Я сушила голову – иногда получалось так, что с вечера душ не примешь, приходилось с утра. В пять часов выходила на кухню и, чтобы в комнате никого не будить, включала фен. А на кухне, как водится, стоял кухонный уголок. Смотрю, ниже стола спит мальчик: скрюченное тельце дрожит от холода на лавочке, а голова на табуретке. И лежит на ней голова без всякой подстилки, как будто она телу своему больше не нужна. Хоть бы шапку подложил или шарф, нет – как есть, в голом виде лежит, брошенная. Лицо бескровное в глубоком забытьи.
Фен шумит, волосы мои разлетаются веером, я смотрю на свое отражение в черном стекле. Мальчик открывает один глаз и спрашивает:
- Который час?
- Начало шестого.
- Разбуди меня в половине? - губами еле шевелит, они у него, как у птенчика клювик – острые, бледные.
Высушила волосы, оделась, заварила себе чай. Бужу его. Вокруг уже народ стал просыпаться, на работу собираются, ходят мимо мальчика, как мимо предмета.
- Еще десять минуточек, - просит он.
- Вставай, - говорю, - я тебе чаю налью. Хочешь чаю сладкого горячего?
Мальчик сел на лавочке удивленно. В руках у него мгновенно образовалась стеклянная кружечка.
- Хочу… - протягивает мне ее.
Наверное, он с этой кружечкой спал.
Я поделилась с ним чаем. У меня была большая кружка, я обычно много завариваю, а допить не могу. Мальчик выпил, сопя. Тогда еще не включили отопление, и по утрам в квартире было прохладно. Я пошла на работу и не заметила, как он исчез.
Прихожу в кафе, а у нас новый кассир – паренек шустрый, русенький. Трудно найти парня ниже меня ростом, но он был именно из таких.
- Привет, - говорю ему, - меня Юля зовут.
- Я знаю.
- Да?
- Ты же меня чаем поила.
Смотрю на мальчика – он и не он. Лицо молодое, но усталость в глазах такая, как будто днем он работает кассиром, а по ночам поддерживает небо.
- Юля, ты как с луны свалилась, - говорит Таня (она еще работала тогда), - это же Чарли, с нами на квартире живет.
Впервые слышу это имя. Девочек я запомнила, потому что они все время перед глазами, а вот мальчики сливаются для меня в сплошную череду невнятных лиц. И этого Чарли я никогда не заметила бы, если бы он не лежал так несчастно на лавочке.
За кассой с Чарли происходило превращение. Усталость стряхивалась с него, он выкрикивал названия напитков, как зазывала на улице, смешил девушек-студенток, которые заходили к нам перекусить между парами, сыпал шутками-прибаутками-комплиментами. Когда перед ним выстраивалась очередь, он раскидывал ее за минуту, как фокусник. Кисть его руки мелькала над кассой, как крутящийся моторчик, и невозможно было отследить, что именно он выбивает.
Напитки и еда уходили из его рук с такой быстротой, что директор не могла налюбоваться. Правда, иногда она взглядывала на Чарли с сомнением: на его коротенькие штанишки, подтянутые к самой груди, на голые щиколотки – не по моде голые, а потому что носки его старые растянутые не держались на резинках и спадали мягкими тряпочками вокруг ног; на рубашку белую замызганную, в пятнах супа и сока, в желто-коричневых разводах от застиранного кофе. Рубашку я могу понять, но брюки? Иногда мне казалось, что Чарли носит их так нарочно, для пущего смеха.
- Сегодня у нас Парк Горького, - говорит он, беря в руки коробочку с пловом.
- Э?
- Парк Горького, - и он показывает мне пометку «ПГ» на коробке, что значит «плов с говядиной». А еще есть… - он осыпал меня именами рок-исполнителей и каких-то групп.
Я сказала, что мне ничего из этого списка не известно. «Что вы там в своем Донбассе слушаете вообще? Сидите там, как в лесу. Войну развязали и сбежали в Россию. Америки на вас нет». Сам Чарли из-под Киева. Там у него осталась бабушка, а он с началом Майдана подался в Москву. «Мне должны квартиру выделить от мэрии, - говорил он, - я сирота».
Нас назначили вдвоем на закрытие. Закрытие – это когда ты остаешься после смены и натираешь весь бар до блеска, выбрасываешь нераскупленную продукцию, выставляешь таймера (сроки годности). Для меня это было в первый раз. Чарли взялся начищать мормиты (большие термоса для супов), но его то и дело отвлекали покупатели, он крутился между баром и кассой, как волчок.
- Скажи мне, что делать, - попросила я, - а сам стой на кассе. Все равно от меня там толку нет.
- Ну вот… перетри эти емкости (для сметаны, ванильного сахара, меда, варенья, какао), бутылки с сиропами снаружи, потом сними дозаторы и промой их под струей, термоса с горячими напитками и микроволновки.. пока это.
Я принялась начищать и надраивать. Честно сказать, я в такой работе нахожу успокоение. От кассы меня тошнит. Я только и жду, чтобы менеджеры поручили мне генеральную уборку или хотя бы мойку подносов. Иногда я так увлекаюсь, что директор говорит: «Юля, не отбирай хлеб у уборщицы». Спустя минут сорок Чарли повернулся ко мне:
- Как? Ты все это сделала?? Ты сделала все, что я велел???
- Ну мы же закрываемся.
- Какая ты классная! Я сказал, а ты сделала! Я теперь всегда буду с тобой закрываться, я буду просить, чтобы нас ставили вместе!
Почему-то у кассиров считается ниже их достоинства начищать посуду или вытирать со столов.
Ровно в 22:00 мы начинает выбрасывать оставшиеся продукты. Помню, одна из покупательниц придирчиво оглядывала вечернюю витрину: «А это свежее? А это»? Я ответила, что у нас вся еда только сегодняшняя, вчерашней быть не может. «А это всё вы назад отправите»? – спросила она с ехидством и обвела рукой три стеллажа с едой. «Нет, все это мы превратим в помои и вынесем на мусорник», - хотела сказать я, но не знала, можно ли так говорить. Ведь компания позиционирует себя как помогающая бедным.
По три огромных мусорных мешка с едой мы выбрасываем каждый вечер. После закрытия вскрываем упаковки с пловом, фунчозой, кашей, лососем, тунцом, креветками, сушами и роллами, вываливаем все содержимое в мусорный бак, добавляем туда нежнейшие творожные и фруктовые десерты, панна-котты с ягодами и лавандой, нарезанную дыню, ананас, киви и виноград, приправляем кексами, круассанами, улитками с изюмом и слойками с шоколадом – и вывозим все на ближайший мусорник. Обязательное условие – превратить всю еду в помои.
Есть еду во время уничтожения запрещено, она считается уже пропавшей. За этим следят в камеры и пугают нас службой безопасности. Но Чарли сказал «плевать». Как может быть пропавшей еда, приготовленная сегодня утром и простоявшая весь день в холодильнике? Разве дома мы выливаем вечером борщ, приготовленный с утра? Или выбрасываем творог и фрукты?
Прямо перед камерами Чарли распаковал коробочки с роллами. Мы поели разных, больше налегая на те, что с лососем. Потом я взяла себе десерт «семена чиа с манго» и дыню с ананасом. Чарли ограничился фруктовым салатом. Пусть увольняют.
Мешки со свежими помоями мы волочили по полу, не могли поднять. «Сейчас я покажу тебе, как выбрасывать мусор», - сказал Чарли. Он стащил продуктовую тележку из соседнего магазина, забросил в нее мешки, и мы повезли их куда-то в ночь. Не знаю, почему мы бежали, наверное, так казалось смешней.
Закрыли кассовую зону, больше ни к чему в кафе мы не прикасаемся. Полы, столы, мойку посуды и чистку витрины – все делает ночная уборщица.
– У тебя есть карточка? - спрашивает Чарли, подходя к метро.
– Есть.
– Тогда ты приложишь, а я с тобой проскочу.
Подходим к турникетам.
– Знаешь, не надо так, - говорю я. – Давай я тебя проведу.
– Ну как хочешь.
Я провожу его, и мы садимся в поезд.
Выходим на Выхино, здесь темновато. Навстречу попадаются двое кавказцев. «Ненавижу черных», - говорит Чарли. И он рассказывает историю, как они, два четырнадцатилетних друга, познакомились с девушками в Контакте, договорились встретиться в Макдоналдсе. Девчонки были очень симпатичные, одной 15, второй 16 лет. Чарли с другом наскребли деньжат и отправились на встречу. Приходят в условленное место, а там их встречают кавказцы лет по 18 и отводят в сторонку. «Нас, малых пиздюков, обчистили до трусов! И мобилы взяли, и всё»!
Он попросил закурить у прохожего. Мужчина дал ему сигарету и окинул нас обоих таким взглядом! Что-то в этом взгляде предназначалось и мне, подружке маленького бомжика. «Почему ты не носишь свои»? – спросила я, когда мы отошли. «Зачем? Если можно курить чужие».
Мы подходили уже к надземному переходу, за которым был наш дом, когда Чарли остановился. Он собирался свернуть в какую-то контору, где принимаются ставки, что-то типа тотализатора. «Посижу там пару часиков, кофейку попью».
– А спать когда? – спросила я, - двенадцатый час.
– Пошли вместе?
– С ума сошел. Завтра на работу.
Он беззаботно махнул рукой.
Как я и предполагала, на завтра Чарли в кафе не попал. В метро мы сели вместе, и я пропустила момент, когда он выходил. Чарли заснул и уехал до конечной. Там проснулся, осознал, что опоздал, пересел на противоположную ветку и опять проснулся на конечной. После этого он понял, что нет смысла пытаться третий раз, и поехал домой отсыпаться.
На работе хватились его. Директор обозлилась, потому что именно в этот день она отпустила Таню в больницу, и осталась одна я. На следующее утро Чарли уволили.
Таня сказала, что он оставался жить в нашей квартире. Наверное, я даже видела его – возможно, мы сидели за одним столом или вместе ехали в лифте. Но больше я не узнавала Чарли. Его лицо снова влилось в поток всеобщей безликости и стало невидимым.