Несмотря на внушительный список сессионных музыкантов, восьмая пластинка Кэта Стивенса звучит как сет акустических демо с формальным добавлением ритм-секции и едва заметного бэк-вокала.
Разумеется, это иллюзия, преследующая певца с первых записей середины шестидесятых.
Голос, делившийся своим отношением к собаке, ружью или лунному камню, доносился отдельно от инструментов, чья обильная и замысловатая аранжировка напоминала фонограмму кинофильма, демонстрируемого в соседнем зале. Причем, действие на экране происходило не в наше время, а, скажем, в эпоху мушкетеров.
Безусловно, он был самым заметным в категории барокко-поп, где изобретательность продюсера не менее важна, чем поэтический дар автора-исполнителя.
Питер Сарстедт и Барри Райен вывели на эстраду странные песни, облаченные в странные звуки.
Странные звуки то и дело вторгаются в структуру песен Pretty Things на диске Emotions.
Мистическая подоплека этих новшеств состояла в том, что наравне с молодым и модным исполнителем в творческом процессе принимало участие множество людей неопределенного возраста и вида.
Эта шизоидная дихотомия косвенным образом повлияла на мое знакомство со Стивенсом-исполнителем и Стивенсом-композитором.
First Cut и Here Comes My Baby я услышал от Tremeloes и Love Affair, а I Love My Dog и Mathew and Son – в авторской версии. Трудно было вообразить эти витиеватые произведения в чьем-то ином прочтении.
Групповое исполнение каверов было безупречным, только песням не хватало особой театральной интонации. Стивенс выступал в роли актера, чьи зонги комментируют спектакль по частям.
Иногда они напоминали перевод с французского. В аналогичном стиле, игнорируя блюзовые клише, работал Жюльен Клер, самый близкий Стивенсу континентальный шансонье.
Стивенса знали и любили у нас, по нему изучали английский, и Sad Lisa или It's a Wild World под гитарный перебор на лоне природы не казались случайному прохожему слуховой галлюцинацией.
То пели студенты с иняза.
Возможно, кому-то будет любопытно и мелодийное сходство средневековой Lady D'Arbanville с озорной классикой городского фольклора «Сидю в кукурузi», популярной у нас в исполнении Константина Беляева. Но, это уже, как говорится, «из подробностей пикантных», то есть - на любителя.
Трудно переоценить его степень влияния на Михаила Боярского, хотя об отношении знаменитого ленинградца к англичанину нам ничего неизвестно из первых рук.
Тем не менее, самая проникновенная интонация может надоесть и сделаться объектом пародии, не став с годами хуже. Певец совершенствуется, но его владение инструментом и голосом уже не вызывает пронзительного ощущения эзотерической новизны..
За «Буддой» последовал эклектичный альбом Numbers. Инструментальный номер без вокала звучал как приятный сюрприз на фоне привычно гнусавых откровений поэта, не скрывавшего своего разочарования в западной цивилизации. Несмотря на жизнерадостный тон большей части материала.
«Будда и коробка шоколада» подводит итог если не карьеры, то отношения Стивенса к окружающему миру. Никаких конкретных знаков, фиксирующих этот переломный момент в песнях на диске в общем-то нет.
Кроме истории о происхождении его названия.
Пассажир самолета держит в руках фигурку Будды и коробку конфет. Духовное и материальное. В случае катастрофы это будут последние вещи, которых он коснулся перед смертью.
«Будда и коробка шоколада» – подходящее название для цикла новелл, составивших восьмой том бесконечного собрания сочинений классика британской рок-поэзии.
Цикл увидел свет, когда его автору едва ли были ясны предстоящие ему метаморфозы, но он демонстрировал готовность изменить свою жизнь коренным образом – по крайней мере, духовную.
Современному слушателю этот альбом поможет уловить ряд скрытых нюансов, важных для осмысления середины семидесятых, сулившей столько чудес в конце декады.
👉 Бесполезные Ископаемые Графа Хортицы
Telegram I Дзен I «Бесполезные ископаемые» VК
