В официальной биографии моей Клары Филипповны написано, что она «одна из тех, кто сформировал художественную школу нашей страны во второй половине XX века». Она художник. Родилась 28 января 1926 года. Звоню ей не так давно, спросить, как дела, «что делаете?»
— Пилю подрамник, - говорит. У меня ж выставка на носу. Теперь точно — последняя. Я уж решила собраться с силами… Приходи. Ровесников моих осталось два-три, да и то вряд ли они доползут на четвертый этаж художественного лицея (Московский академический художественный лицей. — П. С.), там нет лифта…
Выставка к 90-летию.
— Если я трубку не беру, значит, где-то тут в мастерской по стремянкам скачу!
Клара Филипповна — это чудо природы.
Недавно сказала такое, например: «Пишу я пока без очков». Это про живопись. Или: «Таскала работы, а лифт возьми и сломайся. Пришлось по лестнице, на себе. И тут впервые подумалось, что все-таки неплохо рядом какого-нибудь мужичка иметь». Или про свой дагестанский дом: «В этом году на веранде пол покрасила, в следующем — за большую комнату возьмусь»…
В 90 лет у Клары Филипповны ощущение массы перспектив. А 30-е годы прошлого века — недавнее прошлое.
— Родилась в Москве, на улице Горького. Рядом с Моссоветом мой дом был. Не отдельная квартира — коммуналка, седьмой этаж, пять комнат. Из окна кремлевские башни видны. Сейчас Москва изменилась. Машины, одни машины… Говорят, она стала более европейская, я этого не нахожу. А мне пришлось поездить по Европе.
Произведения Клары Филипповны есть во многих музеях и частных коллекциях нашей страны и за рубежом, везде, где она работала: в Японии, Германии, Франции, Голландии, Чехии, Словакии, США, Венесуэле и других странах. Участвовала более чем в сотне выставок. Занималась общественной деятельностью в Московском союзе художников (МОСХе) и Союзе художников РСФСР. Много работала с художниками старшего поколения. Была инициатором и организатором выставки «Московские художники 20—30-х годов» в 1991-м в ЦДХ.
Теперь она сама — настолько старшее поколение, что рядом совсем нет ровесников, тем более, одноклассников и однокурсников…
С 1939 года Клара училась в Московской средней художественной школе для особо одаренных детей. Ее выпуск первый в истории школы. Теперь МСХШ и есть Московский художественный лицей, в котором будет юбилейная выставка.
— Тогда у нас было другое помещение. Но Церетели отстроил это на Крымском валу и сделал большой зал наверху. Лифт почему-то он на четвертый этаж не подвел. Но на втором этаже бассейн — в крайнем случае, если станет плохо, я нырну в бассейн. Зато не надо платить за зал… Сейчас в любом зале Союза художников сумасшедшие деньги стоит выставку провести. Я, конечно, переживала, а что толку? Стараюсь уже ни во что не углубляться. Начнешь нервничать — сразу исчезнешь.
Свой первый портрет маслом Клара написала в 14 лет. Портрет отца. Эта работа нисколько не выглядит ученической. Через 50 лет в биографии художницы написали, что «Власова стала выразителем живой истории Московского союза художников». И живых историй у Клары много.
— В ночь на 31 декабря мастерскую залило водой: что-то с крышей, что-то со стыками… И тут же загорелась проводка. Я сижу одна в темноте. Сыну звонить бесполезно… Ну ладно. Выхожу во двор, нахожу дворника — конечно, узбека. Тот приводит с собой земляка-электрика. Они помогли вынести из мастерской мокрые полотна и все прочее хозяйство. Процесс продолжался и 31 декабря. Найти кого-то, чтоб стык заделать, — гиблое дело. И все-таки мы с ними наводнение остановили, а проводку починили… И вот копаюсь я тут, навожу порядок… А на верхней полке у меня лежал ящичек с порошками-концентратами — краски разводить. И он — бац! — падает на меня. Порошки разлетаются… И становлюсь я вся разноцветная…
— Во время войны нас с художественной школой эвакуировали в Башкирию, вместе с педагогами. Почти три года мы прожили в селе, рядом были и русские, и башкиры. В 1943 году школа вернулась в Москву, и два старших класса без экзаменов приняли в Суриковский институт (ее саму — в мастерскую С. В. Герасимова. — П. С.). Потому что за военное время мы получили большой навык жизни среди жизни… Москвичи рисуют натюрморт, модель там обнаженную. Но настоящую жизнь многие тогда не знали. В школе были дети интеллигентов разных, со мной учился сын Паустовского Вадим.
— Объездила СССР, Среднюю Азию всю и даже Дальний Восток. И, считаю, принципы отношений национальностей друг к другу были очень неплохие. В нашей художественной школе учились ребята из разных городов. Из Саратова очень хороший был парень, и как-то мы никогда не называли его «понаехавшим». Мы жили мирно. Смотрели, какой человек. Хороший — значит мы с ним дружим, значит мы его любим. Директор школы, который нас эвакуировал в первые же дни войны, был немец с Поволжья. И он нас три года почти спасал там, добыл бронь для художников, педагогов, и мы продолжали творчество.
— Когда я окончила Суриковский институт в 1950 году, меня и еще двоих выпускников распределили на восстановление ВДНХ рисовать панно в главном таджикском павильоне. У начальников таджикского павильона были разногласия, потому что на первом плане надо рисовать передовиков, а передовики все время меняются! И директор павильона требовал, чтобы у передовицы были полные ноги, а методист — чтоб худые. В конце концов нас послали в Таджикистан, познакомиться, какие у них ноги.
— Направили нас в какое-то село горное. Там меня впервые посадили на лошадь без седла, стеганули ее, и я помчалась по краю каменного обрыва.
Поселили в хижине, под которой текла река, а внутри стоял сундук с шелковичными червями, которые всю ночь копошились, шуршали. Но прожили мы там недолго. Однажды нарисовали жену председателя колхоза, ему об этом доложили. Так он ворвался в нашу хижину среди ночи с фонарем, с ружьем за плечами и стал рыскать по стенам. Мы сначала не могли понять, к чему ружье и к чему он здесь?
А потом произошел такой поворот. Клара Власова, уже сложившийся и успешный мастер, встречает на академической даче Союза художников Омара Ефимова — дагестанца, только что закончившего Мухинское училище в Ленинграде. Через некоторое время он делает ей предложение. Клара Филипповна, ошалев от такого стремительного развития событий, пытается подойти к вопросу рационально: а что, собственно, ты можешь мне предложить? Ефимов в качестве приданого предложил Дагестан. Она приехала, увидела горы — и тут же на его предложение согласилась. И теперь называет Дагестан второй родиной своего искусства.
— Я до этого была в Средней Азии. Там ярко так, пестро. Тем сильней поразил меня Дагестан. Все в нем. Но в первую очередь, конечно, сами люди. И горы. Красота селений. Необычный колорит одежды. Необыкновенная архитектура. Сдержанность тонов. И неожиданно ярко-синие ставни...
И Клара Филипповна стала писать Дагестан. Жадно писать, фиксировать, работать. Привезла в Кумух (родное селение Ефимова) этюдник, краски и каждый день прямо с утра они с мужем шли на пленэр.
Но родное село есть родное село.
— По дороге Омар обязательно встречал кого-нибудь из родственников, да не одного, и с каждым он останавливался и долго, обстоятельно, с удовольствием разговаривал. Я его ждала-ждала, потом сама шла работать. Бывало, я уже закончу, обратно иду, а он все еще стоит — общается. Стало понятно, что в Кумухе не поработаешь с полной отдачей — так, как она привыкла. И тогда художница стала подыскивать дом для обустройства в нем творческой базы.
— Как-то мы поехали на экскурсию в Чох. Я увидела, как село открывается навстречу взгляду амфитеатром, и сразу решила искать дом там. Мы стали ходить, расспрашивать людей, а никто не верил, что москвичи — и хотят дом купить. Директор школы Исаак предложил двухэтажный, с детским садом на крыше. А он оказался расписан изумительными орнаментами… Там были и арабские надписи, и рисунки с обратной перспективой. Какой-то чохский Пиросмани творил… Я поняла, что как художник обязана все это сохранить. И дом мы купили. Соседи сразу бросились помогать в обустройстве: ремонтировать, штукатурить, убирать. Я сразу ощутила, что меня будто приняли в некое братство.
Рассказывает о своем доме Клара Филипповна с удовольствием. Большая терраса, пять комнат… Говорит, что благодарна ему — он сыграл важную роль в ее жизни: «Я здесь какое-то свое лицо обрела».
— Ездила с туристской поездкой художников по Франции. И когда мы проезжали в Альпах какое-то горное селение, я невольно сказала: «Ой, как в Дагестане!» А напротив меня сидел скульптор Шелов — он на меня критически посмотрел, мол, чокнулась совсем. Разве можно Францию сравнивать с Дагестаном? Ну ладно, я поняла, заткнулась как-то… К осени приехала опять в свой родной Чох. Иду по площади, и вдруг навстречу мне этот Вадим Шелов. Он меня обнимает и говорит: «Клара! Ты была абсолютно права. В Дагестане значительно интереснее, чем во Франции».
А в Москве Клара исправно принимала у себя дагестанских гостей, со многими дружила и поддерживает связь по сей день.
— Мы с Омаром, как многие дагестанцы, здесь, в московской квартире, чаще спали на полу, чем в своей кровати: всегда кто-то гостил. И я старалась делать все, как положено, как настоящая жена дагестанца.
Сейчас журналисты иногда даже путают — пишут, что Клара Власова родилась в Дагестане. «Как будто не бывает обратной связи! Чтоб из Москвы уехать куда-то… Обычно ж наоборот делают». И все потому, что во многих крупных российских и международных выставках Клара Филипповна участвовала именно со своими дагестанскими работами.
Клара продолжала ездить в Дагестан и после смерти мужа, и ездит по сей день. Вот, в сентябре вернулась...
— Я считаю, что это было моим счастьем, что я купила этот дом в Чохе. Правда, никто этого не понимал, но я-то понимала.
— Помню, все женщины Чоха были одеты в черные кружевные косынки, как испанки. И они, когда раскрывали эту косынку, чтобы потом захлестнуть, как крылья у них кружевные вырастали, — я смотрела с восторгом!
— И помню, рядом жила чеченская девушка Роза, замечательная красавица. Она была портниха, целый день кому-то чего-то шила и пела. И мы с ней окнами, значит, переговаривались. А ее бабушка и мама приходили и сразу наводили у нас в доме порядок. И очень часто, и даже сейчас у меня это бывает — я прихожу с работы, с этюда и вижу: около двери стоит молоко и лежит лепешка. Короче говоря, мне здесь уютно, в селе…
Я несколько раз была в Чохе. Роскошные виды. Самобытная архитектура. Старинные дома, улочки. Вкусная вода, еда, даже воздух. Исторические места сражений с Надир-Шахом. Альпийские луга. Ароматы трав. Костер с настоящими можжевеловыми веточками. Не забывается такое никогда. Но дольше недели тяжело. Без стиральной машинки, туалета и ванны, и воду носить, и посуду мыть в тазике.
Зашла однажды в Кларин дом, пока он стоял пустой. На первом этаже помещения нежилые — раньше там держали животных. На втором видно, что когда-то было хорошо. Из окон прекрасный вид на долину… Только самих окон нет. Нет даже рам. Полы сильно загажены птичьим пометом – хоть лопатами греби и огороды удобряй. Правда, в одной маленькой комнатке с очагом сохранились ставни. Я открываю сундук, нахожу там много детских рисунков: Клара Филипповна учила местных детей рисовать. Еще там было ватное одеяло. Валялся стул. Железная кровать с сеткой. На полке банка из-под монпансье 1980-го какого-то года выпуска. Собственно, и все…
Возвращаюсь домой, и почти сразу раздается звонок Клары Филипповны:
— Я еду в свой дом — в Чох.
— Нет-нет-нет! – кричу я. Вы там не сможете! Там нет рам!
— Да? — Клара Филипповна немного помолчала… — Тогда я куплю много целлофана… И «Роллтон». Все будет отлично. Не беспокойся и не приходи на вокзал!
Как будто главное, чтобы я не беспокоилась.
Когда я долго не звоню сама, Клара Филипповна осторожно звякает и спрашивает, все ли у меня в порядке. И это не обиженные старушечьи долгие разговоры. Она страшно занята: у нее выставки по Москве и по России, ученики, новые работы… Просто почему-то она стала беспокоиться за меня. И периодически намекать, что в принципе у нее всегда можно занять денег. А она ведь такая маленькая. Ее хочется на руках переносить.
Пять лет назад Кларе Филипповне делали операцию: рак. Третья стадия. «Да я, Полиночка, знаешь — приболела. В больницу, говорят, ложись. А так не хочется…» После больницы она рассказывала, как ужасно себя чувствует, сидя в очереди к врачу в онкодиспансере, куда ей надо периодически показываться. И видимо, перестала туда ходить. А потом перестала и говорить об этом. А я спрашивать. Может, она просто решила не замечать этот рак? «Начнешь нервничать — сразу исчезнешь»... Иногда звоню, слышу ее звонкий голос, и мне кажется, что раз он где-то там звенит, а она где-то там шебуршится — в мире все в порядке.
Когда я с фотографом первый раз пришла в мастерскую на Ленинградском проспекте, Клара Филипповна вела себя так по-дружески, словно мы сто лет знакомы. Все время спрашивала, как НАШИ дела, хотя было ясно, что мы пришли специально для того, чтобы узнать, как дела у нее. У нас такая работа. У журналистов вообще никто не спрашивает про их дела. А она извинялась за беспорядок в мастерской, передвигала холсты и тяжелые рамы, чтобы освободить место для стула, который вскоре стал столом. И на нем появилась курица-гриль и печенье «Курабье» («что по дороге успела в ларьке купить»). Мы просидели у нее часа три, забыв о том, что перед нами человек совсем другого поколения. Дистанции не было!
— Недавно приезжаю на дачу. Ну как приезжаю: сначала электричкой, ко мне до-о-о-олго ехать. А потом еще от станции… А я с тележкой. Устала, пришла, только прилегла — заваливается ко мне наш председатель садового товарищества. Как-то так он называется, надзирает за порядком. Он ничем другим не занимается. И живет там. И вот стал он мне рассказывать, как построил еще один этаж в своем доме, как машину сменил… Как дочка привела какого-то парня, а тот вроде голь перекатная, и он его выставил… Я слушала и думала: КАКАЯ СКУКОТИЩЩЩЩЩЩЩЩЩЩА! Ну что у него за жизнь! Он же даже не выезжает на этой своей машине из этого своего дома дальше поселка…
А однажды Клара звала меня в гости настойчиво, как никогда. Я прихожу. Она подробно расспрашивает про мои дела с квартирой. Про работу, про детей… А потом говорит:«Полиночка, я могу дать тебе 1000 долларов».
Сначала я смеялась. Сидит передо мной старушка под 90, перенесшая рак, наводнение, замыкание и много чего и похуже. В мастерской среди своих картин. Старых, новых, среднеазиатских, дагестанских, московских, подмосковных. Среди банок с кистями, подрамников, тюбиков… У стула, например, нет сидения. Только спинка красивая, ножки и каркас. Клара Филипповна сидит на перекладине, как попугайчик на жердочке. Для вида положила подушку, да та вовнутрь провалилась. Под другим стулом старый джурабок. Какие-то бумажки везде. Пожелтевшие, будто они 50 лет тут валяются. Ходить по мастерской невозможно: какие-то кучи всего, стопки, книги, буклеты выставок 40-летней давности. Когда предлагаю разобрать все это, Клара Филипповна всегда согласно кивает. Обещает позвонить и сказать, когда начнем. Но годы идут, и все остается на своих местах в буквальном смысле. Только покрывается новыми культурными слоями. А когда что-то падает – она говорит: наплевать, не поднимай!
И вот сидим мы с ней среди всего этого. Пьем чай из чайника, взятого у соседа по мастерской — художника, книжного графика. Потому что Клары Филипповны чайник сгорел («Странно, немецкий ведь, я его сама из Германии привезла» — значит, ему лет 15). А на ручке стула — прозрачный пакетик. Такие бесплатно на кассе дают. В пакетике тыща долларов сотенками — мне приготовлено. «Полина, это мелочи. Это, — говорит — ФИГНЯ!»
И в ее устах это очень органично звучит.
— Знаете, что сейчас модно, да? — самовыражение! А я — натурный художник. И всегда стремлюсь не столько самовыразиться, сколько увидеть, как оно НА САМОМ ДЕЛЕ, и запечатлеть действительность. Вот что мне всегда было захватывающе интересно. Зачем изобретать? Ведь лучше жизни ничего не бывает! Вся станковая живопись родилась ОТ жизни. И Грабарь меня отмечал как раз за умение сохранять самобытность изображаемого. Дагестан в этом смысле дал мне массу новых возможностей! Я писала не столько природу, сколько людей: по отдельности и массовые сцены, свадьбы, праздники. С интересом наблюдала и фиксировала, как в каждом селе отличаются обычаи, языки, одежда, дома…
Свои дагестанские работы Клара Филипповна не продает. Иногда только делает копии. Говорит, и так много чего потеряла в жизни. А это терять не хочет.
Картины аккуратно подписаны с указанием географических названий. Весь мир на них – это одна бесконечно солнечная страна, населенная особенными красивыми людьми. Любовь к цвету и свету, характерная для московской школы живописи, проявляется на полотнах Клары Власовой во всей полноте и яркости. И в каждом ее холсте проглядывает редкое умение относиться к людям с добротой и безусловной дружбой, а к жизни – с доверием и благодарностью.
Ни мульти, ни медиа – только честные холст, масло и умение видеть хорошее. Такое единственное самовыражение.
Клара Филипповна умерла 4 марта 2022 года.
Еще из цикла «Вещество времени»: https://zen.yandex.ru/media/sanaeva/strannoe-vescestvo-vremeni-5ef215d16a6542320850f41d