В России его называют классиком. Его произведения уже включены в школьную программу. И биография у него -- лучше не придумаешь: место рождения -- рязанская деревня, место мужания -- окутанный газовым смогом Дзержинск, российская «столица химии». Дальше -- Социал-большевистская партия, военные действия в Чечне (был командиром подразделения). Вернулся оттуда и написал первый роман «Патологии». Сразу напечатали, сразу известность и литературные премии. А еще Захар однолюб и отец двух сыновей и двух дочек.
Захар, в одном интервью вы на примере собственной судьбы доказывали, что прямой и честный жизненный путь рано или поздно вознаграждается. Вы ничего никогда не просчитывали и не выгадывали, делали то, к чему душа лежала, а не то, что сулило много денег, любили одну женщину, Бог посылал детей… И как результат сегодня у Захара Прилепина прекрасная семья, признание и, наверное, достаток.
Да, есть эти законы, и они работают. Но пропагандируются у нас другие законы, которые тоже работают. Есть люди жадные, есть люди распутные -- какие угодно, и они тоже достигают каких-то жизненных благ и высот. Чаще это потом улетучивается. Но может и не улетучиться. По-разному бывает. Можно пойти и по этой дорожке. Но я какие-то подтверждения верности своего пути находил и раньше, и продолжаю находить сейчас. Например, что касается семейных ценностей. Вот был у меня не так давно хороший разговор с одной журналисткой по поводу романа «Обитель». Она сказала: «Мне удивительно, насколько точно и тонко вы знаете женский характер. У вас что, настолько насыщенная жизнь? Вы так много знаете женщин?» И я сразу вспомнил слова одного из самых важных для меня людей -- писателя Леонида Абрамовича Юзефовича. Он как-то обмолвился, что мужчина, проживший 20 лет с одной женщиной, лучше знает женщин, чем тот, кто по году прожил с двадцатью женщинами. И я эту фразу сразу привел моей собеседнице.
Считаете, это действительно так?
Я стал оглядываться на своих товарищей -- тех, которые прожили пусть не с двадцатью женщинами, а, скажем, с десятью за какие-то годы. И из нашего общения я вдруг понял, что по поводу женщин могу им давать любые советы -- и чаще всего верные. Что я лучше разбираюсь в вопросе, чем они со своим необычайно богатым опытом. Он у них, по моему мнению, какой-то совершенно стихийный, деструктивный и в итоге никаким образом не делающий их мудрее. Такой опыт способствует совершению еще больших ошибок. С каждой неудачной встречей, браком, попыткой совместной жизни ты не только не приобретаешь опыт, а наоборот, теряешь часть опыта, который у тебя был. И ты с этим идешь по жизни дальше и в конечном итоге можешь все растерять и прийти к полному цинизму.
Такие люди уверены, что все в мире ложь, все женщины -- твари, мужчины -- подонки, дружбы нет, любви нет, дети -- лишнее, они только повторяют наши ошибки, и так далее. И вот к этому прийти и считать, что ты достиг каких-то невероятных высот? На самом деле это просто по есенинской формуле: «Душа проходит, как молодость и как любовь». Душа прошла. И все. И ты стоишь на своем собственном пустыре и думаешь, что весь мир пустырь. Потому что ты сам -- пустырь. И я поэтому стараюсь какие-то вещи сказать людям вовремя -- те, до которых сам додумался, о которых мне сказал Юзефович, еще кто-то, может быть, говорили мои дедушки и бабушки. А они друг с другом тоже прожили всю жизнь и не изменяли друг другу никогда. Но я никоим образом не оспариваю, что у людей может быть другой, не менее прекрасный и удивительный образ постижения.
Например?
Например, писатель Хемингуэй с его многочисленными женами. Но и он в конце жизни сказал, что надо было жить с одной, первой женой, и больше браков не заводить. Потому что ничего в итоге не приобрел из того, что хотел приобрести, а только потерял. Я больше обращаю внимание на такие вещи, но, может, есть и другие. Черт его знает. Лев Толстой вообще сбежал из дома, от жены. Но сначала он написал все свои великие произведения. Так что вот. Нет, я не претендую на мудрость всего мира, просто говорю вещи, которые другие люди либо не говорят, либо еще не знают, либо стесняются сказать. В то время как противоположная моей точка зрения слышна отовсюду. На экранах наших телевизоров -- сплошь люди, проповедующие невероятную свободу и легкость бытия. Иногда они сбиваются в странные пары и детей если и заводят, то каким-то совершенно немыслимым образом. Поэтому я просто стараюсь сбалансировать этот мир, сказать, что есть и такой путь. Которым, кстати, иду не только я. Среди моих знакомых (в том числе людей известных) немало тех, у кого крепкие, дружные, а иногда и многодетные семьи. Так давайте, может, кто-то захочет тоже попробовать?
Вы со своей женой Машей вместе 18 лет. Когда-то она ради вас, тогда простого омоновца, бросила пусть скромный, но уже налаженный бизнес. Все, этот ее талант забыт?
С тех пор Маша ничем подобным не занималась. Нашей младшей дочке в августе исполнилось три года. Думаю, скоро мы начнем думать, чтобы наша мама нашла себе дело. Потому что она у нас по полной отработала демографическую программу материнства. И я даже примерно догадываюсь, чем Маша захочет заниматься. Это никак не будет связано со мной, потому что единственное, чего я никогда не хотел и она тоже -- это… Знаете, есть такое понятие «жепис» -- жена писателя. Это когда жена ведет все твои дела, переговоры, ругается с твоими издателями, она твой редактор, твой агент. У Льва Николаевича Толстого была такая жена. У Леонида Максимовича Леонова была такая жена. Это писатели, которых я очень люблю. И этих женщин я уважаю. Но у меня совсем не такая жена. Мне такая и не нужна. Я всеми своими делами занимаюсь сам. Поэтому она будет заниматься чем-то максимально далеким от меня.
Когда пишете, домочадцы ходят на цыпочках?
Нет-нет. Никто даже не знает, когда я пишу. Сейчас «Обитель» написал, жена говорит: «Слушай, я, конечно, удивлена -- такой огромный роман, такая работа! Ну когда ты успел написать так много текста?»
А кстати, каков он, рабочий день Захара Прилепина?
Встаю в 8 утра, и дети понемножку поднимаются. Вместе позавтракаем, и я могу уйти в кабинет и там, как правило, часа три, не больше, чем-то занимаюсь. Могу на самом деле просто лежать и читать. Или что-то писать. Могу написать очень много. Если больше трех часов -- мозги уже плавиться начинают. И если услышу, что ребенок заплакал или жена что-то забегала, я спущусь, брошу всю свою работу, и мы весь остаток дня можем вместе чем-то заниматься. Например, два фильма подряд посмотреть за вечер. Я сейчас про летний график говорю. Не скажу, что моя работа кому-то в семье заметна. Есть такое выражение -- «фронт жизни». Так вот, фронт твоей жизни не должен быть ни для кого наглядным и тем более помехой. Я даю себе отчет, что у жены тоже есть свой фронт жизни, и я тоже не хотел бы, чтобы фронт ее жизни… не то чтобы мне мешал, а чтобы она выставляла его как главный в нашей семье.
У каждого есть свои функции, мы их выполняем, а уже потом встречаемся и вместе решаем какие-то общие задачи. И никто не пытается доказать, что он -- главный, что его заботы -- это тяжело, а у другого -- какая-то ерунда. У нас в семье это блюдется неукоснительно.
Вспомню вашу ну прямо крылатую фразу: «Важно, чтобы дети никогда не усомнились в том, что их отец -- мужчина».
Да, чтобы они никогда не испытали какой-то жалости, снисходительности в твой адрес. В самом низком значении этих понятий -- есть ведь и высокое. Ужасно, когда ты пытаешься быть королем положения, а дети просят: папа, уйди, пожалуйста, потому что нам за тебя стыдно. И еще важно, чтобы они никогда не усомнились в женственности матери, в абсолютности ее материнских качеств. Мы для них должны быть абсолютными высотами женского и мужского поведения. Но это не запрограммируешь, это невозможно воспроизводить вечно. Это только внутренне происходит, это непрестанная работа над собой.
Вам не хотелось написать детскую книгу -- для своих сыновей и дочек?
Нет. Это не мое. С таким же успехом можно у меня спросить, не хотел бы я написать картину или оперу.
Маше довелось ждать вас, тогда командира подразделения ОМОНа, из второй командировки в Чечню. В предисловии к «Обители» вы вспоминаете себя того времени -- «веселый, свободный, камуфляжный». Сегодня так же оцениваете тот период своей жизни?
Сейчас… есть сейчас легкая по тому чувству ностальгия. Хотя из моего нынешнего положения трудно по чему-нибудь ностальгировать. Потому что мне и сейчас тоже прекрасно. Но я точно не ощущаю себя свободным в той степени, в которой я был свободен тогда. Свобода -- это же не свобода распоряжаться своим каким-то личным временем или физиологией. Это свобода от обязательств перед остальными людьми. Сейчас я ее не чувствую. Три года одной дочке, другой -- восемь, два сына. И жена еще ничего не имеет, кроме долгов.
Они огромные по-прежнему. Потому что в России, даже будучи более-менее успешным человеком, сложно весь оборот осуществлять -- чтобы дети были, дом большой, хорошая машина, потому что дом у нас в дремучем лесу, и так далее. Все это требует, разумеется, больших затрат. И, конечно, я не свободен, конечно, я нахожусь в постоянном кругу забот и обязательств. Взять и совершить с такой же легкостью тот жест, которой тогда мог совершить, сейчас я не могу. Тогда у нас был один ребенок. Жена, когда я уезжал в Чечню, еще за год до этого работала, поэтому не растеряла свои связи и навыки. А сейчас я смотрю на них: они все… голые такие. Что они без меня? Поэтому -- другое ощущение. Оно тоже свободное, веселое. Но внутренняя составляющая все-таки другая.
Школу вы любили?
Не могу сказать, что школьные годы -- лучшие в моей жизни. Они тянулись слишком долго и порядком надоели. Уже лет в 14 я хотел другим заниматься -- у меня была музыка, рок-группа, мне хотелось большей свободы, больших приключений, каких-то происшествий в жизни. Школьный гон по кругу доводил меня до исступления. Но воспоминания об учителях -- самые хорошие.
С такой любовью к слову вы родились, или это родительская заслуга?
Наверное, родился. Но, конечно, и родители повлияли. Они много читали. Первое мое воспоминание об отце: папа с книжкой лежит на диване, читает. И я тоже всю жизни читаю -- как маньяк. В идеальном состоянии я бы ничем не занимался, а только бы читал, в перерывах детей бы гладил по головам на берегу реки, а потом опять читал. Сейчас у меня 40 книжек возле кровати лежат, а лежало бы 80, и я читал бы и читал бы. Это же тоже талант, понимаете? Читательский. И -- это Гейне заметил -- этот талант шлифуется всю жизнь. И он, в отличие от писательского, не имеет никакой материальной подосновы. Ты просто его шлифуешь, чтобы все лучше и лучше понимать книги, литературу. И из этого не получаешь ничего, кроме удовольствия. А когда ты пишешь, то надеешься получить еще какие-то дивиденды. Для меня быть читателем и становиться через книги все лучше и лучше -- одна из сильнейших радостей жизни.
Вот вы говорите: «Никто мне свыше ничего не диктует». Но трудно поверить в случайность -- уж очень вовремя появился в России писатель Захар Прилепин со своей семейной историей, своим боевым и прочим жизненным опытом. Похоже, ваш дар -- это поручение…
Если я вам сейчас буду поддакивать: «Да, я вовремя…», это будет очень глупо выглядеть. Но надеюсь, что какая-то правда в ваших словах есть. Мне, безусловно, не только приятно такое слышать, я и ответственность осознаю. Я же вижу и слышу, что важен людям. Но все, что я могу тут сделать -- поскорее все это забыть. Завтра опять проснуться чистым, быть самим собой, абсолютно честным, потому что как только на себе понесешь ответственность за каждое сказанное тобой слово, тут же перестанешь быть свободным. А я хочу себя чувствовать с людьми, которые меня окружают, так же свободно и легко, как со своими детьми. Понимаете, о чем я? То есть я хочу позволять себе все, что считаю вправе себе позволить как мужчина: где-то дерзко себя повести, где-то набедокурить, нахулиганить… Как говорила Ахматова: «Я лирический поэт, я имею право валяться в канаве». То есть я какие угодно вещи себе позволяю…
У нас есть ряд серьезных писателей, не буду их называть, которые несут на себе эту личину большого русского писателя. Они следят за выражением лица и, случись что угодно -- Украина, Путин, Обама, взрыв вулкана, -- фильтруют каждое слово. Тут надо сказать вот так, а тут -- поаккуратнее, а лучше вовсе смолчать. Это не по мне. Я хочу максимально долго сохранить в себе вот это юношеское: не думать ни секунды ни о какой стратегии и делать все, что в голову приходит, говорить все, что заблагорассудится и быть равным самому себе, а не каким-то вещам, на мой взгляд, иллюзорным.
Писатели часто признаются, что после написания большой книги испытывают сначала эйфорию, а потом панику. Потому что появляется страх, что все -- они свой дар исчерпали. Как вы себя чувствуете после «Обители»?
Паники у меня нет никакой. Но я допускаю такое состояние. Просто слова могут перестать к тебе приходить, может закончиться то, что из тебя, как из ведра, выливается и ты черпаешь… Кто-то может считать, что у меня плохие книги, кто-то -- что прекрасные. Это неважно, просто я сам знаю, как это происходит. У меня происходит очень легко. По-моему, именно плохие книги очень тяжело пишутся. Я же открываю свой ноутбук, и если есть в голове какая-то мысль, все происходит абсолютно без напряга. Я подозреваю, что эта легкость может быть не вечной. Раз -- и в одно мгновение прекратится. У кого-то перестают песни писаться, у кого-то -- книги. Но я об этом тоже нисколько не волнуюсь. Сейчас мне вообще ничего не хочется писать.
Закроете ноутбук и -- отдыхать?
Нет, буду писать книгу, уже немножко начал, литературно-публицистического толка, называется «14 поэтов». Но это своеобразный отдых. Просто напишу большие биографическо-филологические эссе о своих любимых поэтах. Я настолько люблю поэзию, что мне хочется как-то выговориться в своей любви к этим поэтам. Я понимаю, что они никому сегодня не нужны. Понятно, что есть, скажем, Блок и Есенин, которых любят, или Гумилев, которого кто-то любит. Но есть еще Луговской и Тихонов, которых забыли или не знают толком. Для меня это не имеет никакого значения. Мне хочется написать именно о них, и плевать я хотел на то, что они, может быть, никому не нужны.
Можно было и другими вещами заняться. Мне предлагали писать для двух-трех фильмов какие-то вещи. Даже не сценарии, а просто: «Напиши историю какую-нибудь!» Это бы стоило много денег, я бы заработал втрое, да не в трое -- в тридцать три раза больше. Но я решил: нет, не буду это делать. Впрочем, напишу эту книжку, а потом, может быть, и чем-нибудь таким займусь. А может, не займусь. Мне сейчас к музыке хочется вернуться. Я что-то заработал с этой «Обителью», поэтому сейчас мне нравится ощущать себя свободным. Потому что я всю жизнь пахал как сумасшедший на пяти работах, писал непрестанно, все это меня гнало просто как метлой. Вся эта свобода может закончиться через три месяца, но я их проживу в счастье и удовольствии. Но -- посмотрим! Поэтому нет никакой у меня паники.
А актерство вас не увлекло? Вы снялись в криминальном сериале и в «Восьмерке», фильме Алексея Учителя, снятого по вашей прозе.
Ну, я не сказал бы, что меня засыпают подобными предложениями. Я не актер, безусловно. Но в этом для меня есть какая-то юношеская забава. И поэтому… Было недавно интересное предложение, мы с режиссером поговорили. Ильдар его зовут. И там вроде надо играть поэта Серебряного века. Я говорю: «Серебряный век -- он мне так нравится! Давай я даже сценарий читать не буду, сыграю тебе этого поэта». Поэтому, наверное, снимусь еще в одном фильме. До этого я как бы блюл чистоту риз и не снимался, отказывался играть, а потом «расчехлился», как говорится. В первом кино дети уговорили меня сняться. Снялся. Потом -- в другом, потом -- в шести клипах. И как-то это пошло. И сейчас уже вошло в привычку! (Смеется)
Как жена относится к вашим актерским опытам?
Тут опять предложили, она говорит: «Давай снимайся». Я: «Ты ни одного фильма с моим участием не смотрела, только принуждаешь к этому!» Она: «Ты должен сниматься ради детей. Если они в школе набедокурят, эти вопросы легче решить, когда папа -- известный человек». (Смеется) Поэтому жена вписывает все эти мои занятия в свой «фронт работ», потому что она решает те дела, которые я не решаю: школьные, репетиторские и все прочие. Конечно, если я появился у Познера, то какие-то вопросы можно очень быстро решить. (Смеется) Если же меня где-то обругали несколько раз по телевизору или задержала милиция, Маша говорит: «Теперь давай каких-нибудь положительных информационных поводов, папа!» (Смеется) Это она, конечно, в шутку, моя жена не мешает никаким моим занятиям. Что бы со мной ни происходило, она всегда и во всем меня поддерживает.
Марина Бойкова, Москва, специально для "Лилит"
