Рисовать меня научила соседка. Она была старше меня лет на семь и училась в художественной академии. Её звали Нана, она была тонка, воздушна, ранима и... совершенно инопланетна.
Сейчас, став взрослой и прослушав не один десяток лекций о психопатологиях, я могу предположить, что её фантастичность была следствием диагноза, но тогда... Эта странная девушка, которая шарахалась не то что от соседей, но и всех дворовых кошек, которая боялась своего отражения в зеркале и даже собственного голоса, стала для меня окном в удивительный мир изобразительного искусства, архитектуры и человеческих ценностей.
Не знаю почему, но из всех возможных вариантов, для общения она выбрала именно меня. Меня! Ветреную, визгливую вертихвостку, у которой не просыхала на коленках зеленка, а в голове неустанно зрели планы как отвоевать себе побольше времени на игры, баловство, бесцельные прогулки и чтение детективов.
Каждое утро мы выбирались с ней на пробежку. Она старалась привить мне любовь к здоровому образу жизни, но в те годы меня это совершенно не интересовало. Я чаще была озабочена прямо противоположными вопросами: как пробежать быстрее всех по водопроводной трубе, пролегающей в пяти метрах над оживленной трассой или когда же уже наконец доведется попробовать пыхнуть сигаретку. Но я, каждое чёртово утро, ни свет ни заря, до завтрака и школы, покорно вставала и шла на пробежку с Наной.
Вечерами же, мы закрывались в её комнате и она учила меня рисовать. А пока я, старательно начеркивала карандашом очередной натюрморт, смешно ворочая языком за щекой, она рассказывала мне истории. Вся накопленная ею и нерастраченная жажда делиться своими умозаключениями и идеями находила выход в этой маленькой комнате со старинным шкафом из красного дерева, овальным столом, покрытым атласной скатертью с бахромой и настольной лампой с непомерно большим абажуром.
Я мало что помню из того времени, но видимо мне очень нравилось быть избранной, единственной, кого удостаивала своим вниманием соседская инопланетянка. Поэтому я с удовольствием отказывалась от своих проказ, чтоб порисовать и послушать загадочных историй, больше похожих на притчи и фантастические сказки.
Как-то она рассказала мне про парнишку, который пришёл в академию со страстным желанием учится у одного именитого мастера-художника. Он принёс с собой огромную папку с эскизами, которая была едва ли не больше его самого.
Когда он открыл её, все ахнули. Это были очень талантливые, смелые, дерзкие рисунки, на которых были изображены лошади. И не просто лошади, а дикие, свободные лошади в их неистовом движении. Было ощущение, что лица всех присутствующих обдало разгоряченным фыркающим дыханием мускулистых красавцев, так живы были эти образы.
Все замерли в восторженном благоговении и мало кто смог не почувствовать в себе укол зависти к чужому яркому таланту.
Мальчишку же совершенно не трогало восхищение сверстников, он ждал вердикта мастера.
Метр молчал. Он хмурился, кряхтел, сопел, по нескольку раз пересматривал рисунки. Потом сложил руки на коленях, вперил взгляд в пол и сидел так, без движения, бесконечно долго.
Нам не дано знать о чем думал этот убеленный сединами и воспетый медным трубами художник. Но то что он сказал, повергло всех учеников в шок.
"Сынок, тебе здесь не место. Иди домой".
У парнишки дрогнула щека. Он потёр рукавом засаленной куртки нос, чтоб не дать возможности подступающим слезам выплеснуться из глаз.
"Неужели я так плох?"
Мастер отчеканил:
"Ты ничего не знаешь о том, как надо рисовать лошадь, ты не имеешь понятия где и как пролегают её мышцы, ты не имеешь представления о пропорциях её скелета. И если ты все это изучишь, ты больше никогда не возьмёшься писать лошадей в движении".
Юный художник сгреб свои рисунки и еле сдерживая слезы убежал, хлопнув дверью. Никто ничего тогда не понял.
Однако, в начале очередного учебного года они увидели парнишку в академии, но на курсе у другого художника.
Он успешно отучился, получил диплом и стал работать в редакции одного модного журнала.
Но больше никогда он не рисовал лошадей в движении. Больше никогда он не рисовал так свободно, как мог делать это до того как узнал обо всех правилах и законах.
Он втиснул свой талант в общепринятые рамки, стал прилежным учеником, марал холсты, выписывал греческие профили и античные фигуры, а потом рисовал понятные всем картинки в журнале. Он стал ещё одним художником. Тем, кем его не хотел видеть старый мастер.
Нана рассказывала мне эту историю и пыталась вложить в мою бедную, глупую, подростковую голову, как ценно то, что есть в нас и как важно сохранить это.
"Имей мужество быть не такой как все, это позволит тебе остаться при своих талантах и прожить уникальную жизнь, которая станет для тебя великим даром".
Нана... Она поступила в ленинградский архитектурный университет и укатила в далёкий сумрачный город на Неве.
Я не грустила. Разве могло моё развеселое детство вместить в себя горечь разлуки. Мне не дано было тогда понять, как много смысла было вложено в каждое ее слово. И разве могла я тогда предположить, что она уходит из моей жизни навсегда.
Она, как самая настоящая инопланетянка, в один из промозглых, серых питерских дней просто не вернулась после занятий в общагу. И я хочу думать... Нет, я верю! Она просто улетела домой, в свои инопланетные миры.
