27 февраля великому польскому артисту исполняется 75 лет.
История одного моего интервью с Даниэлем Ольбрыхским о театре, Высоцком и Гамлете...
На 18 октября 2012 года, в рамках фестиваля «Балтийский дом», был запланировал «Король Лир» с Даниэлем Ольбрыхским в заглавной роли. 15-го я уходил в отпуск. Но, поскольку мы с Верой (женой) никуда не уезжали, я попросил пресс-секретаря театра «Балтийский дом» Катю Матренину договориться с Ольбрыхским об эксклюзиве для меня. Катя пообещала:
- Он приезжает 17-го. Я вам непременно позвоню.
Позвонила 17-го:
- Даниэль готов с вами встретиться завтра в 12. Но эксклюзив не получается. Еще будет Дмитрий Циликин – он представляет «Деловой Петербург», и Татьяна Позняк из «Петербургского дневника».
Я взвыл:
- Катя! Какой же это эксклюзив! Циликин заведет узкопрофессиональный разговор, и, я не уверен, что с этой стези не получится сойти. Тем более, если время будет ограничено.
- Да, время ограничено. В час – репетиция. Так что, вы не придете?
- Приду, приду!
Конечно, мне хотелось поговорить с Ольбрыхским о Высоцком. Тем более, что 25 января будет отмечаться 75-летие Владимира Семеновича, а я не придумал для публикации в родном «Невском времени» ничего оригинального и масштабного.
Уже ночью в домашней библиотеке я нашел небольшую книжицу – «Венские каникулы», сценарий Эдуарда Володарского и Владимира Высоцкого. (Когда-то страшный дефицит!) Вначале хотел взять у Ольбрыхского автограф на книжке, а потом решил подарить ее Ольбрыхскому. У него такой может не быть.
Утром позвонил Льву Сидоровскому (выдающийся журналист):
- Лев Исаевич, отправляюсь на мини-пресс-конференцию к Даниэлю… Передать привет?
- Обязательно!
И пошел восторженный и обстоятельный рассказ о встречах с Ольбрыхским, впрочем, для меня ничего нового – все это я знаю из книги Сидоровского «Записки изгоя».
Без четверти двенадцать Катя немножко обрадовала:
- Позняк не будет, Татьяна Рудольфовна отдала свое время Циликину, он напишет и для «Петербургского дневника». Циликин звонил, он опаздывает, так что, может, вам повезет, и вы начнете разговор первым.
Мне не повезло. Потому что Ольбрыхский тоже опоздал – застрял в пробке. Первым (после меня и фотографа из «Петербургского дневника») появился Циликин, а вскоре и Ольбрыхский с женой Кристиной. Мы к тому времени уже были в кабинете Марины Беляевой (художественный директор театра) и определялись, куда его лучше посадить: в кресло или за рабочий стол.
- По мне так, лучше за стол, - сказал я. – Диктофоны можно положить на стол, сесть полукругом.
- Мне кажется, что в кресле ему будет удобнее, - предположил Циликин.
- Да, наверное… - неуверенно проговорила Катя.
- Пусть он сам себе выберет место, - сказал я.
Именно после этих слов они и вошли в кабинет, Даниэль и Кристина.
Ольбрыхский выбрал место за столом. И поинтересовался, нельзя ли открыть окно. Я тихонько взвыл:
- Шум машин будет забивать диктофоны!
- Они здесь не так-то часто и ездят, - сказала Катя.
Слава Богу, окно открыть не получилось – рамы старые, краска присохла, ограничились форточкой, которую в процессе беседы я тихонько прикрыл – шум с улицы все-таки мешал диктофонной записи.
Циликин начал с приветов, которые, порадовали Даниэля. Я понял, что Дима выходит на первые позиции, и я могу остаться на бобах. Улучив момент, я сказал:
- Даниэль, я тоже хочу передать вам привет. От журналиста Льва Сидоровского (по-моему, фамилия Ольбрыхскому ничего не сказала), который встречался с вами в Варшаве, а в 1973-м, когда был ваш творческий вечер у нас в Доме актера, он читал стихотворное посвящение вам.
Ольбрыхский просиял:
- О, да! У нас, кажется, есть запись этого чудесного вечера? – Он вопросительно посмотрел на жену.
- Да, да, у нас есть такая запись, - подтвердила Кристина.
- Кроме того я хочу вам подарить… У вас есть такая книга?
- Да, конечно, но я с удовольствием приму ее от вас. Лишней она не будет.
И снова Циликин потянул одеяло на себя. А я принялся фотографировать Ольбрыхского своей «мыльницей».
Даниэль курил тонкую сигарету. Неожиданно он положил ее, недокуренную, на мой подарок. Сигарета в отличие от папиросы, насколько мне известно, продолжает «куриться» сама по себе. И я время от времени с опаской поглядывал: не загорится ли книга? На удивление, ничего не произошло. Более того. Когда в конце беседы Ольбрыхский взял книгу в руку, на обложке даже подпалины не было. Обложка была как новенькая. Чудеса…
Фотографировать Ольбрыхского сложно. Лицо его получается перекошенным. Не хватало света – при движении что-то обязательно смазывалось, да и аппарат слишком простенький…
В какой-то момент, я понял, что если нагло не включусь в разговор, на меня времени может просто не остаться. И я включился…
Опускаю весь разговор о «Короле Лире» - иначе история слишком затянется.
Даниэль упомянул Гамлета.
- Даже Гамлет - это как шведская гимнастика в сравнении с королем Лиром. Я ухватился за эту фразу – чтобы поговорить о Гамлете – его и Высоцкого.
Привожу «непричесанную» стенограмму этого фрагмента нашего разговора – так достовернее.
- Вы говорите: что Гамлет - это гимнастика…
- В смысле, что есть сцены ужасные там - монолог, предание за духом отца, но потом 50 минут отдыха. А вы увидите - полчаса я не схожу со сцены с очень сложными движениями физическими, даже один монолог короля Лира…
- Это вы сегодня с позиции возраста, с позиции, когда у вас в багаже есть король Лир, говорите, что Гамлет - гимнастика. Тогда же, когда вы приступали…
- Есть место, чтобы отдохнуть в «Гамлете». В «Лире» почти нет. Есть один момент, где нету, я там могу выпить кофе, отдохнуть, закурить, но потом вхожу - это невероятно сложно физично.
- Для Высоцкого это была самая сложная роль, и самая его знаковая…
- Гамлет?
- Да. И даже - я об этом не раз читал, что вы отказались играть Гамлета, когда увидели, как его на разрыв аорты играет Высоцкий.
- Нет, не поэтому.
- Такая легенда у нас в ходу.
- Нет, нет, нет. Любимов поставил «Гамлета» с Высоцким - Высоцкий был уже зрелым мужчиной. И зрелым он до конца и был. Это Гамлет зрелый, который знает уже всё. Моего Гамлета Ханушкевич поставил на ребёнка, который очень интеллигентный, но он открывает мир, и удивляется: ну почему же так? Открывает. И поставлено это было на моих реакциях юноши. Высоцкий мог бы даже сказать: «Быть или не быть? Быть! Вот в чем вопрос…» Он так зрело это играл. Но мой Гамлет был на моих реакциях - как мальчик, юноша, был поставлен. Я помню, во время генеральной репетиции - я об этом не знал - сказал Ханушкевич супруге своей бывшей, которая с ним жила, которая играла Гертруду, мать Гамлета: «Как он будет ругать тебя в третьей сцене: «Мать, ты там с дядюшкой, сволочь! А ты тоже!..» В монологе матери Гамлета. Сказал ей: «А ты, когда он подойдет, трахни его по лицу! Посмотрим, что он сделает». Я играю. Репетиция. Мы уже в костюмах, уже в зале немножко студентов. Вдруг - бах! Я получаю! Что? Я отдал. (Изображает пощечину.)
- Ответили!
- Да.
- Ударили! Женщину? Мать?
- Да.
- Гертруду?
- Да! Я вижу: у неё слезы. У меня тоже, потому что она мне шлепнула так, что «звездит» в глазах. Но! Что я сделал? Две секунды! Тишина! Что я сделал? Ударил свою мать! Ударил свою любимую подружку Софию, супругу директора театра. А у меня еще пять страниц монолога! И я обнял её, осунулся (опустился) на колено и кончил главу так, здесь (показывает: прижавшись к животу). И кончил, рыдая, монолог. И так все остальные четыреста раз. Я после 400 раз, уже возвращаясь из Питера, сказал: уже больше не хочу играть Гамлета, я чувствую себя плохо в этой постановке. Я совсем другой человек. «Ну что ты! Хорошо! Голос сейчас у тебя… Хорошо, ты выглядишь…» - «Но я уже не сам! Неужели ты не понимаешь? Ну представь себе, если бы ты сегодня во время репетиции сказал супруге своей: ударь своего сына, я бы не отдал, а сделал так: «Спокойной ночи, мать!» И ушел.
- Погладил по щеке?
- Да. Надо все переделать - на реакциях зрелого уже человека, а не парня. И все партнеры уже должны быть другие. Я еще сыграл три-четыре раза, то, что было продано, и пошел в другое…
- То есть ваш Гамлет стал Гамлетом Высоцкого уже!
- Нет!
- Достиг того возраста!
- Стал зрелым мой Гамлет юноша, уже я больше не был юношей, и надо было поменять всю постановку.
…Разговор и в самом деле оборвался неожиданно, что называется, на полуслове. Продолжался он чуть более получаса…
Автор текста - Владимир Желтов
