С. Марвич // «Красный флот» № 105 (1979) от 06.05.1945 г. [4]
Берлин капитулировал. Нет теперь на свете более жалкого места, чем берлинская «Аллея побед». Эту длиннущую линию казенных монументов, в которую выстроились предки нынешних фрицев, следует завершить осиновым колом с короткой надписью: «Здесь 2 мая 1945 года красноармеец закрыл историю старого разбойничьего Берлина».
В средневековье, в ту глухую пору, когда курфюрст бранденбургский возвел свой мрачный замок на земле лужичан — славянского народа, который немцы огнем и мечом вытесняли в болотную топь, — уходит история этого кровавого, вероломного, чванного города. Берлин переживал и пожары, и моровую язву, и пору унижения, когда видные бюргеры, кланяясь в пояс, на бархатной подушке выносили победителю ключи от городских ворот. Он видел в своих стенах и русских и французов. Он без содрогания видел у себя и тех немецких солдат, которые послушно служили Наполеону в его войне против Пруссии. Он снова рос, строился, становился многолюдным. Но еще отвратительнее, чем прежде, становилась его прусская спесь. В этом городе, где все давит свежего человека своим однообразием, где «фриц дер гроссе» тростью поправлял сидевшие не так, как он предписывал, шляпы жителей, где мундир занимал весь тротуар вширь, где, смиренно поклоняясь этому мундиру, стареющий Гегель писал о прусской монархии как о конечном идеале человечества, не было ни дворца, ни пивнушки, где бы не говорили о мировом господстве немцев.
Немецкие карикатуристы прошлого века изображали Бисмарка, обвинителя второй империи, то лоцманом, который выводит корабль в широкие воды, то кучером, который сажает в одну коляску королей других немецких государств. Это были идиллические картины. А непреложная историческая правда состояла в том, что германская империя воскресла для того, чтобы выйти на дорогу насилий, грабежа в Европе и грабежа за океаном, международного коварства, на дорогу упорной подготовки к новым войнам.
Победа над маленькой Данией, над дряхлой Австро-Венгрией, отторгнутая прусскими штыками Эльзас-Лотарингия, первые владения в Африке, пять миллиардов франков контрибуции с французов — это были дрожжи, на которых выше, чем когда-либо, поднялась спесь пруссаков, спесь Берлина. В немецкой столице появлялись новые кварталы с роскошными и безвкусными строениями. Властители второй империи торопились вовсю. Надо было украсить город, которому надлежало после новых войн диктовать законы всей Европе. Объединитель империи Бисмарк восставал против самой мысли о войне с Россией, против широких заокеанских авантюр, но его потомки замахнулись на. весь мир и прежде всего на Россию. Где ж было тогда гадать, что в новых войнах появятся 10-тонные бомбы, которые покорежат безвкусную роскошь Берлина, что русские вооруженные люди победоносно пройдут от Волги до Шпрее, что они сокрушат все линии немецкой обороны и ворвутся в Берлин сразу с двух сторон.
У германского завоевателя короткая память. Он досадливо морщится, когда ему напоминают о том прошлом, которого нет в его учебниках. Он ополчается даже. против покойников, когда из могилы доносятся их предостерегающие голова. Бюлов, один из преемников Бисмарка, политик, гораздо более дальновидный, чем другие германские политики, в посмертных мемуарах (при жизни у него не было духа их выпустить) с огромной злостью написал о главных действующих лицах второй империи. Он напомнил соотечественникам о том, что Пруссия уцелела случайно, что «фрица дер гроссе» спасло не военное искусство, а подлая воля голштинского кретина, занявшего на несколько месяцев русский престол.
Это был едкий совет не задаваться. Смирившийся только с виду послеверсальский Берлин ответил на эти мемуары бранчливым сборником «Фронт против Бюлова». В этом сборнике принял участие «цвет» берлинской науки, в том числе и Дельбрюк. А портрет автора мемуаров был демонстративно вынесен из законсервированного зала «Палаты господ». Не избежал судебных неприятностей за свои посмертные записки и сам объединитель второй империи Бисмарк.
Нелегко было даже в годы до Гитлера поднять свой голос против воинственных пруссаков. А после января 1933 года неограниченное кровавое насилие над сопредельными странами, над всей Европой, над всеми материками стало государственным культом фашистской Германии. Берлин, где никогда не умирали эти палаческие проекты, становится центром государства, которое уже не исподтишка, как в первые годы после Версаля, не маскируясь, а открыто готовится к тотальной войне, заранее позволив себе все — и клятвопреступления, и душегубки, и иголки под ногти жертве.
Мрачная сага о Нибеллунгах заканчивается кровавым побоищем и пожаром, в огне которого сгорают трупы убитых германцев. История «третьей империи», которой фашисты заранее назначили тысячу лет жизни, началась с уголовного поджога. Над вечерним Берлином поднялось зарево горящего рейхстага. Уголовник льстил себе, думая, что он исполнен глубокого маккиавелистского коварства. Вожак разбойников снялся на фоне пожара, но легенда не будет ему служить так же, как Нерону. Не римляне, которые рождали не только воинов, но и поэтов и зодчих, а краснорожие истопники из Майданека начали в Берлине историю «третьего рейха».
В лице кровавого выродка германские короли железа, угля, стали, синтетического азота, синтетической нефти, земельные магнаты нашли подходящего для страны правителя, чтобы снова попытаться открыть себе дорогу к неограниченной гегемонии на мировых рынках, к просторам на Востоке, на Западе, за океаном. Он служил им преданно. Он сумел развратить миллионы немцев посулами щедрых наград в «тысячелетнем царстве». Для этого ему были отпущены деньги, типографии, бумага, радиостанции, полномочия. А плата этому преданному, хотя порой и нахальному, слуге, от выходок которого иногда, быть может, корчило магната с древним именем, — пожар рейхстага, костры из книг, коричневая униформа для убийцы, бесконечные маскарады с барабанным боем, социальная демагогия и открыто опубликованный план уничтожения двадцати миллионов славян — ну, что ж, такую плату подлинные властители Германии считали для себя приемлемой. Их выбор пал на кандидата, который давно уже был известен как субъект с темным прошлым.
Сговор состоялся. И с 1933 года Берлин прусский становится Берлином фашистско-прусским, где разрабатываются самые оголтелые -планы нападения на всю Европу, на весь мир. Уже скоро после это-го были сброшены маскировочные щиты. Закладываются дредноуты, сходят с конвейера танки, первые тысячи самолетов появляются на аэродромах, открыто работает генеральный штаб агрессии, притаившийся было после Версаля.
Историческое значение того, что произошло потом, отчетливо понимает каждый честный человек, под какими бы широтами он ни жил. Если бы не было на свете такой силы, которая называется Союзом Советских Социалистических Республик, если бы не было могучей социалистической страны, руководимой партией Ленина—Сталина, руководимой Сталиным, великим продолжателем дела Ленина, ничто не помешало бы германским фашистам полностью осуществить свои изуверские планы. И не мифом, а страшной реальностью стало бы это «тысячелетнее царство» с Берлином в центре. Советский народ спас мир от этой угрозы.
Четыре года, четыре года без малого, отступая ли, сражаясь ли на «пятачке» возле Невы или форсируя Днепр, мы шаг за шагом приближались к Берлину. Тяжкий ратный путь! Годы всенародной страды! Какой же еще народ прошел этим путем? Кто же еще в мире так много отдал делу победы? Разрушенные наши города, заглохшие поля, которые так трудно оживить, безвестные могилы, где лежат миллионы замученных врагом людей, могилы ленинградцев, умерших от голода, оставили мы позади. Пролито море сиротских слез. Подрастают дети, которые ни разу не видели и не увидят отца. И все же не как мстители мы вошли в Берлин. Разве мстителем называется человек, который покарает убийцу? Нет, это судья. Он карает для того, чтобы защитить братьев. Будет ли местью отобрать у человека оружие, который в душе еще не перестал быть убийцей, опечатать ставки, вытачивающие детали для самолетов-снарядов, или станки, которые нетрудно приспособить для этого? Нет, это также защита человечества, глубоко гуманистический акт. Это то, что юристы называют превентивными, предупредительными мерами. Разве можно считать местью, если в макулатуру пойдет учебник арифметики, по которому ребенок вычисляет, сколько потребуется тонн бомбового груза, чтобы разрушить город средней величины?
Почти двести лет лежат в Ленинграде ключи от Берлина. Они пролежали в Казанском соборе все 900 дней блокады. На пушечный выстрел от памятника Кутузову, простершему руку вдаль, стояли все эти 900 дней немцы. У подножья памятника, возле тех стен, где покоится прах Кутузова, рвались немецкие снаряды. И не тактической, а стратегической задачей была в то дни оборона правого берега Невы. Но немцы не вошли в этот город, который никогда за все века не открывал ворот перед вооруженным иноземцем. Они не завладели Ленинградом и не вернули ключей Берлина.
Но ленинградские орудия били по Берлину. Они участвовали в штурме цитадели немецкого империализма. И советский человек, ведомый Сталиным, поднялся во весь рост и водрузил знамя нашей победы над Берлином — оплотом кровавого фашистского государства.
