказал:
– «Губу» больше не оставляй. Убрать ее – секунда.
Мальцев удивленно на него посмотрел… Тогда он объяснил, что «губа» – это небольшой бугорок дерева, который остался не вырубленным и который мешает бревну уютно улечься. Иначе бревно снова приходится переворачивать, а в иных случаях – по нескольку раз.
Мальцев все понял. Однако по-настоящему понял тогда, когда сам находил причину, из-за которой оно «капризничало». Он присмотрелся и стал вырубать паз несколько покруче, чем прежде… В результате работа пошла более-менее гладко. К вечеру они сумели положить два венца.
– Черноту уберем после, – сказал Егоров. – В ней и короеды могут быть, и червячки… Сейчас главное – аванс получить. Иди к хозяину. Он твою порядочность, как и моя жена, видит на лбу и, значит, доверяет. Проси три тысячи. По полторы. Пока хватит.
Приняли Мальцева гостеприимно:
– А, Константин! – сказал Виктор Ермолаич. – Вы – молодцы. Жара. В тени-то не по себе… А они, смотрю, почти без передышки рубят…
– Да, сегодня не холодно было… У нас просьба, Виктор Ермолаич: аванс бы небольшой получить, а то денег – кот наплакал.
– А твой напарник не загудит?
– Не знаю, не должен… Но даже если «загудит», то ненадолго. Я все равно завтра приеду. Три тысячи сможете?
– Ладно. Я на вас надеюсь. Не подведите…
Когда Мальцев вернулся к Егорову и все рассказал, тот довольно улыбнулся. Пообещал, что завтра если и придется опохмелиться, то совсем немного.
А Мальцев вывел велосипед на улицу, устало на него залез и так же устало поехал в Требухино.
Приехав, положил деньги на стол, сказал, что могут взять туфли, что работа идет успешно, и, поев, лег на диван. Он подумал о Герасимове, о плотнике, о его сыне: «За что ж его посадили?» – и заснул. Герасимов на этот раз во сне к нему не явился, хотя Мальцев хотел задать еще один вопрос.
Утром все тело у него болело. Работа на износ, с желанием не отстать от напарника, причем на жаре, сказывалась на всем теле. И, вспомнив, как томила его жара, он взял большой термос с чаем, какие-то продукты, которые он не разглядывал – все готовила жена.
В Заборье он приехал если не бодрым, то близким к этому состоянию. Езда на велосипеде благодатно разогнала кровь по всему телу – оно почти не болело.
Мальцев, открыв калитку, поставил велосипед во дворе. Пришел к месту работы, однако, там никого не нашел.
«Загудел, – подумал он. – Неужели встать не может?»
Время шло, но Егоров не являлся. Мальцев походил вокруг «психованных» бревен и не знал, что же дальше делать. «Он ведь хотел к своей пойти, причем не пустым, – опять подумал Мальцев. – Надо все-таки дойти до этой квартиры, узнать, в чем дело».
И он пошел к четырехэтажке, нашел нужную квартиру и сначала очень легко постучал, надеясь, что его услышали. И лишь минуту спустя нажал звонок.
– Кто? – почти сразу ответила Мария Николаевна.
– Здравствуйте, это Костя, вот не знаю, где сейчас Василий Иванович. На работе его нет.
– Я тоже не знаю, – ответила Мария Николаевна, открыв дверь. – Верней, догадываюсь, где он находится: скорей всего, у себя, в белом домике, – или пьяный, или с большого похмелья. Вчера пришли бы вместе – сейчас бы его не разыскивали.
– Но ведь он собирался сам – не маленький. Даже торопился, чтоб успеть…
– Торопился, чтобы выпить. Дружки, наверное, встретили… Сходите туда все-таки.
Мальцев, попрощавшись, отправился к домику, где они впервые встретились. Он открыл калитку, которая, судя по всему, не закрывалась. Прошел немного и… увидел Василия Ивановича, который сидел на самодельном унитазе. Внизу унитаза, вероятно, была яма. Хмурый, ушедший в себя и не похожий на себя, он не проговорил ни слова Дитя дитем.
– Я подожду тебя там, на лавочке, – сказал Мальцев и пошел обратно к калитке, за которой и находилась лавочка. Ждал он недолго. Вскоре показался Егоров. Он, кряхтя, подошел к лавочке, грузно на нее опустился и стал, как перегар, выдыхать слова:
– Понимаешь, пронюхали мои дружки-то… как, не знаю…
– У них что – нюх особенный? Может, ты все-таки заходил куда?
– Да… Искал самогонку… Ее, считай, перестали гнать. Продают суррогат, который «максимкой» прозвали. Хотя я нашел самогонку-то… так бы все нормально, но мне, дураку, приспичило выпить на месте.
– Из этого «приспичило» получилась му́ка, а не мука́, – сказал Мальцев, делая ударение в слове «мука» то на первом слоге, то на втором. – Для своей-то надо было хорошее вино взять…
– Я так и хотел: себе самогонку, а ей винцо… Задним умом мы богаты. Сегодня я не работник. Если хочешь, поработай один. Там надо кое-какие бревна раздвинуть. Возьми рочаг и раздвигай. Наструги лежат под нижними бревнами. А если не хочешь, поезжай домой. Дома дел тоже хватает.
– Василий Иванович, завтра постарайся прийти. Я привезу пару бутылок пива на всякий случай… Надо доделывать. Сегодня не надо слишком-то.
– А у меня, Костя, на «слишком» и денег нет. Хорошо еще, что долг вчера один отдал, а так бы…
– Ну, ладно, выздоравливай. Завтра приеду как можно раньше. Все должно наладиться.
Когда Мальцев пришел к срубу, у которого прохаживался Виктор Ермолаич, то услышал чуть ли не хвастливые слова, в которых все равно чувствовалась горечь:
– Что, Константин, не пророк ли я? Загудел твой напарник, загудел… А его сразу видно, что он человек гудежный.
Но Мальцев возразил:
– Человек он хоть и гудежный, но в смысле работы очень надежный. Топор в его руках, словно игрушка… Завтра должен появиться. Я с ним говорил. Для меня тут кое-какая работа есть. Возьму рычаг и некоторые бревна пораздвигаю. Кстати, мой напарник иной раз говорит на борисковском диалекте. Рычаг называет «рочагом», пшеницу «пашеницей» и так далее. Это даже интересно. Но главное: он дело знает. Хотя сосна не первой свежести, но мы будем делать так, чтобы она выглядела, как новая.
Мальцев умышленно наполнял слова высоким пафосом. От этого не только в хозяине, но и в нем самом поднималось настроение.
– Это хорошо, что вы, Константин, так о напарнике отзываетесь. Но знаете пословицу: «Делу – время, потехе – час». Хотя, представьте, я все равно вам верю. Работайте. А мне за сеном пора отправляться.
Мальцев поработал немного настругом, но сплошная чернота бревен наводила на него тоску. Одному работать не хотелось. И он отправился домой.
На следующий день он выехал из дома раньше обычного, надеясь, застать Егорова в его жилье или во дворе, где он, разведя костер, сиживал, ожидая, когда сварится какая-нибудь пища. Для этого у него были свои приспособления. Однако дома его не оказалось. Темные мысли, охватившие Мальцева, внезапно сменились светлыми, когда он увидел Егорова, понуро сидящим на одном из бревен. Он тупо глядел в землю, что-то вспоминая или просто так, чтобы прошло время.
– Не спалось, – сказал он, увидев Мальцева, – бродил туда-сюда, туда-сюда. Никуда не ушел. Вот, жду…
Мальцев молча подал ему бутылку пива. Тот ее залпом выпил и сразу заговорил:
– Пиво сейчас не то, что раньше, но все равно алкоголь есть… Нахлебаешься всякой дряни – потом мучаешься. Одна женщина – царство ей небесное! – хорошую самогонку гнала, а теперь… сахар дорогой. Вот если бы Путин, скажем, цены на вермишель или макароны поднял, а на сахар бы снизил, тогда бы, может, и самогонки больше стало, хотя вряд ли… Самогонка – это волокита.
Мальцев, когда услышал про вермишель с макаронами, внутренне рассмеялся, но сказал почти серьезно:
– У Путина есть заместители, которые лапшой, макаронами, гречкой занимаются… Времени у него на все не хватит…
– А все равно, Костя, к нему идут – кто с чем.
– Так к кому же еще идти, если он главный? Слава богу, он не пьющий, не в пример предшественнику….
Егоров хотел что-то сказать, видимо, возразить, но Мальцев рукой показал на бревна:
– Надо черноту с них, как грех с души, снимать. Трудно, но возможно. Не зря люди идут в церковь, чтобы покаяться.
Услышав про церковь, Егоров заметно оживился:
– Про церковь я тебе потом расскажу. У нас, в Борискове, церковь хорошая…
Работа у них двигалась, но не так усердно, как вчера. К обеду был готов еще один венец.
Жара не спадала, и это усложняло работу. Наконец, Мальцев услышал то, что и собирался услышать:
– Давай бутылку, а то она в моем мозгу светится, как маяк.
– Этот «маяк» не дает с курса сбиться, – ответил Мальцев, подавая бутылку.
– Мой корабль с курса уже не собьется, потому что берег близок – рукой подать.
Он снова залпом выпил бутылку, и опять его потянуло на разговор.
– Вроде «Жигулевское» и в то же время не «Жигулевское». Этикетки разные наклеят, а пиво одно.
– Пиво как пиво, – возразил Мальцев. – В жару оно идет – дай бог!
– Костя, ты сколько лет языком молол? Тобой сказано, что учился заочно в институте и работал в школе.
– Если сказано, значит, так и было. Молол-то? Совсем немного – года два… Ушел, чтоб язык не испортить… Но если ты считаешь, что «молоть» языком проще, чем топором махать, то это не совсем так. Надо и предмет знать, и артистом чуток быть, и не подавать повода для насмешек… Ученики все чувствуют. Давай работать, а то мы стали вроде черепах…
В этот день Егоров работал без огонька, постоянно ворчал, ругал бревна, как будто они живые.
– Надо было брать с хозяина больше. Мы не каторжане – бросим и уйдем…
– Василий Иванович, ты ведь опытный плотник, уж кому, как не тебе знать, сколько надо было брать.
– А я в этих делах – тюфяк. Меня всегда ругали за то, что не умею договариваться.
Мальцев стал понемногу раздражаться, предполагая, чем может закончиться их работа, если Егоров действительно уйдет.
– Есть пословица, которую ты хорошо знаешь: «Взялся за гуж – не говори, что не дюж». В работе, как и в жизни, – поменьше слов и побольше дела. Следующий аванс будем брать, когда последний венец положим. А дальше – видно будет.
Продолжение здесь
Project: MolokoAuthor: Самарин Валерий