«Здравствуй!
Хочу обязательно сказать тебе, что от жизни мне досталось три главных счастья. Посчастливилось родиться в лучшей на свете стране – Советском Союзе, у лучших в мире родителей – моих мамы и отца, и мне встретился лучший человек на всем свете. Даже неудобно как-то: получается, что мной присвоено счастье всего света…»
Ольга пожалела, что отрывок письма такой небольшой. Как детектив захватывает. Но обрывается. Это она сама и сделала: вырвала половину листа из тетради, на чистой стороне селёдку разделала, а другую часть оставила – пригодится. А потроха селёдочные, в листок этот завёрнутые, ещё вчера в мусор выбросила.
Вещей от старых хозяев, чью квартиру она сумела купить, продав бабушкину в Тарусе, не осталось. Такое условие и было к риелтору, когда уже решила приобрести – квартиру освободить, все вещи – вывезти. Но на балконе валялась оставшейся какая-то макулатура: газеты, журналов пара штук, тетрадь вот, в которой это письмо и начал кто-то писать. Однако не закончил. Лишь одна сторона тетрадного листа была исписана. Едва ли это было законченным посланием.
Почему кем-то написанное заинтересовало, почему Ольга, никогда не заглядывавшая в чужие письма, стала читать? Привлёк красивый почерк – каллиграфический, можно сказать. Мужской? Женский? Не поймёшь. Её одноклассник Олег Мушкин тоже изумительно красиво писал, так что, возможно, и это – мужчина кому-то откровения свои адресовал. «Встретился лучший человек», – не обязательно же мужчина – человек. Женщина – тоже человек. А слог какой! Даже в этой паре предложений чувствуется.
Квартирка была малюсенькой, «убитой», как о таких халупах говорят: хотя и довольно чистая, но очень старая сантехника, изношенный линолеум, диван-развалюха, ткань на котором заплатами чинили, обои старые… Однако живший в таких условиях человек писал кому-то о своей счастливой жизни, был уверен, что в своей квартире собрал всё счастье мира. И Ольга, получается, сама – в центре мирового счастья. Аура у этой квартиры должна быть великолепная.
Хотелось побыстрее в купленной квартире сделать ремонт, и, едва оформив документы, Ольга сразу пришла сюда, принеся с собой селедку и чёрный хлеб: надо было часа два (с 18 до 20, как он сказал) ждать прораба, который хотел прикинуть, сколько будет ремонт стоить, как долго продлится. По дороге и купила селёдочки – солёного хотела. Маникюрными ножницами, что у неё всегда в косметичке, разделала, положив на вырванный из тетради листок. А сегодня вот увидела тетрадь с обрывком листа, почерком заинтересовалась, стала читать. («Хочу тебе обязательно сказать…»)
А кто здесь вообще жил? Документы на квартиру оформлялись через посредника, по доверенности, хозяев Ольга и не видела, прописано здесь некогда было три человека. А сколько жило? Как вообще трое взрослых живут в одной комнате? И кто-то из них пишет о том, какой он счастливый человек.
А вот Ольга – счастливая? Эти три счастья есть у неё? Она тоже родилась в СССР. Но совсем ребёнком была, когда страну убили, как говорил дед, или когда та, колосс на глиняных ногах, развалилась, как говорила мама. Мама с дедом часто спорили о политике. Бабушка ничью сторону в спорах не принимала, но то, что была на стороне деда – точно: всегда, если тот с мамой поспорит, успокаивала: «Ну что нам, гражданскую начинать? Поумнеет, как на кулак намотает этой перестройки-то. Не кипятись. И без того вся жизнь – кипятком, ещё и дома будем шпарить друг друга». Вот и дед умер, и бабушка, а мама, когда смотрит старые фильмы, то и дело пускает слезу и вздыхает. Не сказать, что она на кулак много намотала. Устроилась неплохо – экономист в министерстве, но когда сын двоюродного брата, любимый мамин племянник, который как и Ольга, каникулы проводил в Тарусе у деда и бабушки, умер от передозировки, она впервые на поминках сквозь рыдания сказала, что при СССР такого бы не было.
Но вот Ольга замуж собирается. А третье счастье у неё есть? Её Глеб – это лучший на земле человек? Что за вопрос? Лучший! Любимый. А она сама? Она – третье счастье? Или хотя бы полсчастья?
Открыв дверь пришедшему прорабу, Ольга увидела, как из соседней квартиры выходит пожилая женщина, заинтересованно взглянувшая на Ольгу. Та поспешила поздороваться:
– Здравствуйте, я – ваша новая соседка.
Женщина ответила на приветствие и спросила:
– Сами жить или сдавать будете?
– Сама.
– Хорошо. А то чуть не половина подъезда квартиры сдают. Ни поговорить не с кем, ни вопросы решить по подъезду или дому. Никому ничего не надо! Чего ни коснись – я везде таскаюсь: в ЖЭК (по старинке назвала коммунальщиков), да везде. Меня Лидия Васильевна зовут. Я, пожалуй, единственная осталась из старых жильцов.
– А меня – Ольга.
– Дочка у меня Оленька, вам ровесница, наверное, – заулыбалась соседка. – Обращайтесь, коли что. Я всё время дома, одна. Дети-внуки редко заглядывают. Всё у них дела какие-то. Какие такие дела?! Одни разговоры. Еле концы с концами сводят, деловые. Ни себе дохода, ни бабке радости. Приходится в телевизор пялиться. Надоел уже. Читать – глаза слезятся. Раньше хоть с Макаровной вашей на нашей завалинке сидели, две последние клуши, как дед нас величал. А сейчас скамейка-то простаивает. Хорошие люди в этой квартире жили, жалко. И Макаровну жалко – душевная женщина. И Николаича. Заходите, одним словом. Чаю попить, поговорить. По-соседски.
Вот у кого Ольга всё узнает! Попытается разузнать, по крайней мере.
Пока слушала соседку, прораб уже обошёл квартиру и вынес вердикт: через месяц– полтора въедешь. Можно и быстрее было бы, но стяжку под ламинат ждать не меньше 26 дней, пока высохнет. Так что потолок, стены, сантехнику – быстро организуем, а потом – ламинат. И получите – распишитесь.
Отлично! Ольге показалось, что прораб нарочно «под народ» работает. Видно, что он парень образованный. Но в разбитного играет зачем-то.
Лидия Васильевна оказалась чистым золотом: Ольга придёт что-нибудь по ремонту решить – та её к себе заманивает: и накормит, и напоит. Надо было в 5 утра в этой пустой, необустроенной ещё квартире встречать иногородних рабочих, которые кухню встраивали, так Лидия Васильевна уговорила у неё накануне заночевать. И не надоедала с разговорами или жалобами-нравоучениями. Золото, одним словом. И про бывших хозяев Ольгиной квартиры немало знала.
В квартире этой жили Наталья Макаровна, Натуся, как соседка подружку звала, и Сергей Николаевич. Они были старше Лидии Васильевны, но она очень ладила с ними по-соседски. Он откуда-то с Урала, фронтовик, военный. Но комиссован из-за ранения. Его родители во время войны погибли. Она – из Смоленской области, тоже сиротой в войну осталась. К ним приехала дочь Настя из Таджикистана – сбежала оттуда, когда мужа, инженера, убили. Говорит, местные такие резни там устраивали! Басмачи басмачами! С детьми-старшеклассниками приехала – так все в однокомнатной и жили. А ведь у родителей раньше двухкомнатная была в центре, они её поменяли на эту малюсенькую, а доплату как раз Насте отдали, чтобы они в Таджикистане хорошо обустроились: машина, мебель. И всё это там так и бросили, в эту квартирку приехали. Потом, чтобы общежитие получить, и сын, и дочь уехали из Москвы поступать он – в Ленинград, она – в Магадан, хотелось романтики. Да так и остались там после окончания.
И очень хорошо соседи жили, спокойно, ладно всё у них, друг о друге в заботах всегда. Она же врач, Настя-то, но когда в Москву вернулась, по специальности устроиться не могла: без прописки в больницу врачом не брали, а в однокомнатную не прописывали всей оравой. Детей-то еле в школу пристроили, и их без прописки не брали. Какой там статус беженцев получить! Намыкалась ходить в эти службы иммиграционные. Говорила: тем, кто моего мужа убил и меня выгнал – документы оформляют чуть не в один день. Они все – беженцы, а я – нелегалка в городе, где родилась!
Там-сям подрабатывала, уколы ставила, всех соседей-стариков обихаживала, вот и моего два раза из могилы вытащила буквально. Асцит у него начался. А я не понимаю, чего ему дышать трудно. Она быстро и «Скорую» вызвала, и им сказала, как приехали, что у него. И, слава Богу, инсульт тоже ухватила прямо сразу. Я же, коли что, к ней – в дверь звоню. Она пришла, говорит: «Лидия Васильевна, «Скорую» немедленно, так и скажите: инсульт». Сама в аптеку, и до врачей ещё какие-то таблетки принесла, дала мужу.
А потом, время когда прошло, так её уже и не брали, потому что не работала по специальности несколько лет. Да она и сама сказала: мне сейчас тяжело людскую боль переносить. К врачу ведь всегда с бедой идут: большой или нет, но с бедой. И она в тебе остаётся, если даже и выздоровел человек. А мне уже трудно, своя беда, да чужие беды – тяжело нести.
Красивая женщина, Настя, самостоятельная, но никаких мужчин не допускала после того, как овдовела, говорила, что память о муже не хочет оскорбить даже помыслом, что могла бы с кем-то сойтись. «Такого мужа никому на свете не найти, какой у меня был», – так говорила.
Вот, наверное, кто письмо писал, – дочь этих пожилых людей. Всё-таки в старости едва ли такой почерк сохранишь. Да, но кому она писала? С кем откровенничала? Или, может, как завещание детям. Скорее, дочери так доверительно.
Но в то же время тетрадь – очень старая. Может, эти дед или бабушка, кто-то из них, в своё время начал писать? Да так и не закончил, и эта старая тетрадь сохранила давнее откровение. А как они выглядели, интересно, бывшие хозяева её новой квартиры?
Ольга полюбила, совершенно неожиданно для себя, старые фотографии. Они действовали завораживающе. Такие лица на них! Сейчас уже и не встретить на улице хоть одно такое лицо. Даже и не о барышнях в шляпках и мужчинах в сюртуках или фраках речь. Люди прошлого сами по себе очень красивы были. Или это прошлое – так притягательно?
Ольга как-то в подъезде нашла рассыпанные старые фото. Собрала, рассматривала дома. С тех пор и увлеклась – рассматривать, представлять судьбу. Как жил человек, какие чувства испытывал… Ей казалось, что если бы она увидела фотографии хозяев этой квартиры, то поняла бы, кто из них был так счастлив – абсолютно.
Окончание здесь
Tags: ПрозаProject: MolokoAuthor: Глушик Екатерина
Рассказы этого автора в книге "Покатилось жизни колесо" здесь