С утра поднялся сильный ветер. Большие волны с белыми гребнями накатывали на судно. Ударяясь о борт, заливали палубу и обдавали потоком холодных брызг. Судно зарывалось в волну, а потом задирало нос вверх, раскачиваясь, как на качелях. Работы на сегодня прекратились. Вахтенные спешно закрепляли рыболовецкие снасти.
В каюту ввалился Петька. От сильного морского ветра его лицо было красное, с шелушащейся кожей. Он расстегнул непромокаемый костюм и повесил его на крюк у двери, бросив сверху вязаную толстую шапку. Сел на койку и обхватил загрубевшими красными руками электрический чайник на столе, еще горячий. Блаженная улыбка разлилась по его лицу.
- Ну, что, как там? – сквозь зевоту спросил Степаныч, разбуженный шумным возвращением Петьки.
- Ветер больше двадцати пяти узлов, волна сильная. Обойдется. Скоро…. - он не успел договорить, как дверь в каюту распахнулась. Показалась растрепанная голова Генки с мокрым от брызг лицом и огромными испуганными глазами.
- Беда. Егорыча за борт смыло, – хрипя и задыхаясь, проорал он и побежал дальше по коридору.
Петька и Степаныч вмиг вскочили с кроватей и бросились вон из каюты.
- Куда, оденься! – Петька толкнул в грудь Степаныча, останавливая его в дверях. А сам рванул по трапу наверх. В грудь ударил шквалистый ветер с солеными брызгами. Петька старался удержаться на ногах, цепляясь за поручни. Прямо у выхода столпились моряки, которые орали, чтобы перекричать шум ветра и моря.
- Да мы… - запинаясь, говорил самый старший из моряков, – мы уже заканчивали, я закреплял трал. А он… подошел к краю. Я кричу: «Чего застыл, не насмотрелся еще за двадцать лет? Помогай!». А он… Он оглянулся, помахал мне рукой и.… А что я? Я даже разогнуться не успел. Подбежал, а его уже нет. Я … - Он еще что-то пытался сказать, но, то ли слезы, то ли морские брызги стекали струйками по щекам.
Степаныч, задыхаясь от быстрого подъема, остановился на последней ступеньке и услышал окончание фразы.
- Всё, вахтенные по местам, остальные разошлись по каютам, - скомандовал боцман, втянул голову в плечи и побежал к ходовой рубке.
Степаныч первый спустился в каюту. Сел, уперев локти в стол и уткнувшись лицом в ладони.
Немного погодя вошел Петька и сел на койку напротив.
- Ты чего, Степаныч? Чего ты? – только чтобы не молчать сказал он.
- Он не должен был идти с нами. Он… не знаю, как ему удалось обхитрить комиссию. Он обещал мне, что это последний рейс. Что попрощаться с морем хочет, - глухо говорил сквозь ладони Степаныч.
- У него никого нет. Вообще. Жена сбежала отсюда через полгода, после его первого рейса. Детей не успели завести. Мать умерла. Никого. Что он на берегу делать будет? Умирать? Он говорил, что море для него — это жена, сестра и мать. Без него не может, поэтому пошел с нами в этот рейс, - Степаныч поднял лицо с сухими грустными глазами.
- Видел же, что задумал что-то. Думал, показалось. Он ведь байку рассказывал, что купит домик в средней полосе, где-нибудь под Рязанью, будет картошку сажать, огурцы выращивать. Сад яблочный разведет.
- А ты знаешь, как пахнут яблоки? – спросил он Петьку немного погодя. – Не магазинные, а настоящие яблоки, прямо с ветки. – Степаныч смотрел куда-то поверх головы Петьки.
- Спелые. Кожа матовая, покрыта мелкими бисеринками росы, а запах…. Все сейчас отдал бы, чтобы этот запах почувствовать. Не могу уже дышать этим морем соленым, рыбой. Весь пропах, просолился, как селедка.
- Степаныч, ты… - Петька попытался заглянуть ему в глаза.
Мужчина отвернулся, пряча от парня набежавшие слезы. Вздохнул тяжело.
- Я понимаю его. Если бы я… тоже так сделал бы…. У меня сват в пятьдесят три умер. Что для мужика пятьдесят лет? Самое то. И ум, и опыт, и сила еще есть. Не годы. Списали на берег. Радовался. Тоже байку рассказывал, что теперь с семьей поедут на юг, домик присмотрят. Не надо скучать по родным, внуков ждать будет, - он помолчал, разглядывая пятно на столе.
- Мы ведь как? Когда в море уходим — не дождемся берега, скучаем по семье. А на берегу через две недели места себе не находим, в море рвемся, время торопим, скорее бы. Так вот, приехали с юга, все собираются в новый рейс, а он… в общем, прихватило сердце. «Скорая» приехала, а он уже умер. Инфаркт. Тоже не смог пережить расставания с морем. Не отпускает Север никого. Никуда от него не деться.
- Эй. Ты что задумал? Ты брось такие разговоры. – Петька толкнул Степаныча в плечо.
Тот поднял взгляд на Петьку.
- Ничего. Ничего, парень. Мне еще пятидесяти нет. Я еще похожу с вами. Я еще крепкий. Не бойся. Это я так, размышляю. Ты никому, слышишь? Ни-ни.
- Ладно. Ты, это, давай, отдыхай. У нас еще один заход с тралом будет и все, на берег, - Петька скинул куртку и лег на кровать, свернувшись калачиком и подложив руки под щеку.
- Ждет кто? – спросил Степаныч уже более спокойным голосом. - Свадьба то скоро? - Он посмотрел на Петьку.
Тот уже спал. Степаныч поднялся, по-отечески накрыл его ноги одеялом. Вздохнул. «Эх, молодость. Вы еще не знаете, какая тоска берет, когда тебя списывают на берег». Он погладил грудь слева. Что-то сердце сегодня ноет. Судно раскачивало, но моряки давно привыкли, не волновались. Бывали и пострашнее штормы.
«Хорошая смерть. Все равно на могилу никто не придет. Правильно сделал. Навсегда остался в Баренцевом море. Стал частью его. Вечная тебе память, друг Пашка», – размышлял Николай Степанович, а попросту — Степаныч, как звали его все на судне. Здесь люди не церемонятся, живут бок о бок, теснее, чем в тюремной камере.
Он обвел взглядом тесную каюту на четверых. Полгода вместе, деля горе и радости, гася раздражение и обиды. Вытянулся на койке, уперев взгляд в полку второго яруса кровати. Только сейчас он до конца осознал, что на нее больше никогда не ляжет его друг Пашка.
«Никогда», - гулко отдалось в сердце и защемило, заныло от тоски, усталости и еще бог знает от чего.