В 70-е годы XIX века французская криминальная полиция "Сюрте"("Безопасность")пользовалась всеобщей славой и считалась колыбелью уголовной полиции вообще, а ее семидесятилетняя история исчислялась со времен Наполеона.
Существовавшие до Наполеона полицейские службы во Франции занимались не столько раскрытием уголовных преступлений, сколько выслеживанием и арестами политических противников французских королей. Для борьбы с криминалом эти службы были слишком малочисленны и неквалифицированы. В итоге, к началу XIX века парижские улицы были по настоящему опасны не только ночью, но и днем. Поистине революционный прорыв в наведении порядка совершил человек по имени Эжен Франсуа Видок. Личность темная и очень противоречивая.
До 35 лет жизнь Видока представляла собой цепь сумбурных приключений. Сын пекаря из Арраса, Видок побывал актером и солдатом, матросом и кукольником, наконец угодил в тюрьму. Его приключения столь увлекательны и многочисленны, что заслуживают отдельной статьи и здесь мы на них останавливаться не будем. К 25 годам Видок был уже закоренелым преступником-рецидивистом, в очередной раз бежал из тюрьмы и затаился в Париже, торгуя поношенной одеждой. 10 лет его шантажировали выдачей властям бывшие подельники, вытягивая из него деньги. В конце концов Видок сделал самый решительный шаг в своей жизни: отправился в префектуру полиции Парижа и предложил использовать для борьбы с преступностью приобретенный им за долгие годы заключения богатый опыт и знание уголовного мира. Взамен он просил избавить его от уголовного преследования за прежние дела. Руководство Префектуры пошло на эту сделку от безысходности. Решено было использовать Видока в качестве секретного полицейского агента. Его арестовали, устроили побег и Видок вернулся в привычную среду преступного мира Парижа. Начал он с вербовки помощников, руководствуясь принципом "Побороть преступление сможет только преступник". Вначале у Видока работало всего 4, потом 12 и затем уже 20 бывших заключенных; он выплачивал им жалованье из секретного фонда и держал в строжайшей дисциплине.За один только год Видок с двенадцатью сотрудниками сумел арестовать 812 убийц, воров, взломщиков, грабителей и мошенников, ликвидировал притоны, в которые до него не рискнул сунуться ни один мировой судья или инспектор. На протяжении 20 лет организация Видока (которая вскоре стала называться "Сюртэ") разрасталась и крепла, став тем ядром, из которого развилась впоследствии вся французская криминальная полиция.
Очевидно Видок явился изобретателем и основоположником методов, применяемых полицией по сей день: многоликие перевоплощения, тайные проникновения в притоны, инсценированные аресты, "подсадка" сотрудников Сюртэ в тюремные камеры, организация затем их "побегов", даже инсценировки смерти сотрудников после выполнения ими заданий – все это обеспечивало Видоку непрерывный поток необходимой информации. Основу успешной деятельности этого человека составляли: интуиция, актерские способности, потрясающая зрительная память и небольшой архив, служивший Видоку лишь небольшим подспорьем. Когда стало невозможным скрывать истинную свою роль и сущность Видок перешел на легальное положение, заняв государственную должность шефа Сюртэ. В эту свою бытность он изобрел еще один метод для идентификации преступников - "парад заключенных". Вы наверняка и не один раз видели в кино такую сцену: в тюремном дворе покругу ходят заключенные, а сбоку стоит группа полицейских и внимательно за ними наблюдает. Такую практику ввел Видок. Каждый сотрудник криминальной полиции должен был являться на парад заключенных, вглядываться в лица и запоминать, запоминать.
В 1833 году Видок вышел в отставку. Новый префект полиции Анри Жиске не захотел мириться с тем фактом, что весь штат уголовной полиции Парижа состоит из бывших уголовников. Видок не сильно горевал по этому поводу, тут же открыл частную детективную контору (пожалуй, первую в мире), стал преуспевающим дельцом и писателем, не раз подсказывал сюжеты для романов великому Бальзаку, так что остаток своих дней он прожил весьма интересно. Скончался Видок в 1857 г. На этом мы прощаемся с этим поистине уникальным человеком и следуем далее.
К 1879 году Сюрте уже располагалась в большом здании на набережной Орфевр, где находится и по сей день. В Сюрте работало уже несколько сотен инспекторов, а не двадцать сотрудников, как во времена Видока. Подчиненные Видока с уголовным прошлым уступили место более или менее почтенным обывателям. Однако методы для идентификации преступников применялись прежние, изобретенные еще основателем: парад заключенных, зрительная память, архив. Но если маленький архив Видока служил ему лишь подспорьем, теперь он стал основным средством учета и идентификации. Архив Видока превратился в гигантское бюрократическое сооружение. Горы бумаг в беспорядке валялись в мрачных и пыльных, освещенных газовыми рожками помещениях префектуры. Здесь на каждого пойманного преступника была заведена карточка. Как было заведено еще при Видоке, в нее заносились: фамилия, вид совершенного преступления, судимости, описание внешности. И таких карточек было собрано около пяти миллионов. Разумеется этот архив постоянно пополнялся. Добавим сюда еще фотоархив, насчитывавший 80 тысяч фотоснимков. после того как в 40-х годах в одной из брюссельских тюрем стали фотографировать преступников. Но самое обидное в том, что не существовало какой-либо внятной методики эти карточки и фотографии классифицировать. В особых случаях десятки инспекторов целыми днями вручную перебирали весь архив в поисках нужных данных.
Поэтому как бы ни восторгались иностранцы быстрому разоблачению в Париже преступников, бежавших туда из своей страны, и какие бы ни рождались легенды о парижской полиции, Сюртэ 1879 г. была уже поражена глубоким кризисом.
Совершить новую революцию в криминалистике и вывести Сюртэ из кризиса было суждено человеку по имени Альфонс Бертильон. Удивительно, по каким критериям природа или провидение выбирает людей для осуществления ответственных миссий и исторических поступков.
Альфонс Бертильон был худым, болезненным молодым человеком, на бледном лице которого застыло печально-холодное выражение. У него были медлительные движения и невыразительный голос. Он страдал диспепсией, носовыми кровотечениями и страшными приступами мигрени, вследствие чего он был настолько малообщителен и замкнут, что производил прямо-таки отталкивающее впечатление. К его замкнутости присовокуплялись недоверчивость, сарказм, холерическая злобность, нудный педантизм и абсолютное отсутствие чувства прекрасного. Он был настолько лишен музыкального слуха, что во время военной службы ему приходилось отсчитывать отдельные звуки, издаваемые трубачом, чтобы отличить сигнал "подъем" от сигнала "сбор".
Родился он в Париже в 1853 году. Его отец был известным врачом, изучал статистику и занимал пост вице-президента Антропологического общества Парижа. Дед Альфонса – Ашиль Гийар, естествоиспытатель и статистик-демограф.
Юный Бертильон долгие годы был живым подтверждением расхожего мнения о том, что природа отдыхает на детях гениев. Мальчика три раза исключали из лучших школ Франции за плохую успеваемость и возмутительное поведение. Когда отец понял, что Альфонсу не суждено стать ученым, он использовал связи, чтобы устроить сына в банк. Однако и там молодой человек продержался лишь несколько дней. Наконец только благодаря связям его отца, молодого Бертильона приняли помощником письмоводителя в префектуру полиции.
Рабочее место Бертильона находилось в углу одного из больших залов, загроможденных картотеками на всех французских уголовников. Летом в этом углу было нестерпимо жарко, а зимой так холодно, что приходилось писать в перчатках, а ноги буквально коченели. Здесь, поодаль от других, сидел Бертильон и заносил в карточки данные, полученные полицейскими служащими при арестах и допросах подозреваемых.
Холодной весной 1879 г. он тоже занимался переписыванием примет личности преступника. Его закоченевшие пальцы заносили в карточку шаблонные описания типа: рост "высокий", "низкий", "средний"; лицо – "обычное", "без особых примет". В общем, это были определения, подходящие для характеристики тысяч людей. На некоторых карточках имелись приклеенные фотографии, сделанные фотографами, считавшими себя "художниками". Соответственно и были сделаны снимки – скорее "художественные", чем четкие, а зачастую даже искаженные, ибо арестованные противились фотографированию. В общем - тоска...
Выросший в семье ученых Бертильон как никто другой понимал, насколько бессмысленна и неэффективна его работа по составлению бесконечного числа одинаковых карточек. И в этот день, когда с повседневной, отупляющей методичностью он заполнял и копировал то ли трех-, то ли четырехтысячную карточку, его осенила идея. Она возникла – как он впоследствии признавался – из щемящего чувства досады от бессмысленности своей работы и вместе с тем из нахлынувших на него воспоминаний детства. От своего деда Ашиля Гийара он знал, что кости взрослого человека не меняются в размерах с возрастом. У двух разных людей часто совпадает длина предплечий или стоп. Могут быть два совпадения, даже три, но все размеры не совпадут никогда. По его замыслу огромную базу следовало разбить на множество отдельных ящиков с использованием того уникального набора примет, который существует для каждого человека. Например, картотека из 90 000 описаний делится на три части по любому из признаков – длине головы, стопы и так далее. Получается три группы по 30 000 карточек. При использовании второй приметы групп становится уже девять, в каждой по 10 000 описаний преступников. Если применить одиннадцать параметров, то на каждый карточный ящик будет приходиться по 3-12 карточек.
Не откладывая дело в долгий ящик Бертильон подал докладную с изложением своей идеи.То, что Бертильону представлялось само собой разумеющимся, дилетанту на первый взгляд должно было казаться великой путаницей. Впрочем, и само изложение вопроса в докладной было более чем запутанным. Не получивший систематического образования, Бертильон так и не научился более или менее четко излагать свои мысли. Построение фразы у него было невнятным, формулировки – туманны, да к тому же он бесконечно повторялся.
Через две недели его вызвал Префект полиции Андриэ встретил Бертильона вошедшими в историю словами: "Бертильон? Кажется, вы чиновник двадцатого класса и работаете у нас всего восемь месяцев, но так ли? И у вас уже появились идеи?! Ваша докладная читается как анекдот..." Неспособность Бертильона вразумительно выражать свои мысли сказалась и здесь, к тому же его неловкость усилилась от волнения, и он окончательно запутался в объяснениях. Префект пригрозил увольнением, велел больше его пустяками не беспокоить, кроме того передал отцу Бертильона свое нелестное мнение о его сыне.
Доктор Луи Адольф Бертильон, переживший из-за своего сына немало горьких минут, на этот раз вызвал его к себе и сердито потребовал объяснений. С гневом стал он просматривать копию докладной, адресованной Андрие. Но после ее прочтения гнев его угас, и он сказал сыну: "Извини меня (по свидетельству одного из современников, он был при этом очень взволнован), я уже совершенно потерял надежду на то, что ты когда-либо сможешь найти свой путь. Но он вот в этом. Это же прикладная наука, и она знаменует собой революцию в полиции. Я все объясню Андрие. Он должен это понять... Должен..."
Луи Адольф Бертильон отправился хлопотать за сына, но не нашел понимания ни у Префекта, ни у влиятельных знакомых. Только два года спустя новый Префект Камекасс согласился испытать испытать метод Бертильона и то только потому, что он стремился прослыть новатором. Но условия были поставлены жесткие. "Хорошо" - сказал Камекасс,-" я дам вам шанс проверить свои идеи. Со следующей недели мы на пробу введем ваш метод идентификации. Я дам вам двух помощников и три месяца срока. Если за это время вы исключительно при помощи одного вашего метода распознаете рецидивиста, тогда..."
Ничтожной была вероятность того, что именно в течение этих трех месяцев будет задержан преступник, его осудят, он отбудет наказание, выйдет на свободу, опять совершит преступление и его вновь арестуют. Бертильон прекрасно понимал, что только исключительно счастливый случай будет ему помощником в выполнении условий, поставленных Камекассом. В комнате, где до сего времени все еще работал Бертильон, стали официально проводить измерения и регистрацию данных. Но в каких это происходило условиях! Коллеги наблюдали за Бертильоном, не прекращая издевательских насмешек. Обоим помощникам нельзя было доверять, так как они никак не могли постичь смысла порученной им работы. Они пытались восставать против мрачной и ожесточенной педантичности Бертильона, с которой тот следил за их действиями. Им было известно отрицательное отношение начальства ко всему происходящему, и они шушукались за спиной Бертильона, но ослушаться но решались, так как боялись его холодной ярости, готовой обрушиться на них, допусти они малейшую неточность. Бертильон безмолвствовал и работал как одержимый. Он измерял, проверял, записывал.
Однажды, зимой 1881 года на улице к Бертильону обратилась молодая невзрачная женщина. Из-за своей близорукости она не могла перейти перекресток. Это была его судьба по имени Амелия Нотар, молодая австрийка, перебивавшаяся в Париже с хлеба на квас уроками немецкого. Замкнутый, необщительный Бертильон раскрыл свои мысли перед такой же замкнутой и необщительной женщиной. Так зародился этот необыкновенный союз, со временем превратившийся в столь же необыкновенный брак. Бертильон мало доверял своим помощникам, поэтому регистрационные карточки своим каллиграфическим почерком с утра и до ночи заполняла Амелия Нотар.
К 15 февраля картотека Бертильона насчитывала уже 1800 карточек Но до сего времени к Бертильону еще ни разу не приводили никого, кто был бы уже однажды им обмерен и кого можно было бы опознать по данным, имеющимся в картотеке. Отпущенный срок неумолимо подходил к концу. 20 февраля, незадолго до конца рабочего дня, Бертильон лично обмерял последнего из арестованных, назвавшегося Дюпоном. Он был шестым Дюпоном за этот день. Уже давно среди уголовников, не отличавшихся богатством фантазии, фамилия Дюпон стала излюбленным псевдонимом. Бертильон измеряет: длина головы – 157 мм, ширина головы – 156 мм, длина среднего пальца – 114 мм, мизинца – 89 мм... в голове сидела неотступная мысль что этого человека он уже где-то видел. По своей длине голова арестованного Дюпона подходила к разделу картотеки с пометкой "средняя". Дальше все просто. Следуя по подразделам, спустя пару минут Бертильон держал в похолодевшей от волнения руке нужную карточку. Цифры полностью совпадали. Не совпадало только имя. Бертильон повернулся к арестованному. "Я вас уже однажды видел, – еле выговорил он, – вы были задержаны 15 декабря прошлого года за кражу пустых бутылок. Тогда вы назвали себя Мартэн..." Воцарилось напряженное молчание. Полицейский, сопровождавший задержанного, был потрясен. А арестованный со злостью воскликнул: "Ну и ладно! Ну и ладно, это был я..." Остальные служащие, которые были очевидцами этой сцены, уставились на Бертильона. Некоторые из них решили, что ему помог случай, другие понимали, что тот, над кем они с таким удовольствием издевались, переживает в это мгновение настоящий триумф. Бертильон молча обвел всех тяжелым взглядом, полным сарказма и торжества. И так же молча сел писать докладную Префекту.
Выйдя на улицу, Бертильон первым делом кинулся к самому дорогому для себя человеку - к Эмилии Нотар и поведал своей тихой и, как всегда, преданной слушательнице о пришедшем к нему наконец успехе. Затем он поехал к отцу. То, что он сообщил ему, было последней радостью для больного человека, который через несколько дней после этого скончался.
Префект Камекасс, чувствуя все политические преференции для себя дал Бертильону полную свободу действий. До конца года Бертильон идентифицировал еще 26 преступников, а его картотека насчитывала более 7 тысяч карточек. Альфонс Бертильон, при всем к нему уважении, не был человеком ни добрым, ни отходчивым.
Пользуясь своим успехом, он теперь со всеми сотрудниками держался с демонстративной холодностью и едким сарказмом. Инспекторы платили ему той же монетой. Некоторые, шутки ради, с ложным дружелюбием приглашали Бертильона идентифицировать первого попавшегося покойника. Они потешались над тем чувством отвращения, какое внушал Бертильону вид мертвого тела. Только когда ему действительно удалось путем измерения и сравнения данных, имеющихся в его картотеке, опознать одного покойника, идентифицировать которого Сюртэ оказалось невозможным, отрицательное отношение к нему стало мало-помалу, хотя и неохотно, уступать место признанию.
Впрочем, его холодность и жесткость в отношениях с сотрудниками имела и положительную сторону. Спустя короткое время все помощники были вымуштрованы, и им можно было доверять самостоятельную работу без надзора. У Бертильона появилось свободное время, которое он посвятил новому исследованию. Бертильон приобрел собственное фотооборудование и стал по-своему снимать заключенных. Затем вырезал из снимков и дюжинами наклеивал отдельно изображения ушей, носов, глаз. Одновременно он с прилежанием муравья искал наиболее точный способ описания их формы. Перечень вариантов был бесконечным. К примеру, описание носа выглядело так: S-образная спинка носа, смятая спинка носа, расплющенная спинка носа, искривленная вправо или влево спинка носа; ноздри сомкнутые, ноздри толстые и т.п. и т.д. Иными словами, создавал новую классификацию, которой пользуются в полиции и сегодня. Кстати, полицейский способ фотографирования в фас и профиль - тоже изобрел Бертильон.
В течение 1884 г. Бертильон идентифицировал 300 ранее судимых, из которых большинство опять-таки проскользнули сквозь сети старых методов идентификации. Свой метод он назвал - "антропометрия". Вскоре его навестил посетил и директор управления французских тюрем Эбер. Он тоже быстро уловил, что отныне у него появились шансы для наведения порядка в регистрации заключенных во Франции, где, как и в полицейском архиве, полным-полно было фальшивых фамилий. О чем Эбер и рассказал журналистам. На следующий день Бертильон проснулся знаменитым. Заголовки всех крупных газет гласили: "Молодой французский ученый революционизировал идентификацию преступников", "Французская полиция снова во главе мирового прогресса", "Гениальный измерительный метод д-ра Бертильона".
Тогда же парижские парижские журналисты придумали новое слово, быстро вошедшее во французский, а затем и во многие иностранные языки, "бертильонаж".
К началу 1889 г. Бертильон почти достиг вершины своей славы. Не хватало лишь какой-то малости, какого-то особого случая для того, чтобы его имя оказалось навечно вписанным в историю Франции. Таким делом оказалась идентификация известного анархиста Равашоля, совершившего теракт на бульваре Сен-Жермен в Париже
11 марта 1892 г. История Равашоля сама по себе интересна и увлекательна и заслуживает отдельной статьи, поэтому не будем на ней останавливаться. Не упомянуть эту историю здесь я не мог, поскольку она открыла широкую дорогу к внедрению бертильонажа во всей Франции. Бертильон заслуженно переживал свой триумф. Париж и чердак Дворца правосудия превратились, как сострил один современник, "в Мекку европейских полицейских управлений". Система Бертильона победным маршем двинулась по континентальной Европе. К Бертильону приезжают за опытом знаменитости: знаменитости: от доктора Бехтерева из Санкт-Петербурга и Сергея Краснова из Москвы до доктора Штокиса из Льежа и начальника службы идентификации берлинской уголовной полиции фон Хюллесема. Бертильонаж вводят
в Португалии, Дании и Голландии, затем в Германии и Австрии. Англичане приняли Бертильонаж частично. К тому времени в Британии вовсю велись исследования по дактилоскопии. Кстати, это тоже отдельная увлекательная история, поэтому упоминаю этот вопрос только вскользь. Англичане решили дополнить содержание регистрационных карточек отпечатками пальцев, а измерений делать не 11, а только пять. Бертильон ничего не имел против дактилоскопии в качестве подсобного средства. С 1895 года во Франции тоже стали дополнять карточки отпечатками пальцев. Но грубое нарушение системы измерений взбесило Бертильона.
По мере развития дактилоскопии, становилось ясно, что дактилоскопия не только гораздо проще и удобней, но и дает возможность начинать идентификацию преступника прямо на месте преступления, в то время как бертильонаж на месте преступления бесполезен.
В итоге, первыми от бертильонажа отказались власти Вест-Индии. 12 июля 1897 г. генерал-губернатор окончательно отменил практику измерений и вместо нее ввел во всей Британской Индии дактилоскопию. Вскоре на дактилоскопию перешла вся Великобритания. 24 октября 1903 г. её примеру последовала Саксония. Начался необратимый закат эры бертильонажа в Европе. Вскоре стема Бертильона сохранилась лишь во Франции – стране, где она зародилась и принесла славу основоположнику науки криминалистики.
17 октября 1902 г. Бертильон по просьбе следственного судьи Жолио отправиться с ним на улицу Фобур Сент-Оноре в дом No 157 сфотографировать место происшедшего там убийства. Ни Жолио, ни принимавшие участие в расследовании криминалисты и не помышляли об отпечатках пальцев. Им важна была лишь фотография места происшествия. Во время съемки Бертильон наткнулся на кусочек стекла с жирными отпечатками нескольких пальцев (большого, указательного, среднего и безымянного). Взять это стекло с собой в лабораторию побудила Бертильона отнюдь не мысль идентификации, а лишь любопытство фотографа: как лучше можно сфотографировать такие отпечатки? В конце концов он снял их на темном фоне при свете дуговой лампы.
Когда перед ним легли снимки, на которых отчетливо виделись папиллярные линии, ему захотелось порыться в картотеке. Возможно, это была своего рода игра с дактилоскопией. к тому же абсолютно ничто не говорило о том, что среди тех немногих антропологических карточек, на которые уже были нанесены отпечатки пальцев, найдутся и отпечатки пальцев убийцы. К тому же карточки были систематизированы не на основании папиллярных узоров, а по величинам измерений, так что Бертильону и его сотрудникам пришлось потратить несколько дней, чтобы разыскать (среди нескольких тысяч) карточку с отпечатками, идентичными найденным на месте преступления. И тут произошло неожиданное: они нашли такую карточку. Отпечатки на ней полностью совпадали с отпечатками на стекле. Похоже, что сама судьба пожелала вразумить Бертильона. На карточке имелись отпечатки только большого указательного, среднего и безымянного пальцев правой руки. И убийца оставил на стекле отпечатки именно этих пальцев Они принадлежали ранее судимому Анри Леону Шефферу родившемуся 4 апреля 1876 г. Через некоторое время, Шеффер пришел в марсельскую полицию с повинной и во всем сознался.
Казалось бы, сама судьба дает понять, что надо смириться с неизбежным. Да, Бертильонаж явился огромным и своевременным прорывом в криминалистике и его историческую роль трудно переоценить. Пришло время новых технологий. Это неизбежно везде и всегда. Но Бертильон упрямо отстаивает примущество своей системы. И словно в отместку судьба преподносит Бертильону еще один урок, как оказалось последний.
Во Франции есть выражение: "Это все равно, что захотеть украсть "Мону Лизу". Оно означает крайнюю абсурдность и невероятность задуманного. Тем не менее 22 августа 1911 г. из Лувра исчезла всемирно известная картина Леонардо да Винчи "Мона Лиза".
Вся французская полиция была поставлена на ноги, на всех границах и в портах был установлен строжайший контроль. Министр внутренних дел, генеральный прокурор Лекуве, начальник полиции Лепэн, шеф Сюртэ Амар и Бертильон прибыли на место происшествия. Сотни подозреваемых подвергались проверке. Проверяли даже психиатрические клиники; так как было известно, что некоторые из душевнобольных выдавали себя за любовников Моны Лизы. Под подозрением оказались художники: кстати, молодого Пикассо тоже считали причастным к этой краже. Но вдруг пришло известие: Альфонс Бертильон напал на след – он обнаружил отпечаток человеческого пальца, оставленного на стекле музейной витрины. Известие подтвердилось. Бертильон действительно нашел отпечаток пальца. Но проку от этого было мало. В картотеке Бертильона имелись десятки тысяч учетных карточек, снабженных отпечатками пальцев, но классификация была построена не по отпечаткам, а по антропометрии. Даже если перебрать все образцы подряд, вручную, не было никакой гарантии, что искомый отпечаток имеется картотеке. 2 декабря 1913 г., то есть почти через двадцать восемь месяцев после кражи, неизвестный, назвавшийся Леонардом, предложил флорентийскому антиквару Альфредо Гери купить у него "Мону Лизу". Вскоре он был арестован и Монна Лиза вернулась в Лувр. Арестованным оказался некто Винченцо Перруджа.не однажды арестовывался французской полицией в годы, предшествовавшие краже, причем последний раз в 1909 г. за попытку ограбить проститутку. Тогда у него сняли отпечатки некоторых пальцев согласно схеме, предложенной Бертильоном в 1894 г. Они оказались в рубрике "особых примет" в метрической карточке Перруджи. Но так как в 1911 г. количество антропометрических карточек с отпечатками пальцев было уже слишком велико, чтобы их можно было просмотреть одну за другой, как это было сделано в случае с Шеффером, то Бертильон оказался не в состоянии сравнить отпечатки, найденные в Лувре, с имевшимися у него в картотеке. Кража, которую можно было бы раскрыть за несколько часов, более двух лет оставалась неразгаданной.
Это уже был крах системы. Все окончательно убедились, что бертильонаж безусловно пригоден для идентификации пойманного преступника, но совершенно бесполезен в розыске.
Тогдашний Префект полиции Лепэн балансировал между очевидной необходимостью отказа от бертильонажа и крушением национальной славы Бертильона. Поэтому он принял соломоново решение. Зная, что Бертильон смертельно болен, он решил дождаться естественного исхода.
В последние недели жизни Бертильона, почти ослепшего и прикованного к постели французское министерство внутренних дел решило наградить Орденом Почетного Легиона, обещанным ему еще двадцать лет назад, но Бертильон отказался. А а 13 февраля 1914 г. испустил последний вздох.
Через несколько недель в Монако состоялась Международная конференция полиции, на которой преемник Бертильона Давид, в качестве международного способа идентификации он предложил не антропометрию, а дактилоскопию. Со смертью Бертильона ушла в небытие и его система, оставшись только в учебниках по криминалистике. Но даже если бы его не было вовсе, вклад Бертильона в криминалистику трудно переоценить. Очень многое, разработанное им, начиная от системы полицейской фотографии до метода «словесного портрета» живут и сегодня.
