22 апреля - день рождения не только Владимира Ленина, но и писателя Владимира Набокова (1899-1977).
Большинство тех, которые вообще в курсе, что был такой писатель, знают о нем лишь "Лолиту". Те, кто хотел бы приобщиться к творчеству Набокова, начинают обычно именно с "Лолиты" - после чего многие отваливаются (фу-фу, педофилия!).
Так называемый массовый читатель в СССР узнал Набокова в конце 80-х, когда разрешили публиковать писателей-эмигрантов из числа тех, кто советскую власть не жаловал. К тому времени самого автора уже десятилетие как не было в живых — скончался 2 июля 1977-го.
Примерно в те же дни я, пятилетний мальчик, сломал ногу. Это было в Конотопе. У подъезда своего дома я попал под велосипед, на котором сосед вез сына, мальчика примерно моего возраста.
Полюбив Набокова, я какое-то время всерьез относился к этому и некоторым другим, более или менее притянутым за уши совпадениям. Так вроде бы устанавливалась тонкая связь между мной и великим писателем. Само воспоминание я смаковал на набоковский лад: удар, черный велосипед, белая скамейка, моя нога в белом гольфе, на котором проступила звездообразная красная клякса... Ну а в Швейцарии, да, умирал Набоков.
Продвинутая богема в Советском Союзе Набокова знала и читала, конечно. Первое упоминание писателя в советской прессе - в 1927-м: товарищ Демьян Бедный опубликовал в "Правде" пародию на одно из самых трепетных стихотворений молодого эмигрантского литератора, известного под псевдонимом Сирин:
Что ж, вы вольны в Берлине «фантазирен».
Но, чтоб разжать советские тиски,
Вам, и тебе, поэтик белый Сирин,
Придется ждать... до гробовой доски.
Примерно так и произошло — хотя, повторяю, советской творческой интеллигенции Набоков был прекрасно известен. Особого восторга не вызывал, Фаина Раневская пожимала плечами: «Писать умеет, но писать ему не о чем». Когда подоспела «Лолита», скептицизма в богемной среде прибавилось (педофилия!), и кто-то сказал: "Если бы Набоков не написал "Лолиту", я бы очень его любил". Ну-ну. "Вы так себя запрятали, что потеряли себя", как говорил персонаж самого известного набоковского рассказа Ultima Thule.
Богема богемой, но Набокова, конечно, не пускали в пресловутые читательские массы "самой читающей страны в мире". Самый пространный общедоступный пассаж о писателе вышел, наверное, у Александра Твардовского в предисловии к собранию сочинений Ивана Бунина:
Небезызвестный В. Набоков, отрасль знатнейшей и богатейшей в России семьи Набоковых, представитель верхушечной части эмиграции, литератор, пишущий на английском языке, в своей автобиографической книге «Другие берега», переведенной им самим на русский, рассказывает, между прочим, о встречах с Буниным. «Его болезненно занимали текучесть времени, старость, смерть…» Со снисходительной иронией сноба и космополита Набоков рассказывает, как Бунин пригласил его в ресторан (это было вскоре после Нобелевской премии) "для задушевной беседы". "К сожалению, — пишет Набоков, — я не терплю ресторанов, водочки, закусочек, музычки — и задушевных бесед… К концу обеда нам уже было невыносимо скучно друг с другом"...
Легко себе представить, на какой холод и отчужденность натолкнулся старый писатель в лице этого младшего своего современника и бывшего соотечественника. Человеку преуспевающему, довольному собой, рисующемуся тем, что, мол, занятия энтомологией, открытие на земном шаре нового, ещё одного вида бабочек, составляют больший предмет его честолюбия, чем литература, — этому человеку, отказавшемуся даже от родного языка, не понять было мучительной тоски настоящего поэта по родной земле, ее степям и речкам, перелескам и овражкам, снегам и ранней весенней зелени, по родной речи в ее живом народном звучании.
Тут содержатся все основные претензии, которые предъявляют Набокову. Снобизм, эпигонство, эгоизм, пустая словесная эквилибристика, отчужденность от народной жизни, языка и души (что бы это ни значило), ну и так далее. Плюс сопоставление с Буниным, из прозы которого Набоков действительно вырос — в обоих смыслах этого слова.
Собственно, мое настоящее знакомство с Набоковым и началось с его рассказа, написанного в стилистике Бунина, — "Рождество".
Вернувшись по вечереющим снегам из села в свою мызу, Слепцов сел в угол, на низкий плюшевый стул, на котором он не сиживал никогда…
Начав читать, я понял, как погружаюсь в зимнюю «стереоскопическую феерию» (эпитет из "Других берегов"). Некий Слепцов (говорящая фамилия) переживает смерть своего молодого сына, души и устремлений которого отец толком не успел постичь. "Это немыслимо, — прошептал Слепцов, — я ведь никогда не узнаю…" В финале вылетает бабочка. Вот с этого-то рассказа я и погрузился в Набокова.
Незадолго до этого, да, была у меня "Лолита", которую дала почитать коллега по работе. Я начал — и воспринял текст как порнографию высшего качества. И отложил: специальные тексты — для специальных случаев, хе-хе. А вот дома наугад раскрыл "невинную" книгу Набокова, купленную мамой ещё пару месяцев назад (и все не доходили глаза и руки, поскольку я знал, что там точно нет легендарной "Лолиты"), — и попал на рассказ "Рождество", и проникся.
90-е годы у меня прошли под знаком Набокова. Постепенно я прочел все его произведения, что были у нас изданы. Отождествлялся с главными героями — что, по мнению самого Набокова, неправильно: "Чуткий, заслуживающий восхищения читатель отождествляет себя не с девушкой или юношей в книге, а с тем, кто задумал и сочинил ее". А вот я узнавал себя и в аутисте-шахматисте Лужине, и в молодом интеллигенте Годунове-Чердынцеве, и в трепетном диссиденте Цинциннате Ц.
Особое впечатление произвел рассказ "Лик" — неврастеник, не нашедший призвания в жизни (хотя работа у него — предел мечтаний для многих: актер!), пребывает в сложных отношениях с собой, с другими, с миром и со своим прошлым.
"Стереоскопическая феерия" Набокова складывается из точно подобранных слов, фраз, аллитераций. "Все лето — быстрое дачное лето, состоящее в общем из трех запахов: сирень, сенокос, сухие листья..." — это из начала "Защиты Лужина", благодаря тройному "с" слышен сухой шорох, а к нему воображение автоматически подставляет и запах, и картинку.
За такую обстоятельность стиля, когда автор старается дать читателю максимум подробностей, Набокова сразу же стали критиковать, высмеивать и пародировать: "Маленький Болотин поставил левую ногу, согнув ее в колене, на плетеный, в квадратных дырочках, венский стул, чтобы зашнуровать ботинок; концы шнурка были неровны, правый конец был длиннее левого…" (эмигрантский литературный журнал "Руль", 19 января 1930 г.).
Это даже возымело действие: один из своих последующих романов — "Камера Обскура" — Набоков постарался написать нарочито сухо (насколько мог, от себя-то не убежишь) и даже вывел в нем пародию на "себя прежнего" в образе эпизодического персонажа, занудного немецкого писателя.
Впрочем, "Обскура" писалась с расчётом на экранизацию — фактически это киносценарий, ничего лишнего. Ах, какую бы конфетку мог бы слепить из "Обскуры" великий режиссер Пауль Верхувен! Увы, не судьба...
Странная насмешка этой самой судьбы в том, что Набокова так ни разу должным образом и не экранизировали. "Лолита" Кубрика — фильм сам по себе хороший, по сценарию самого Набокова, но это явно "не та" Лолита. Ремейк 90-х с Джереми Айронсом — тоже ни то ни се, разве что сам Айронс, со своей неврастеничной внешностью и пластикой, более-менее попадает в образ Гумберта. Но Лолита типажно - из рук вон.
Настоящей Лолиты в экранизациях «Лолиты» нет и быть не может по соображениям УК, зато они попадаются в советском детском кино. Кто сказал: Алиса Селезнева? М-м-м, ну, не вполне тот типаж, хотя тоже нимфетка, разумеется. Лолита - Долорес, дочь испанского папы, бойкая большеглазая, длинноногая (Набоков писал: долголягая), темноволосая, упругая бойкая девчуля!
Понятное дело, кинематографисты, берущиеся за «Лолиту», стреножены общественным мнением и Уголовным кодексом: шаг влево, шаг вправо — педофилия, а прыжок на месте — провокация. Но и экранизации "безобидных" набоковских произведений не выстрелили, увы. Остается довольствоваться личными экранизациями Набокова в личной голове...
Чем еще привлекателен Набоков помимо «Лолиты» умения устраивать "стереоскопическую феерию" в голове читателя?
Во-первых, уже упомянутыми выше трогательными персонажами - трепетными интровертами и неврастениками.
Они разбивали свои и чужие жизни, были глупы, слабы, суетливы, истеричны... Они упускали возможности, избегали действий, не спали ночами, выдумывая миры, которых не могли построить; но само существование таких людей, полных пылкого, пламенного самоотречения, духовной чистоты, нравственной высоты, одно то, что такие люди жили и, возможно, живут и сейчас где-то в сегодняшней безжалостной и подлой России — это обещание лучшего будущего для всего мира, ибо из всех законов Природы, возможно, самый замечательный — выживание слабейших.
Это цитата из эссе Набокова о Чехове, о чеховских персонажах; но и сам Набоков избирал таких.
Во-вторых и, наверное, в-главных — тем, что я бы назвал метафизическим оптимизмом. Как он писал в «Других берегах» о духовных воззрениях своей матери:
Евангелие она любила какой-то вдохновенной любовью, но в опоре догмы никак не нуждалась; страшная беззащитность души в вечности и отсутствие там своего угла просто не интересовали её. Её проникновенная и невинная вера одинаково принимала и существование вечного, и невозможность осмыслить его в условиях временного. Она верила, что единственно доступное земной душе – это ловить далеко впереди, сквозь туман и грёзу жизни, проблеск чего-то настоящего. Так люди, дневное мышление которых особенно неуимчиво, иногда чуют и во сне, где-то за щекочущей путаницей и нелепицей видений, — стройную действительность прошедшей и предстоящей яви.
Это ведь метафизическое кредо самого Набокова, и практически во всех его произведениях оно чувствуется. «В земном доме вместо окна — зеркало; дверь до поры до времени затворена, но воздух входит сквозь щели». Это из «Дара». А вот моё любимое стихотворение:
Минуты есть: "Не может быть, — бормочешь, —
не может быть, не может быть, что нет
чего-то за пределом этой ночи", —
и знаков ждешь, и требуешь примет.
Касаясь до всего душою голой,
на бесконечно милых мне гляжу
со стоном умиленья и, тяжелый,
по тонкому льду счастия хожу.
На вопрос, верит ли он в Бога, уже пожилой Набоков ответил: "Я знаю больше, чем могу выразить словами, и то немногое, что я могу выразить, не было бы выражено, не знай я большего".
Наверное, в этом-то и есть главный секрет обаяния его творчества — для тех, на кого это обаяние действует, конечно.
Кроме того.
Неизбывная любовь к России, пронизывающая его стихотворения, надо сказать, сильнее, чем прозу (хотя его юношеский рассказ «Нежить» прошиб меня в свое время до слез). Это и есть образцовый пример истинного русского патриотизма. Разумеется, живи Набоков в наше время, он был бы классическим "белоленточным либерастом", ненавидимым и высмеиваемым российской патриотической общественностью — особенно той ее частью, что со счетами на Кипре и недвижимостью в Майами.
Ах, как бы у этих граждан, выражаясь современным интернет-сленгом, бомбанули пуканы хотя бы от одной такой набоковской фразы:
Я сожалею о позиции недалеких и бесчестных людей, которые смехотворным образом сравнивают Сталина с Маккарти, Освенцим с атомной бомбой и безжалостный империализм СССР с прямой и бескорыстной помощью, оказываемой США бедствующим странам.
Хе-хе. Да как он... Ах-ох. Ладно, Бог с ней, с политикой. Или черт.
Чем еще хорош писатель Набоков?
Тем, что за свою творческую жизнь успел выразить большинство житейских и метафизических идей (в том числе в виде раскиданных по его текстам там и сям афоризмов), которые массовый читатель радостно открывает в произведениях других авторов — всяких там Коэльо и Мураками. Листаешь этих "властителей дум" и видишь: э, ребята, да все это было у Набокова, причем куда точнее, изящнее и умнее.
Тем, что он объединил все отрицательное, наносное и фальшивое в человечестве (с чем и надлежит сражаться настоящему интеллигенту, художнику и просто уважающему себя человеку) под единым удобным термином «пошлость». Слово-то известно всем, но его понимают обычно в очень узком значении: бытовая безвкусица, шутки «ниже пояса»… Набоков расширил значение термина, который, кстати, он писал латиницей без перевода: poshlost. Интересующимся советую его эссе «Пошляки и пошлость».
Творческий и духовный наследник Владимира Набокова в современной России — по-моему, Виктор Пелевин, как это ни покажется кому-то странным.
Ну и напоследок — две цитаты из "Других берегов", имеющие прямое отношение к набоковскому метафизическому оптимизму:
Колыбель качается над бездной. Заглушая шёпот вдохновенных суеверий, здравый смысл говорит нам, что жизнь — только щель слабого света между двумя идеально чёрными вечностями. Разницы в их черноте нет никакой, но в бездну преджизненную нам свойственно вглядываться с меньшим смятением, чем в ту, в которой летим со скоростью четырёх тысяч пятисот ударов сердца в час.
Господи, ведь знают же люди, что я не могу уснуть без точки света, — что бред, сумасшествие, смерть и есть вот эта совершенно чёрная чернота! Но вот постепенно приноравливаюсь к ней, взгляд отделяет действительное мерцание от энтоптического шлака, и продолговатые бледноты, которые, казалось, плывут куда-то в беспамятстве, пристают к берегу и становятся слабо, но бесценно светящимися вогнутостями между складками гардин, за которыми бодрствуют уличные фонари.
Ну, помрем - увидим.
А пока (коронавирусЪ одобряЭ) - читайте Набокова.
