Начало Продолжение Часть 3 Часть 4 Часть 5 Часть 6
Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10 Все публикации этого автора
Прохор тихо вышел из дому. По тропинке спустился к морю. Море ещё с вечера штормило – Анфиса любила засыпать под шум прибоя. Прохор был благодарен морю за этот шум, сквозь который никто не мог услышать его плач. Прохор плакал впервые. Громко, навзрыд. Об Анфисе – девочке, которая была для него всей Вселенной, была его бесконечной нежностью... О ребёночке – Анфисочка сказала – маленькая... значит, это девочка... О белом свадебном платье и белых хризантемах – Анфиса ждёт, когда они снова расцветут... Об Анфисочкиных звенящих коньках – наденет ли она их когда-нибудь снова?.. Прохору было всего тридцать лет, но ему казалось, что в один этот год уместилась вечность...
А когда врач оставил Анфисочку в больнице, время для Прохора остановилось. Ночевал он на скамейке – под окнами Анфисиной палаты. Не спал, не ел. Ловил взгляд доктора. Он тоже выглядел усталым, но не хмурился, как тогда, когда впервые осматривал Анфисочку. А потом свершилось. То, что свершилось, пожилая ворчливая акушерка назвала обычным словом – роды. Поздним вечером позвала Прохора, сказала:
- Врач разрешил тебе присутствовать. Иди в родзал.
Не помня ничего, не чувствуя самого себя в этом мире, Прохор увидел Анфисочкины глаза. А в них была боль.
- Прохор Степанович... - Анфисочкины губки были искусаны, на них запеклась кровь, но она, его маленькая девочка, с вековой женской мудростью утешала его. – Прохор... Степанович... Это так надо...
Акушерка бесцеремонно взяла его за рукав, отвела к окну:
- Здесь стой. Ну, чего страдаешь?.. Будешь на девчонку тоску наводить – выгоню вообще.
Прохор, не слыша собственного голоса, шептал:
- Она же... маленькая... Маленькая...
Акушерка ехидничала:
- Так чего ж ты тогда... раз маленькая?.. Берёг бы... до сорока лет. А я скажу тебе, что роды проходят нормально. И завсегда такие девки рожали. Ей сколько?
- Семнадцать... в сентябре было.
- Так нормально.
Акушерка ещё что-то говорила, что... девка здоровая, справится... но Анфисочка закричала, и Прохор больше ничего не слышал, кроме этого крика. Акушерка увидела в глазах Прохора такую бездонную боль, что отшатнулась. И уже совсем не ворчливо, а сочувственно, даже с какой-то робкой ласковостью в голосе предложила:
- Может... выйдешь?
Серьёзно и строго сказала:
- Тогда говори: Господи... Иисусе Христе...
Прохор остановившимися глазами смотрел, как изгибается от боли Анфисочка. Земля уходила из-под ног. Теперь он даже Анфисиного крика не слышал, чувствовал, что медленно куда-то уплывает... или улетает... Господи... Иисусе Христе...
Ворчливо-ласковый голос акушерки удержал его на самом краю:
- Дочку держи, отец. Вишь, голосистая какая.
Трясущимися руками Прохор взял... невероятно, небывало крошечный, жалко-красный комочек, про который акушерка, он слышал, сказала – дочь... Комочек громко-прегромко кричал – Прохор вдруг почувствовал, что снова слышит звуки. На крошечном личике разглядел зажмуренные глазки. Потом эти глазки приоткрылись. Он с изумлением увидел, что на него внимательно смотрят... его же, Прохора, глаза!.. Комочек уже не был таким красным, как-то трогательно порозовел... как цветки миндаля... в ту их с Анфисочкой... первую ночь... Эта кроха явилась в их мир и стала объяснением... свидетельством... продолжением их с Анфисочкой нежности... Ошеломительных ласк. Следствием их... непостижимой – целой Вселенной!.. – но такой земной... единственной любви. Сейчас Прохор вдруг ясно понял, почему Анфисочка так переменилась тогда... А потому что в ту же ночь... у неё под сердцем появился этот комочек... И Анфисочка это чувствовала...
Прохор смотрел на крошечную дочь. Слышал её сердечко. И сердечко это было единым с его сердцем – точно так же, как едины были их с Анфисочкой сердца. Сердце Прохора слышало, как крошечное сердечко дочери говорило ему:
- Да... Я – твоя дочь. Теперь я у тебя есть.
Малютка как-то кокетливо прикрыла глазки:
- И знаешь что... Ты не отдавай меня им. Мне так хорошо с тобой, так хорошо у тебя на руках. Я же маленькая совсем. А ты у меня сильный... и знаешь, я очень люблю тебя.
Акушерка не могла разжать пальцы Прохора – малютку надо было забирать. Он всего несколько секунд – !!! – держал её на руках, но со временем в этот день явно что-то происходило, и эти секунды превратились в вечность, и без дочери Прохор не мог дышать, прямо чувствовал, что задыхается... и разве могла дочь за секунды так много ему, отцу, сказать?.. То, чего он вообще не знал, даже не подозревал, что так бывает... Прохор шептал:
- И я... люблю тебя, Христиночка... Христиночка... люблю тебя...
Христинины ладошки беспомощно трепетали в воздухе, а пальчики были такими крошечными, что из глаз Прохора хлынули слёзы...
Загремел голос доктора:
- Срочно – кровь на анализ!
Страшно устало, но почему-то весело подмигнул Прохору:
- Через полчаса зайди...
Акушерка хлестала Анфисочку по бледным щекам:
- Спать нельзя!
А Анфисочка вся тянулась к Прохору. К его сердцу. К его рукам, его нежности и ласке. Маленькая, маленькая... родная... любимая...
Прохор гладил её головку, целовал руки. Анфиса прошептала:
- А хризантемы... уже расцвели?
В кабинете у доктора Прохор снова не слышал слов. Доктор что-то говорил, показывал какие-то записи. Потом замолчал, внимательно посмотрел на Прохора. И вдруг закричал:
- И всё!!! И забудьте... Забудьте это слово!!!
Это слово... страшное слово... которое так безжалостно определило... что Анфиса...умрёт... доктор не называл. Прохор хватал воздух, задыхался. Доктор испугался:
- Мужик... Ты чего?.. Анфиса твоя здорова. Я же объясняю тебе: у неё была анемия. Редкая, тяжёлая форма. По многим признакам сходная с... ну, в общем, с тем, что вам там написали. Я - учти! – лучший здесь доктор... – врач устало, с гордостью прикрыл глаза. – Обратил внимание? – там... после диагноза, стоял вопросительный знак. Помнишь?.. Я сразу увидел, что у неё... этого нет. Но мне надо было изучить горы анализов, чтобы убедиться в этом. А лечил я её… на свой страх и риск – от анемии.
Прохор впервые обратил внимание: врач был совершенно седой, но – совсем не старый...
Доктор налил в гранёные стаканы коньяк, подвинул Прохору.
- Давай... за меня...
Выпили.
- Извини, что раньше не говорил... Сомнения всё же были... Да и анемию ещё надо лечить.
Потом пили за Анфису, за Христину – это имя дочери само собой пришло, назвалось... наверное, потому, что целую вечность Прохор послушно повторял сказанные строгой акушеркой слова:
- Господи... Иисусе Христе...
Прохор, сильно шатаясь – вовсе не от выпитого коньяка – шёл к морю. Сел прямо на прибрежную гальку...
- Господи!.. Иисусе Христе!..
Прохор, обхватив голову руками, раскачиваясь, то кричал эти бесценные слова, то шептал, задыхаясь – только тёплая осенняя ночь и море слышали его...
Утром огромные Анфисочкины глаза светились тёплым светом. Вздрагивающим голосом... от которого, Прохор чувствовал, он сейчас просто сойдёт с ума, Анфиса говорила:
- Прохор Степанович... Вы подарили мне ещё одну куклу. Самую лучшую. Она мне очень нравится.
Прохор улыбнулся: Анфиса до сих пор звала его Прохором Степановичем – как тренера. И это было так трогательно, и так нравилось Прохору! Сейчас он серьёзно сказал:
- Можно просто – Прохор... И – на «ты»...
Анфиса страшно покраснела:
- Прохор... Степанович... можно... я... потом...
Прохор улыбался:
- Ой, ой... думаешь, не знаю, что между собой вы меня всегда звали Прохором?
Анфиса вдруг забеспокоилась:
- Только она почему-то молчит. Все дети кричат...
- Это она... признаёт твою материнскую строгость. У меня, знаешь, как кричала... Стенки дрожали. А потом, знаешь... – Прохор сказал самое сокровенное, то, что он почувствовал, когда держал на руках крошечный комочек, – представляешь, она даже кокетничала со мной... я ей понравился!
Потом добавил – очень робко и застенчиво:
- Я... назвал её... назвал дочку Христиной...
Анфиса прикрыла счастливые глаза:
- Какое красивое имя!
И цвели хризантемы. И было белое-белое платье, и летящая фата... И – любовь. Любовь. Любовь. Любовь. И бесконечной была нежность.
...А однажды своенравная трёхлетняя Христина, рассматривая альбом с фотографиями, серьёзно заявила родителям, что будет фигуристкой. Как мама. И выступать будет только с Ванькой Мельниковым... И через несколько лет на льду заблестела пара – Христина Курганова и Иван Мельников, Сашкин и Лилин сын... У Христины и Ивана замечательный тренер – Анфиса Курганова. А хореограф – Матвей Морозов.
Все они теперь живут в тёплом южном городе. Здесь до самого снега цветут хризантемы. Лилия Васильевна – директор школы олимпийского резерва. Сашка Мельников продолжает растить будущих чемпионов. А молодой доктор наук Прохор Степанович Курганов заведует кафедрой в институте физической культуры.