Начало рассказа (главка "Ссора") здесь
Пройдя почти все Заборье, Мальцев остановился у ворот запомнившегося ему дома. Возле ворот лежало вразброс много бревен. Может, кто-то их разглядывал, может, когда-то наспех разгрузили…
Он постучал в ворота – никто не подходил. С той стороны не было слышно ни звука.
– Вы кто будете-то? – услышал он голос женщины сзади себя. – Я их соседка. Хозяйка ушла с козами. Она часа два ходит. А хозяин скоро должен вернуться. Он возит в коляске на мотоцикле сено.
– Далеко ли ездит? – спросил Мальцев ради интереса.
– Где там далеко? Травы кругом полно. Это раньше все выкашивали – коров-то сколько было… А сейчас? Да вот и он сам, Виктор Ермолаич.
– Вы по какому вопросу? – осведомился он у Мальцева.
Мальцев показал на бревна, сказал, что как-то ехали вместе на автобусе, и он услышал от своего соседа, что тот хочет строить баню… Бревнам, дескать, пора в срубе находиться, а они все жарятся под солнцем.
– А-а, да, да, я вспоминаю… Тогда я еще работал в обществе охраны природы. Там платили копейки – пришлось уйти. Живем на пенсию, хозяйство помогает: козы, кролики. А бревна… да, немножко, конечно, захрясли, но сделать можно.
Виктор Ермолаич чем-то смахивал на Никиту Сергеича Хрущева: тяжеловатый, небольшого роста, с лысиной почти во всю голову, хотя деловая искра светилась в его глазах.
– Давайте договариваться! – сказал он с пафосом. – Но вы же, наверно, не один. Приходите вдвоем или втроем – и мы что-нибудь скумекаем.
– Мы придем вдвоем и, скорей всего, сегодня же и начнем. Есть какая-нибудь тележка, чтобы бревна перевезти?
– Тележка-то есть, только вряд ли на ней вы что-то перевезете.
– Ладно, посмотрим, – махнул рукой Мальцев, – что-нибудь придумаем.
Плотников в этих местах всегда хватало. Правда, в девяностые годы многие перемерли, но все равно найти их не составляло проблемы. Мальцев знал плотников в других селах, в том числе и у себя, но решил поискать на месте, в Заборье. Первого встречного мужчину он и спросил об их наличии. Мужчина был под градусом и с веселой искринкой в глазах воскликнул:
– Как же, есть, есть! Егоров, например. Мы с ним вчера только разговаривали… Правда, он с одним глазом, но работник, говорят, хороший. А глаз на производстве потерял, да так и… Вон там низенький кирпичный домик, крашеный белой краской, – там его и найдете. Он разведенный… А бывшая жена в четырехэтажке живет.
Мальцев быстро пришел к калитке указанного домика. Но стучать сразу не стал, засомневался: человек все-таки с одним глазом, а он с предложением на калым… Но почему-то вспомнил знаменитого шахматиста Алехина, который с завязанными глазами выиграл все партии у немцев. И Мальцев подумал: один глаз может видеть лучше двух, если человек – мастер.
После этих коротких размышлений он постучал в калитку. Калитка открылась быстро. Вышел мужчина почти такого же роста, что и Мальцев, с едва заметным бельмом или стеклышком в левом глазу. Лет под семьдесят. Однако сила в нем чувствовалась сразу. Волевой, открытый и, как показалось Мальцеву, доброжелательный.
– Здорово! Чего надо? – спросил он не только словами, но и кивком головы.
– Да как сказать? Тут, понимаете, дело одно подворачивается, дело калымное, причем совсем недалеко.
– Надо же, калымное дело… А ко мне недавно приходили. Звали в Борисково. Я родом оттуда. Там кто-то из «новых русских» дом собрался строить, но, как я понял, из кирпича. Я отказался. По дереву я соображаю больше.
– А здесь бревна – как раз для соображения… Я их только что видел.
– А сам-то ты кто такой? Вижу, что не из местных. А на лбу десять или больше классов написано…
– Как это вы подсчитали?
– А чего тут подсчитывать? Видно, что не дурак и что обмануть не можешь. Все на лице написано. Почему некоторые цыгане могут нутро человека раскрыть чуть ли не сразу? Кого-то обучают, а некоторые без обучения что-то в человеке улавливают. Вот так… Говорим, говорим, а от тебя ни одного матерного слова не раздалось. Антиллигент… Правильно я говорю?
– Смысл правильный, а слово поправить можно. Не всегда и мат обязателен. На работе можно что-то брякнуть… Брякнешь порезче – человек и понимает получше.
– Где работал?
– В Требухине. Сначала лесорубом, а потом – на производстве, причем долго. Но сейчас там почти все развалили…
– И больше нигде не работал?
– Учителем географии, когда учился заочно в пединституте. Потом – семья, дети. Пошел в лес, чтобы хату получить. Топор держать научился, хотя плотником не работал.
– Так… Значит, тебе все показывать придется. Впрочем, это не беда. Беда, когда силы нет у человека. Некоторые все знают, а поработают десять минут – давай им перекур. Так не годится. Недельную работу делаешь месяц… Ну, ладно, пойдем поглядим на калым-то.
Пришли. Стучать в ворота не стали. Василий Иванович сразу полез на штабель и сразу стал ругаться: «Что за люди? Привезли… Для чего привезли? Сейчас эти бревна – курам на смех. Нажарились, напарились, потрескались. Бей топором в бревно, а оно, как камень. Тьфу! Работать не буду».
Мальцев попытался найти какой-то ход, чтобы мнение у Егорова переменилось. Другого плотника он искать не хотел. Этот как раз для него.
– Василий Иванович, а хозяин меня успокаивал, что внизу они помягче и что аванс он выдаст быстро.
– Ладно, зови его. Как его зовут-то?
– Виктор Ермолаич. Он только что сено козам привез. Человек занятой. Сейчас постучу…
– Стучи. Сначала по воротам, а когда выйдет, по башке стукни, чтоб лес до такого состояния не доводил.
Мальцев, постучав, услышал, как с той стороны ворот Виктор Ермолаич крикнул:
– Калитка-то легко открывается, руку сверху протяни, железку чуть подыми – и она нараспашку.
А выйдя на улицу, оглядевшись, добавил:
– Это на ночь мы и ворота, и калитку деревянным брусом закрываем. Времена еще не слишком благодатные. Ну что, видели? – Он кивнул в сторону бревен. – Баню все равно надо делать. Четыре на четыре… Сруб, потолок, крыша, все, кроме пола…
– Видели, конечно… – проворчал Василий Иванович. – Прямо из леса привезли. Коз выгоняйте – они сейчас кору обглодают, нам помогут… Как с таким лесом работать? Бобры и те грызть не будут…
– Пришли-то вы вроде сами. Никто не гнал. А с Константином мы давно знакомы… В общем, баня должна стоять в конце огорода. Как туда перебазировать бревна – думайте. Кормежка своя. Цену называйте хоть сейчас.
– Мы посоветуемся, но у нас есть правило: если в цене сойдемся, то вы должны поставить магарыч – хотя бы по стаканчику.
– Это мы сумеем, это не проблема…
– Давай думать… – обратился Егоров к Мальцеву. – Средняя зарплата у нас какая?
– Не понимаю, – ответил Мальцев.
– Ну, вообще средняя. Говорят же: средняя зарплата по области составляет столько-то…
– Теперь понимаю. Только у доярки она, допустим, две тысячи, а у крупного чиновника – сто тысяч. И как тут делить?
– По уму надо делить. Пенсия у меня, скажем, три тысячи. А у нашего хозяина – пять тысяч плюс три тысячи – у его жены. Получается восемь тысяч. Значит, и берем с них восемь тысяч.
– Математик ты отменный, а не забыл, что у них есть дети? А у детей тоже есть деньги… Впрочем, ты здесь главный. Я вроде помощника.
– Знаешь, Костя, я пришел сюда, честно говоря, выпить. Один раз, другой раз выпьешь – и жизнь вроде интересней. А так – пустыня. Жена не приходит. Без жены тоже плохо. Но вот увидишь: два раза топором стукну – она уже будет знать, что Егоров калымит. Сколько я этих калымов прошел – море. Море вина выпито. А без вина какая жизнь? Как у голого сучка на дереве. Листика и того не видно, чтобы тебя повеселил.
Я даже знаю, что она может сказать при тебе. Не слишком стеснительная. «Как лежит дома, так все у него болит, но про калым услышал – все болезни сразу проходят». Вот истинные ее слова. А ты из-за чего калымить пришел?
– Не знаю, как и сказать…
– А чего тут таить? Что на сердце, то и говори. Язык-то не причем. Говорят: язык длинный, язык короткий, без языка… На самом деле – в мозгу все языки: длинные, короткие. Че молчишь?
– Опять думаю. А впрочем, чего таить? Из-за туфли пришел калымить…
– Из-за какой туфли? Причем тут туфля?
– Притом. Подошва у туфли отвалилась, а у нее, моей жены, туфли одни. Вот она и спустила на меня кобеля…
– Да, не шибко ты ее одеваешь, хотя платят мало, да и то кое-как. Что ж делать? Ей на работу завтра?
– Ну да. На сегодня она отпросилась. В сапогах вряд ли пойдет…
– Придется самому сходить к своей. Она ведь раньше главбухом работала. Смазливая. И хахаль нашелся из начальства. Барахло, туфли – все это у нее было. Может, что-то и осталось.
– Сходи, если не слишком трудно. Размер тридцать седьмой. Летнее-осенние или летние. Аванс будет – сразу же возьму.
В это время появился хозяин.
– Ну, что? Какая цена?
– Девять, – сказал Василий Иванович.
– Пусть девять. Но сделайте хорошо. Ясно? А бутылку поставлю, когда день закончится. Бревна все-таки надо переместить туда, где они и должны находиться. И далее: действуйте сообразно вашим умениям. Я пока отлучаюсь.
И Виктор Ермолаич, показав Мальцеву хрущевскую походку, скрылся за воротами.
– Слушай, Костя, как интересно он говорит: «действуйте сообразно вашим умениям», «бревна надо переместить туда, где они и должны находиться». Как будто он в своем мозгу читает канцелярские бумажки.
– Василий Иванович, а ты не заметил, что он смахивает на Хрущева.
– Черт с ним. Пусть смахивает. Давай перетаскивать или, верней, давай перекатывать бревна. Надо сделать коротыши. Только чтобы они были гладкие. Далее: веревкой цепляем бревно за горло и тянем, как тушу. Только коротыши надо подставлять вовремя, иначе бревно упадет на землю. Понял?
– Наука не очень хитрая.
Работу сделали часа за два.
– Теперь, – сказал Василий Иванович, – надо бы сделать нижний венец. А для этого найти хотя бы четыре путных бревна. На них и будем огород городить. Я всматриваюсь, всматриваюсь, а путных бревен не вижу. Все они какие-то психованные. Смотри и ты. Два глаза – два алмаза. Один глаз на лице – сирота. Его беречь надо, а я частенько без очков работаю.
– Вот это бревно, – сказал Мальцев, – не такое извилистое или, по-вашему, не такое «психованное». Еще два таких – и материал готов.
– Твой «Никита Сергеевич» про предбанник ничего не сказал. Может, забыл. Нам-то легче коробку сделать – четыре стены, а если с предбанником, то возни побольше. Впрочем, врубить пятое, когда их четыре, – не проблема
Егоров торопился и отрывисто командовал, что нужно делать. Измерили диагонали между концами бревен. Венец положили вполне горизонтально. Благо: рядом была груда кирпичей, которые подкладывали по мере необходимости.
– А вот и хозяин с бутылкой, – с улыбкой произнес Егоров.
– О, – сказал Виктор Ермолаич, – я смотрю, работа у вас закипает.
– Закипает, – согласился Василий Иванович, – а кипеть будет завтра. Тут мы одну вещь не уяснили. По-моему, вы не сказали про предбанник. Мы поняли так: сделать четыре стены, а предбанник, вероятно, из досок вы сделаете сами.
– А пар-то сквозь доски проходить будет? – настороженно спросил хозяин.
– Как сделаете, – нехотя ответил Егоров.
– Нет уж, делайте с предбанником…
– Но тогда получается не четыре стены, а пять, – твердо сказал Василий Иванович, – а если пять, то тогда нужно или прибавлять в оплате, или что-то убавлять в работе. Например, пол и потолок вы можете сделать сами, а перерубы с потолочными балками мы приготовим. Как вы?
– Как я? Я хочу, чтоб у меня все было сделано.
– А я хочу, чтоб у меня снова два глаза было и чтоб на лице тридцать лет жизни светилось. Ну, так как?
«Никита Сергеевич» огляделся по сторонам, посмотрел на бревна, на валяющиеся кирпичи, о чем-то подумал, поставил бутылку на кирпич и сказал:
– Будь по-вашему! Делайте с предбанником без пола и потолка… Но я надеюсь: эта бутылка не послужит поводом к дальнейшему злоупотреблению… Понимаете?
– О, как не понять? Выросли не в Америке. Я – в Борискове, Костя – в Требухине… Так что за ваше здоровье!
Когда хозяин удалился, Егоров произнес: «Пусть она послужит поводом для дальнейшего употребления…». Выбросил только слово «зло». А когда выпил, неожиданно сказал:
– Костя, а знаешь, почему я ее не убил?
– Кого не убил? – насторожился Мальцев.
– Свою жену. Ведь это же негодяйство: меня «дорогого, милого», как когда-то она меня называла, к черту, а гориллу из начальства – к себе, в постельку. А? Как ты на это смотришь?
– Неважно смотрю. Только я не знаю ваших отношений… Вообще блуд и на телевидении, и в газетах у нас обставляют розами, а надо бы дерьмом… Церковь старается, но пока успехов у нее мало.
– Но я не договорил. Мой сын еще сидит в тюрьме, хотя скоро ему выходить… Радоваться бы! Но, честно говоря, я не слишком радуюсь. Ездили к нему – он давно чахоточный. Кто за ним будет ухаживать, как не мать? Но я вспомнил о нем еще тогда, когда в груди у меня все переворачивалось от… Понимаешь? И я сказал такое ее хахалю, что дорогу к ней он забыл навсегда. Правильно?
– Правильней некуда. Но я бы просто ушел, если бы случилось нечто подобное у нас.
Мальцев посмотрел на Егорова, в котором заметил одобрение своей мысли. Время ли меняет людей или душа человеческая преображает их ум – бог весть!
– Слушай, Василий Иванович, а туфли, туфли? Допиваем и пойдем. А то, не дай бог, они на помойке окажутся.
– Не окажутся. У нее они, как приданое. В чемоданчике хранятся. Она говорит: «На всякий случай». И правильно говорит. А идти туда – десять минут…
Действительно, дошли очень быстро. Мальцева подстегивало желание узнать, есть ли подходящие размеры для Натальи, и посмотреть на бывшую жену Егорова, к которой у него наверняка сохранялось чувство. Ну, мало ли что в жизни может произойти? Впрочем, чужую беду легко руками развести, а к своей – ума не приложишь.
Наконец, Егоров постучал в дверь хорошо знакомой ему квартиры. Сначала – тишина. Он постучал повторно. Раздался сонный голос: «Кто?»
– Маша, это я, Василий. Тут мы работаем с одним приятелем… Да открой – все узнаешь.
Дверь открывалась, сопровождаемая не очень приветливым голосом:
– Опять калым, опять бутылки. Все это мне давным-давно надоело. Что случилось? Какая проблема?
Заговорил Мальцев:
– Простите, как вас по имени – отчеству величают?
– Мария Николаевна. А вас?
– Меня – Константин, Константин Родионович… Мы с вашим супругом… мы с Василием Ивановичем строим сруб у Виктора Ермолаича…
Мальцев немного замешкался, размышляя, каким же образом перейти к женской туфельке.
– И вот… у нас разговор зашел о трудной женской доле…
Мария Николаевна сразу заметила смущенность Константина, в которой чувствовалась недосказанность, и пригласила к столу пить чай.
– Проходите. Чай – это не бутылка. С чая человек не распоясывается.
Она действительно была миловидной, но, по мнению Мальцева, таких женщин в России наберется очень много. Лицо круглое, глаза добрые, небольшой нос.
– Трудная женская доля… – вздохнула она. – Когда-то я учила стихи Некрасова в школе:
В полном разгаре страда деревенская.
Доля ты русская, доля ты женская!
Мальцев тоже попытался что-то вспомнить, но в ритм, в размер слова не укладывались, и он чувства Некрасова стал передавать прозой:
– Да, и в горящую избу войдет, а посмотрит – так, пожалуй, не только рублем подарит…
Марии Николаевне понравилось слово «пожалуй» – и в ее глазах пробежала веселая искорка.
– Мне самому как-то… Пусть Василий Иванович скажет, зачем мы пришли…
Мария Николаевна сразу напряглась: ей показалось, что сейчас попросят в долг деньги или намекнут насчет выпивки… Но когда Егоров выпалил: «У жены Кости туфля развалилась, если можно, то посмотри…», – у нее сразу гора с плеч свалилась.
– Ой, это дело поправимое. Какой размер-то? Тридцать седьмой, но можно на размер больше… Поняла.
Через некоторое время она уже держала две пары летних туфелек, вполне удобных для ходьбы. Она предложила выбрать одну пару, и Мальцев почти наугад взял две туфельки. Он сказал, что вернет их, как только жена купит себе туфли.
– Нет-нет, – чуть ли не испуганно возразила она, – мне кажется, ношеные вещи вообще не возвращают. Пригодятся. Все это – не мелочи жизни, хотя и кажутся мелочами. На работу босиком не пойдешь. Вот и весь сказ.
Мальцев, как мог, поблагодарил за чай, за добрые слова, за туфли и попрощался.
Домой он добирался чуть ли не рысцой. Утренний Мальцев, подавленный, уязвлявший себя недобрыми словами, в нем исчез. Вместо него дышал человек, уверенный в том, что завтра-послезавтра жизнь повернется в лучшую сторону. Да и побыстрей хотелось порадовать жену, а вместе с ней и младшего сына, который сразу чувствовал какой-нибудь неполадок в семье.
В детстве именно так он торопился домой, чтобы порадовать мать пойманной рыбой. О, как права Мария Николаевна, сказавшая, что туфли – далеко не мелочь, как и многое другое, из чего строятся радости жизни!
Более-менее Костя пришел в себя уже на узкоколейке, куда свернул почти машинально, потому что местные дороги-тропинки знал наизусть, как знает их хороший охотник. В лесу он всегда смотрел в небо, какой бы ни была погода. Было сумрачно, и в небе слабо светилось несколько звезд, словно бы заблудившихся и пытавшихся найти дорогу. А нашел ли он свою дорогу, которая предназначена ему судьбой?
Медленно двигаясь, он вспомнил разговор с историком, который надеялся, по совету врачей, продлить жизнь, вдыхая побольше целебного воздуха. Мальцев подумал: а сам-то историк, без совета врачей, не мог уяснить гораздо раньше, что общаться с лесом, с лугом или с небом, не загороженном домами, нужно почаще? Тем более он наверняка знал мифы и легенды древней Греции, древнего Рима, тамошних врачей, которые были не глупее теперешних. Впрочем, жизнь сложнее всяких легенд и мифов, и нельзя ставить знак равенства между жизнью теперешней и тогдашней.
Дома, когда жена примерила принесенные туфли, стало почти празднично: туфли не жали и не были слишком свободны. Мальцев пообещал: как только получит деньги – и для матери купит туфли, и для сына в школу. «Пап, а когда получите?» – спросил младший сын Илюша. – «Скоро, сынок, скоро».
Продолжение здесь
Project: MolokoAuthor: Самарин Валерий