Только после сорока понимаешь, сколько воспоминаний можешь в себя вместить, сколько спрессованного времени. Живешь-живешь и объем прошлого внутри разбухает, иногда кажется, что новое не помещается и хочешь избавиться от лишних подробностей; а иногда потянешь за ниточку старой, законсервированной истории и такие детали вспыхивают, что пугаешься - ты же вообще ничего не забыла.
Объем памяти не ограничен. И даже в сорок лет устаешь носить в голове то, чего давно нигде нет. Обстоятельства, чувства, слова, целые дома и один город. И вот уже думаешь: 15 лет назад? Да это недавно. Время оказалось такой странной субстанцией. Оно никак не укладывается внутри.
Однажды я встречалась с тем, кто еще в двухтысячных носил в себе Серебряный век, встречи с великими людьми и все хорошо помнил. Художник Файтель Мулляр родился в 1911 в Одессе, в Москву приехал в 1929. В начале тридцатых уже оформлял станции метро.
Из одного окна его квартиры - кремлевские башни, из другого - жилой дом Большого театра с мемориальными досками по периметру. Внутри обстановка по-настоящему аскетичная. Кровать, кресло, столик... А он такой старенький! И помнит совершенно ясно, кажется, все свои 97 лет. Подробно помнит.
Мне предстояло о нем написать, говорили долго, о разном. И в его рассказе эпизод был, как представители графической секции МОСХ зашли к нему домой глянуть на его работы, чтобы понять, принимать его в свою организацию или нет. И он говорит, что расставил работы прямо на диване и на полу - больше мебели в его комнате не было. Ничего больше не было. И такая деталь:
- Я помню, рюмки искал, было неудобно, что и их нет...
В публикацию это не вошло - неформат. А меня как раз и поразило, что через 70 лет он помнит свою неловкость из-за рюмок.
Или что когда ему сказали подождать решения - принят ли он в МОСХ - он в волнении выбежал на улицу, "...а пальто на вешалке в приемной забыл". Выбежал и сел не в тот трамвай, уехал в противоположную сторону. И было это в 30-е годы прошлого века.
Когда я шла к Мулляру впервые, про его знакомство с Юрием Олешей уже читала: "Перед началом учебного года я пошел купить письменные принадлежности. Подхожу к магазину на Дерибасовской и вижу, что рабочий прибивает вывеску с надписью «Пищебумажный магазин». И вдруг обращается ко мне стоящий рядом мужчина, в котором я сразу узнал Юрия Олешу:
- Молодой человек, как Вы думаете, это действительно ошибка или сознательное заигрывание с покупателем?»
Он был первый, кто обратился ко мне на «Вы», рассказывал Мулляр.
Позже в Москве Олеша приведет его к Мейерхольду.
Мне это казалось настоящим чудом - прийти из Макдональдса и говорить с человеком, который был знаком с Цветаевой и Пастернаком, который, пока жил в Одессе, слушал выступления Багрицкого, Катаева, Бабеля, Семена Кирсанова, Юрия Олеши. Дружил с Липкиным и Аркадием Райкиным. Которому позировали Алексей Толстой, Сергей Эйзенштейн, Анна Ахматова, Борис Пастернак, Всеволод Мейерхольд...
«С Цветаевой у Мулляра связан один эпизод, который рассказывала на открытии выставки поэт и экскурсовод музея Галина Данильева . В 1923 году молодой тогда Файтель пошел в книжную лавку за тетрадями, увидел там ее сборник «Версты». На обложке был Амур с завязанными глазами работы Вышеславцева. И вот Файтель поступил в традиции бабелевского Бени Крика — украл эту книжку. Когда Марина Цветаева приехала из Франции в Россию, то ей поэт Семен Липкин в 1940 году сказал :" Есть в Москве художник, который Вас украл!"
В то же лето 1940 года Файтель Лазаревич отдыхал под Тарусой. Однажды, возвратившись в Дом творчества с прогулки, он от кого-то услышал – А к тебе Цветаева приезжала!
Свидетельство художника – это еще одно в пользу бытующей легенды о том, что перед войной Марина Цветаева побывала в Тарусе. Возможно, она побывала там тайно. Ф. Мулляр написал в 1940-41 годах акварелью и темперой по бумаге портрет Марины Цветаевой. Тем более что по его словам, он все же увиделся с ней потом, на даче у Б. Пастернака. Об этом пишет в своем очерке о художнике Г. Данильева: «Тем же летом Файтель Мулляр окажется в Переделкино со своим другом, Семеном Липкиным, – будут подыскивать ему дачу, припозднятся, зайдут к Борису Пастернаку и встретят там приехавшую Марину Цветаеву. Так состоится знакомство воочию».
Цитирую, чтоб показать степень погруженности художника в среду. Ахматова про него сказала: «Мулляр хорош во всем — от Библии до Бабеля...».
Или такая ремарка из первых уст: «Маяковского рисовал только со спины. Увидел на поэтическом вечере, достал блокнот, карандаш, стал зарисовывать. Он заметил, подошел и поставил на моем рисунке свою роспись. Позже я его видел только однажды – он выходил их мхатовского дома (Файтель Лазаревич делает жест, показывая на этот дом, который виден из его окна) вместе с Качаловым. Они громко говорили о Мандельштаме».
Все эти люди - для нас исторические персонажи, причем из истории довольно далекой, книжной, неоцифрованной, для Мулляра - живые, свои, недавние. И это даже не про теорию шести рукопожатий, а про вещество времени. Сидишь рядом и ощущаешь, как оно сжато. И не течет, а стоит.
— Вы ведь себе даже представить не можете всех масштабов и форм борьбы с «опиумом для народа»! Это было чудовищно! Чудовищно. В церквях – конюшни: я своими глазами видел, как лошади стояли в церкви недалеко от Шахматова, где Блок венчался с Любовью Дмитриевной Менделеевой, в мечетях – скотные дворы…
Про войну он так сказал:
— Ад Сталинграда воспитал во мне личность. Я уверовал: зло — побеждаемо.
И вовсе фантастичным был рассказ Файтеля Мулляра о его поездке в Дагестан в 1939 году. Как он, 28-летний одессит, вернее уже москвич, в одиночку по ночам, с трудом держась в седле, ездил там от одного села к другому,
— Передвигался между селами в основном по ночам, потому что днем лошадь не давали – днем лошади были заняты на работе. А я даже в седле до этого никогда не сидел. Где я и где лошадь? Да еще и вниз с обрыва, с горной дороги, смотреть было страшно. В общем, это оказалось непросто: провожатых со мной не было, лошади меня не слушались. А однажды, почувствовав неуверенного седока, лошадка и вовсе повернулась и пошла обратно в селение. А другая где-то на полпути и в полной темноте остановилась и просто легла. Хорошо, мне к тому времени уже подарили бурку. Я положил голову на теплый живот лошади, укрылся буркой, и так под звездами мы и переночевали. И это на всю жизнь осталось одним из самых моих любимых воспоминаний о Дагестане.
Оказавшись ночью в горах, под небом, неизгаженным городскими фонарями, в той полной темноте и тишине, что так и хочется назвать первозданными, я много раз пыталась представить, что еду тут совершенно одна, на лошади, которая меня не слушается... И никаких мобильников, никакой вообще связи. И ночь, и 39 год. Мне кажется это довольно таки страшно. И это был очень смелый одессит, который все это проделал.
— Я все удивлялся, что не вижу женщин, – они с нами не ели, и даже на стол накрывал мужчина. Я почему-то ожидал, что в горах пьют виноградное вино, но к баранине подали водку, чему я обрадовался. Мы с хозяином выпили, и беседа потекла веселей. Впрочем, то, что он рассказал мне, даже спустя 70 лет лучше не публиковать. (Смеется.) И еще меня поразило, что хозяева достали откуда-то из закромов новую, даже запечатанную простыню с широкой красной полосой и царской короной в изголовье – постелить мне. Ведь хранилась же в семье десятки лет! И они не пожалели для гостя! Так что ночевал я в царской роскоши.
— Работы, которые я привез из той поездки, сыграли в моей жизни важную роль. Дело в том, что, именно увидев их, представители графической секции и приемная комиссия Союза художников Москвы (знаменитого МОСХа) – Владимир Фаворский, Николай Чернышев и Александр Дейнека – приняли меня в члены этой организации. А ведь обязательный стаж для кандидатов в члены МОСХа составлял 2 года. Дагестанские работы были полны лирики, совершенно несвойственной тому времени… И это очень много значило в те годы.
Это был такой момент – важный: работы стояли перед этими знаменитыми художниками, они смотрели на них, потом Фаворский встал, положил руки мне на плечи, и я почувствовал, что он начинает плакать.
Я ходила к Файтелю Лазаревичу два раза. Оказалось, после первого нашего разговора он все возвращался мысленно к далекому тридцать девятому и к тому Дагестану, который помнит. Он дополнил свой рассказ и еще вручил мне листок с двумя стихотворениями, которые писал тогда на горных дорогах.
Он носил это в себе все эти 70 лет. Со всеми подробностями.
Очень ярко запомнился момент, когда мы пришли во второй раз, то сначала здоровались в коридоре с Ириной Георгиевной которая вела все дела художника. И пока разговаривали, я увидела, что Мулляр сидит у себя в комнате, готовый ко встрече "с журналистами". Ничего не делает, просто сидит. На нем чистая рубашка, на колене чистый платок, он свежевыбрит и расчесан.
"Ну рассказывайте, где вы так долго пропадали!" - говорит мне Ирина Георгиевна. А он всплескивает руками и восклицает:
- Разве у красивой женщины спрашивают, где она пропадала?!
Вот это класс! Такое услышать, как в Серебряном веке побывать. Чудеса.
P.S. Эти несколько встреч были довольно давно. Периодически печатала в поисковике - Файтелль Мулляр. Не хотела найти дату смерти. И однажды все же нашла. 2011. И его крепкое рукопожатие и его слова на прощание уже я теперь несу - в свои двадцатые, тридцатые и может даже пятидесятые годы 21 века. Этот человек будто вписал меня в какой-то общий мировой порядок. Втянул с окраины в большой круговорот.
А на прощание он мне знаете, что сказал? Наслаждайтесь жизнью! И вот от него было убедительно.
Еще из цикла «Вещество времени»: https://zen.yandex.ru/media/sanaeva/moia-podruga-1926-goda-rojdeniia-5e579beadb60e95a3617837d