Голландский рок напоминает топор, подложенный под компас, чтобы заманить сбитый с курса корабль в некую область, где всё призрачно и второстепенно. Будучи тенью и отражением того, что создано англосаксонской цивилизацией, при всей своей плодовитости и многообразии, он остается единым по сути.
Художник часто знает о своем произведении меньше, чем само оно способно со временем рассказать о его глубинных помыслах и вожделениях, и здесь перед нами именно такой случай.
Бесконечные камбеки и перезаписи, выполненные без прежней силы и былого блеска, когда от группы и от стиля осталось одно название, говорят не о том, что хотел бы узнать внимательный слушатель, а художественно-беспредметное разлагательство залежей старого материала добавляет трагически мало к тому, что человек с развитой интуицией может выяснить без подсказок.
Полувековая история этого явления, слишком очевидного, чтобы претендовать на статус феномена, условно подразделяется на пять этапов. Первый из них, это по-прежнему окутанная романтическим флёром эпоха фрик-бита и ритмичной лирики, с одинаковым энтузиазмом исполняемых группами, чьи громкие английские названия скрывали труднопроизносимые имена музыкантов, однотипные как у китайцев или у русских в сделанных на Западе картинах про ГУЛАГ и шпионаж.
Несмотря на качество и оригинальность того, чем занимались эти совсем еще молодые люди, к ним мало кто прислушивался за пределами Нидерландов. Хотя один из альбомов квартета The Motions был записан в Англии, и его продюсировал Скотт Уокер – еще один самобытнейший интерпретатор чужих достижений.
Дефицит делает человека всеядным и падким на заменители – пластинки и записи из Голландии просачивались в Советский Союз, где всегда находился кто-то готовый их прослушать и полюбить.
Одной из наиболее известных узкому кругу адептов биг-бита была группа ZZ and De Maskers, которой руководил Борис Бубер, человек с именем худрука советского ВИА.
Помимо ритмичной танцевальной лирики в духе The Shadows, эти «масочники» исполняли странные вещи, в том числе и про Дракулу, чье имя советскому подростку говорило крайне мало, а узнать, кто это такой можно было только из примечаний к повести братьев Стругацких «Понедельник начинается в субботу».
«Масочникам» принадлежит и самая забойная версия легендарной «О бэби, бэби, балла, балла», которую записал с ними, к тому времени забытый у себя в Америке, Чебби Чеккер.
К тому же, бывшему «королю твиста» удалось значительно расширить поэтический текст этого шедевра, заимствованного у фрик-битников The Rainbows из ФРГ.
Голландский для человека несведущего звучит почти как идиш с вкраплениями слов, похожих на мат, и это роднило некоторые вещи тамошних групп с набиравшим силу в отечественном магнитиздате «одесским» направлением.
Необычные тандемы порождают неожиданные ассоциации. Так, например, совместная работа голландских арт-рокеров Focus с американским еретиком Пи Джей Проби местами сильно напоминает воображаемую запись Аркадия Северного с московским «Автографом», но об этом мы поговорим ниже.
Особой любовью первого поколения советских любителей бита пользовались старые «Скорпионы» – на самом деле англичане, приехавшие на континент для заработка, как здешние лабухи куда-нибудь в Магадан. Их нарочито придурковатая версия Hallo, Josephine была особенно памятна и популярна.
Однако в семидесятые годы те, кому она запомнилась, как правило, могли воспроизвести её только собственными силами, включая безумный смех, сопровождающий эту замечательную вещь.
С «Жозефиной» соседствовал Roadrunner голландских «Фантомов», затмевающий количеством воплей и гитарного скрежета версию британских The Pretty Things.
А где-то рядом начинающий виртуоз Ян Аккерман пытался попасть в струю с песенкой про русского разведчика, чей слегка видоизмененный рифф позднее попадет в «Rasputin» – знаменитый бониэмовский венец творения, казавшийся моим ровесникам пределом русофобии и раскрепощения.
У каждого поколения свои иллюзии на этот счет. Пластинки раннего голландского бита не переиздавались, пленка рвалась, размагничивалась и осыпалась, жизнь диктовала свои условия, и в трудовом договоре не было ни слова про «масочников» или, тем более, «фантомов».
По этой причине чудаковатые, но крайне любопытные приверженцы старых групп и устаревших ритмов всё чаще напоминали «дракулу» в обществе, отрицающем существование вампиров, а точнее – реакционного романтика, рыщущего в поисках утраченных иллюзий, от которых не спасают новые веяния.
Нельзя помешать автору любить свои слабые вещи, подобно родителям, отдающим свою нежность именно неудачным детям. Эта странность заставляет взрослых людей хранить неказистые игрушки, примитивные рисунки и многое другое, чем принято любоваться без свидетелей, сознавая при этом, что ты не одинок в своем пристрастии.
Наивный бит выходил из моды, мастерство музыкантов росло, Соединенные Штаты и Англия демонстрировали миру новые, более сложные образцы для подражания.
Отказ от пения на родном языке с обязательным переходом на второсортный английский становился нормой повсеместно – от танцплощадок социалистического захолустья до уютных европейских «городков в табакерке», которые пощадил послевоенный передел мира. Хотя, следует отметить, что и ансамбли и солисты стран Восточной Европы имели возможность петь каждый по-своему. И благодаря этому сегодня их записи звучат оригинальней и веселей.
Самой известной группой, ради которой экспортерами и был выдуман термин nederpop, по праву считается Golden Earring, чьи принципиально только «свои» композиции на протяжении тридцати лет довольно точно отражали метаморфозы англоязычной поп-культуры.
В их ранних песнях слышно влияние ранних The Byrds и Moody Blues, в записях среднего периода то же самое, только уже, как говорится, mutatus mutandis, с определенной долей отставания. И в этой последовательной, если не сказать, хронической, мимикрии, присутствует некий азарт, заставлявший отслеживать творчество «золотых сережек» в ущерб куда более интересным исполнителям.
Лирический шлягер этой группы – Smokin’ cigarettes – одно время любили и у нас, отчасти благодаря простоте названия. По форме он напоминал ранние хиты великих Four Tops, чья популярность в Союзе закономерно равнялась нулю.
Golden Earring одними из первых стали увеличивать длительность композиции, разбавляя куплеты с припевами избыточной импровизацией.
Вот три наиболее известные пьесы разных времен – Song of a Devil Servant, Radar Love и Twilight Zone, где обильно использован этот прием.
Подозреваю, что именно гротескная вторичность, а не сценическая подвижность, привлекла внимание Пита Таунсенда к этим голландцам, обеспечив им контракт с лейблом Track Records. Хотя я бы сравнил их с «Землянами».
Антиподом Golden Earring смело можно назвать квинтет The Cats, ориентированный на имитацию Bee Gees и Fortunes. Записав в Англии довольно живой и разнообразный, дебютный альбом с элементами «белого соула», голосистые «Коты» облюбовали нишу предельно нудной музыки для предельно медленных танцев, которые теоретически так любит обыватель средних лет. И многообещающее начало их карьеры потонуло в руладах одиозной Vaya Con Dios, которую добрые люди на фирме «Мелодия» даже поместили в сборник «Эстрадная орбита».
Но первый диск действительно очень хорош. С его помощью я в своё время открыл для себя такие перлы, как Night Time – тончайшую стилизацию в манере Impressions, и I’m Going Out (The Same Way I Came In) из репертуара труднодоступной на тот момент Лесли Гор.
Впрочем, мои сверстники реагировали только на лирическую Without Your Love, в припеве которой их чуткое ухо отчетливо различало один русский глагол несовершенного вида в повелительном наклонении.
И, по-моему, это была единственная на пластинке вещь, написанная одним из участников группы.
👉 Голландский рок. Этюд о тюльпанах. Часть 2
👉 Бесполезные Ископаемые Графа Хортицы