«Ветер дул всю ночь. Всю долгую, нескончаемую ночь…
Войдя тихим невидимкой, обшарив шпионом все закоулки. Присмотрев слабые места, наметив сокрушительные блицкриги. Собрав силы, накопив массы он ошалело повелевал вселенной. Будто, полученный мандат давал права. На лихоимства и безумства. На добрых присяжных и подкупленных судей, на ближайшие амнистии и досрочные выходы. Казня и каясь, одновременно, он не смущался своими планами. Ибо, они были — как становилось очевидным. Всегда и «до века»…
Мерзкий проказник и шельмец — он ожесточённо тряс железом кровли, разбойничьи свистел в дымоходах, истово рвал все благие прогнозы, в клочья. Бурлил злобными намерениями, демонстрировал накаченные мышцы. Проходимец, словно намекал: «А **** раздавать преференции и авансы? Их же отрабатывать надо! Вот и отрабатывайте, паскудники!..»
С полудня МЧС оповестило «об усилении», а к вечеру уточнило — «до ураганного». И не ошиблось. Обещанное ранее «потепление и солнечно» ушли в небытие. «Авансы» осыпались малыми талыми снегами, с тополей и берёз. Шальной — ветер гонял белые, похожие на всплеск метели, зализы. Как сумасшедший — мячики. Без смысла, без нужды, без цели. Обессиленные сонмы снежинок, в конце забега падали замертво на чёрную — вымоченную, вымученную, бездарной зимой — землю. «Без отходной, без слёз прихожан».
Похожий на бурные неуправляемые ветры с гор, он нёс смуту и новый уровень понимания. «Всё меняется, как прежде не будет. Никогда…»
Порывы влажноватой знобкости, вносились в микрощели пластиковых окон. Навевая мысли об уязвимости — как следствие, дрянной продажной надёжности — мира. Шторы колыхались, серый рассвет сочился из застеколья. День начинался боязливо, казалось, высматривал себе схроны, из-за угла. Мутное удивлённое ярило, изредка подслеповато глядело, сквозь плотную сизую пелену туч. Мучаясь печалью, предвещая и благословляя — «гнусные новости разносятся быстро!»
Сумбурная ночь отразилась колото-резанными снами. Невнятными и тяжёлыми. Снилось запечёное вепрево колено, которое надо было есть. Снился бурый медведь, которого надо было обороть. Снились похороны. Умерла, ещё довольно молодая, женщина. Но на отпевание пришло, с десяток, сутулых, худых «почти старух». Все в чёрном — как галки — они молча толпились возле покойницы. И скорбно глядели себе под ноги…
Голова осоловело болела, весь организм чувствовал себя в растерянности. Так бывает, после тяжёлой, продолжительной болезни. Но болезни не было. Был ступор. Который, за ночь развеял и унёс дерзкий, бесшабашный ветер. Осталась вепрева оконечность, раунд с мишкой и чьи-то, ненужные теперь, похороны…»