Русский – человек, тот который в состоянии часами ругать свою родину и мгновенно дать в морду тому иностранцу, который с ним согласился
Либо мне просто так «везло», либо среднестатистический немец, и правда, не склонен критиковать свой фатерланд.
Я – русский человек. В том смысле, что критикую все русское. И не только потому, что оно плохое, а потому что оно мое, я его знаю. Знаю, каким оно было, знаю, почему оно такое, какое есть, и знаю, что оно может быть лучше.
Немцы не такие, родину ругать они не любят, актуальное правительство еще может быть, но в остальном твердо стоят на своем – немецкие дороги самые лучшие (брусчатка, которую мы материли, уже забыта), немецкие машины (с дизельным скандалом), немецкая бесплатная медицина и шницель выше всех похвал. Вот вспомните, как узнаваемы немецкие туристы – только они на всех без исключения курортах пьют немецкое пиво и повторяют: «А вот у нас в Германии… дороги лучше, дети умнее, старики здоровее, трава зеленее и… далее по списку». Немцы будут хвалить все немецкое только потому, что оно немецкое и точка.
Я по наивности своей полагала, что эта модель поведения «на людях», а дома, на своих кухнях, жахнув чего-нибудь кроме пива, они как и мы начинают хватать соседа за грудки и, перекрикивая друг друга, кричать: «Довели, загубили, обворовали, похерили…» Оказалось, я очень сильно переоценила критический потенциал местного населения.
Бывшие «осси» (жители «остблока» или ГДР) словно и не помнят о том, что после объединения в большинстве своем остались не только без накоплений, но и без профессии (о том, что целый ряд дипломов оказался просто непризнанным новым государством, надо будет написать отдельную статью), не обращают внимание на то, что «талончик» к врачу-специалисту надо ждать несколько месяцев и прочие мелочи… И мне не разрешают на все это внимание обращать:)
Но есть одно исключение из правил – это беженцы.
Может быть, когда-то еще в доисторический период (т.е. до моего прибытия в Германию) были еще и такие приезжие, которых звали мигрантами. Были они, наверняка, разные – трудовые из Турции и Вьетнама, политические из азиатских диктатур, «наследственные» поздние переселенцы и академические со всего света. И отношение к ним было разным в зависимости от размера приносимой пользы или наносимого вреда. Все изменил 2014 год, когда эмоционально нейтральное слово «мигрант» исчезло из лексикона и ему на смену пришло ярко окрашенное слово «беженец» (Flüchtling).
Мне «посчастливилось» приехать в Германию в начале 2016, когда уже даже до нашего захолустья докатилась волна приютов для беженцев. Но местное население было взбудоражено не только этим – разнообразные интернет-ролики, снятые неизвестно кем и неизвестно где, разъясняли простым бюргерам, в чем еще виноваты перед ними вновь прибывшие. Признаюсь – мне очень нравилось как клинит бортовой компьютер моих собеседников: с одной стороны, уже описанная мною лояльность государству и правительству, с другой – это ж наши деньги! наши налоги!!! (Налоги, надо заметить, это священная корова любого немца, даже того, который их никогда и не платил)
Именно в этот ответственный для каждого немца, немецкого правительства, немецкого государства, европейского сообщества и, чего уж там, человечества в целом момент кому-то наверху пришло в голову вспомнить, что Германия же страна беженцев!
В том смысле, что в ходе Тридцатилетней войны (1618-1648) бранденбургские земли обезлюдели настолько, что и великие курфюрсты, начиная с Фридриха Вильгельма I, и прусские короли, вплоть до Фридриха II, собирали желающих со всех концов Европы, маня налоговыми льготами и религиозной терпимостью. Тысячами прибывали в бранденбургские топи голландцы, французы и выходцы из других немецких земель. Воспоминания об этих событиях живы и поныне. Так, например, ни один немец не в состоянии с первого раза осилить название соседней деревушки – Vevais (Вивье) и норовит обозвать ее Фефес. И даже памятник французским гугенотам на въезде в населенный пункт ни на какие мысли не наводит…
Из пыли и нафталина было извлечено колониальное прошлое кайзеровской Германии. По образу и подобию почившей в бозе Британской империи в Германии тоже должны были бы оказаться толпы темнокожих наследников притесняемых и угнетенных. Оказались или нет – вопрос другой, но скажем так, могли бы оказаться…
Однако славного переселенческого прошлого в ситуации штурмующей местные УФМС, биржи труда и прочие инстанции многоголосой и разноконфессиональной реальности было мало! Слово «беженец» стало бить рекорды популярности, смысловой спектр его расширился до невозможности. Так появились беженцы климатические и экологические, из человеческого и животного мира и так далее и тому подобное. Вся страна вдруг стала страной беженцев.
(Продолжение следует)
