Татьяне С.
– Напрасно ты отказываешься! В Свято-Успенском ведь сам Митрополит служить будет! Ну что тебе этот Свято-Ильинский? Маленький, тесный, все его святыни, привезенные еще преподобным Гавриилом Афонским, переданы в Свято-Успенский. А служба с Митрополитом, знаешь, какая красивая, величественная, трогательная? Особенно, когда он становится на колени перед паствой, кланяясь просит прощения! А хор какой! Эх ты...
Ну что я могу тебе ответить, дружочек? Что и сама не знаю, почему по сердцу маленькие храмы, лучше бы вообще – сельские, деревянные, намоленные? Что совсем не прельщает меня возможность увидеть Митрополита на коленях? Что, может быть, мои прабабушка с прадедушкой останавливались на подворье Свято-Ильинского монастыря? Они чуть не ежегодно по весне шли паломниками в святые места, и у Гроба Господня в Иерусалиме были…
А Свято-Ильинский как подворье русского афонского Ильинского скита был основан в 1884-м. Для помощи паломничествующим через Одессу на Афон и в Палестину. Снова ведь рискую выслушать упреки в гордыне, неверии, прочих грехах… Молчу. И – вспоминаю.
Вспоминаю наше детство, юность. Твои альбомы с такими очаровательными «принцессами» и «феями» – собственноручными красочными рисунками! И – текстами: проза, стихи… Заимствованные и свои, но всегда – чистые, светлые, хотя и грустные порою. Росла-то ты без мамы, убитой осколком немецкой бомбы. При бомбежке Одессы. Царапнул он и твою ножонку…
Вспоминаю наши «шалости на воде», Южный Буг, чуть было не поглотивший десятилетнюю «фулиганку», затеявшую прыжки «не в ту сторону» с «нашего островка». То благословенное лето 51-го в Первомайске. И – как пароль звучавшее многие годы: «Наше общество очень обижается…» Только нам двоим – десяти- и двенадцатилетней – были внятны они! Слова юнцов чуть постарше, москвичей, обескураженных нашей неподатливостью на их заигрывания, ухаживания.
Конечно, я – «дикарка, оторва» – их не интересовала. Но – ты!
Казавшаяся старше своего возраста, но – тоненькая, стройная, с лукавыми, смеющимися серо-голубыми глазами, с толстенной каштановой косою ниже пояса – о-о-о! Шармант! И, надо ж, – «неподдающаяся»!
Рассматриваю фотографии нашей юности: ах, грешница, ох, какая же греховодница! – с обнаженными плечами! – знала ведь, как прелестны они, женственны! А – шея, «длинношеее мое»?! Помнишь, как «заводили» этим единственным в русском языке словом с тремя одинаковыми, подряд, гласными? Проверяли «на интеллект»…
А твое мягкое «лирическое сопрано» помнишь? Как пели мы романсы, как соревновались, собирая коллекции грампластинок? Ты, в основном, – вокальные: романсы, арии, оперетты, оперы, я же – инструментальные, чаще – фортепианные, оркестровые: этюды и ноктюрны, вальсы, мазурки, полонезы, сонаты и прелюдии, рапсодии, концерты, симфонии… Обменивались, сообща радуясь новым приобретениям. Надеялись вдосталь наслаждаться «на пенсии». Увы, проигрыватели «не подлежат ремонту», «с иголками, бабоньки, – напряжёнка»…
Какие добрые письма в разлуке писали друг другу, полные стихами, мечтами! О любви – целомудренной, глубокой!
Тебе повезло больше. А сыновьям своим как радовались, берегли, лелеяли их! Правда, ты о своей беременности «молчала, как партизан», пока не свершилось. Даже родственники не знали. Может, и – права была?..
Что же за грехи такие, родная, ты так истово отмаливаешь сейчас? Девочка, выросшая у суровой мачехи и отца – верующего, исправно следующего всем церковным канонам. Не была ни пионеркой, ни комсомолкой. В отличие от меня…
Но училась, работала не щадя себя! Помню: не жалея своего времени, сил, снова и снова – по «активным вызовам», самой собою себе назначенным! И это – после приема в поликлинике десятков непростых больных, посещения больных на дому по их вызову! Невропатолог! – по домам немало глубоких стариков: радикулиты, кризы, инсульты… А потом, у себя дома, – заполнение десятков «карточек» – историй болезни. Мы, право, опасались за тебя, твое здоровье...
Нет, не соглашаюсь я с тобою, со многими твоими оценками твоего прошлого не соглашаюсь. И все прошу: постарайся не судить так строго ни себя, ни ближних. Ведь даже и священнослужители как-то подразделяются, требования Церкви не ко всем одинаковы. Не всем же постриг принимать, а? В миру живем...
…На службу я все же пошла в Свято-Успенский храм. Дабы не огорчать тебя.
Очень много людей. Резвящиеся дети: забавляются обрядом Прощения. Темное убранство богатого иконами, росписями, золотом храма – входим в Великий Пост. Обилие горящих свечей… С трудом найдя место, ставлю свои, молюсь как умею. О здравии сына, брата, племянников. Об упокоении мамы, папы, многих. Как же, Господи, многих!..
Отвлекаюсь: а сколько здесь, сейчас, по-настоящему верующих? Но тут же обрываю себя: грех, не суди! Сама-то – чем лучше?..
И все же – вот эта пара, например? Она – в натуральном норковом манто, он – в сногсшибательном кожаном длинном пальто. Перед ними – какие-то суетливые хлопцы бесцеремонно раздвигают толпу, прокладывая дорогу. Митрополит со сдержанным поклоном принимает большой букет длиннющих белых роз, о чем-то беседуют. Стараюсь не смотреть, отвожу глаза…
Служба постепенно отвлекает от ненужных мыслей. Да, красивая, завораживающая. Многое, несмотря на «предварительную подготовку», непонятно. Но надо ли понимать?
Проходы, переходы, каждение, смены одежд священнослужителями… Чтения, молитвы, песнопения… «Воздержанием тело смирити вси потщимся … и не гнушайся мене Благодетелю всех, и Преблагий»; «Свете тихий святыя славы…», и – еще, еще…
Нелегко и опускаться, и, главное, подниматься с колен с моею-то ногою, но рядом стоящие помогают: «Спаси, Господи, люди твоя…» В допущенных правилами моментах службы старушки присаживаются на немногие скамьи, стулья у стен. Попыталась и я, но согнала «хозяйка». А другая, потянув за подол пальтишка, уступила…
Подкатили слезы. Обменялись обрядом. Жарко. Вынуждена снять пальто. Совсем расшалились дети: бегают, прячась за колоннами: «Да-а-а, он лезет с поцелуями!» Нашли место в прятки играть! Прям, как дома!
Но тут же, остро: а они ведь – Дома! – «Пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им...» Наверняка, эти дети – из воскресной школы при храме, и, может быть, получше тебя знают, что и когда можно делать. А ты – брюзга старая! Слезы уже не удерживаются, расплываясь на подкладке пальто…
Вовлеченная, ищу глазами: нет ли знакомых? Дабы попросить прощения, услышать ответное, осениться крестным знамением, ощутить начисто забытую ласковость поцелуя…
И снова – остро! – да ведь так сегодня, сейчас, – везде! Везде, где есть Православные люди, где стоят наши Храмы!
И – Боже ж ты мой, Милосердный! – градом – слезы! Обильные, вымывающие все наносное, ненужное, горькое!
– Везде! – и в Киеве, и в Минске, и в Москве, и в Екатеринбурге, и… в Сан-Франциско! В самом дальнем уголке Земли, в самом огромном городе, в самом малом селе! Везде, где есть мои родные, страдающие и радующиеся, – миллионы моих родных! Не сирота я!..
Как же я плакала! Может, всё, положенное мне, выплакала в эти минуты.
Митрополита на коленях перед паствой не видела. Опустив лицо в промокшую насквозь подкладку пальто, стоя на коленях, я плакала.
…Может быть, дружочек мой, и тут – согрешила? Ведь по канону «торжественно и радостно» надо встречать «весну постную, весну духовную». Но если и так, Господь – милостив! Верую! И как бы нам – хоть чуточку! – приблизиться к Нему? Особенно сейчас...
14 - 15 февраля 2014, Одесса
Tags: ПрозаProject: MolokoAuthor: Владимирова Людмила