Предыдущая глава "Разрыв с Наташей" здесь
2.
Общежитие на Ставрополье было старым пятиэтажным зданием; в каждой комнате жило четверо, как правило, из одной страны. Грязные туалеты в концах коридоров изобиловали тараканами; комнаты и кухни были не лучше, – в этом здании не было ничего хорошего кроме вида на гору Бештау. Душевая располагалась в подвале и не была разгорожена на кабинки, так что ты стоял под душем и видел таких же голых, как ты, моющихся без всяких церемоний, – негры, русские, азиаты, все вместе. Арабы воспринимали такое положение дел как неизбежность – за исключением Филиппа из Иордании, того самого, который всё искал встреч с местными христианами. Он ходил в городскую баню, где душ имел индивидуальные кабинки. Кстати, в общежитии входы в женский и мужской душ находились рядом, и из женского постоянно слышались голоса и плеск воды, дверь туда была открыта, так что, если бы кому-то пришло в голову заглянуть туда, он бы оказался прямо среди голых девушек, такое случалось и вовсе не ввергало девочек в панику. Они активно изгоняли любопытного, говоря, как ему не стыдно. Среди иностранцев было совсем мало убеждённых коммунистов; большинство приехали сюда и добились стипендий какими-то непонятными путями. Ливанец Захир и палестинец Нидаль были из немногих идейных.
…Когда Нидаль подошёл к общежитию, ему навстречу попались твое милиционеров, выходящих из него. В свою комнату он поднялся совсем без сил, желая одного: упасть в кровать и заснуть, забыть о Наташе. Несколько дней назад он приехал сюда с берегов Волги, но всё не мог забыть о Наташе. Однако те двое русских студентов, с которыми он делил жильё, играли в карты с пришедшими к ним друзьями, и Нидаль в раздражении вышел, потащился к Захиру. Найдя того в одиночестве, не сдержался:
– Захир, здесь случайно не сумасшедший дом?
Он устало сел в кресло и закрыл глаза. Ливанец встал, вглядываясь в него, потом сел с другой стороны столика лицом к лицу с Нидалем.
– Похоже на сумасшедший дом, похоже… Но что с тобой сегодня?
– Сам не знаю… Нечто вроде угрызений совести, в сочетании с тоской по родине и просто с душевной тяжестью.
– Болезнь не представляет ничего нового, – ответил Захир, – так же как и лекарство. Мы это с тобой уже проходили… Опять возникли сомнения в нашей коммунистической идеологии? Активнее работай в партийной ячейке! Вспомни о своей миссии; представь, что у тебя в руках фонарь, рассеивающий всю тьму арабской ночи.
– А ты-по-прежнему рассуждаешь как Павел Корчагин? О, наивность… Но по какой-то причине подобные речи меня успокаивают.
Захир пристально взглянул в глаза Нидаля:
– Это я наивен?!
– Конечно! Кто серьёзно верит в социализм при Горбачёве? Большевистская революция была словно белая голубка, она вспорхнула в знак прощания с веками неравенства, королей и князей. Она возвестила о начале нового мира, но он оказался всего лишь иллюзией.
– А какие претензии у тебя к Горбачёву? – спросил Захир. – Он сделал гласность принципом работы госаппарата, он выдвинул лозунг ускорения, он занят тем, что вливает свежую кровь в управленческую элиту.
– Слишком свежую! – с горечью заметил Нидаль. – Как ты объяснишь отставку Громыко и четырёх других членов высшего руководства? Я уверен, что через пару лет в мире останутся всего два коммуниста, и это будем мы с тобой.
Тут из коридора вошли те трое ливанцев, с которыми делил жильё Захир, и один из них объявил:
– Обокрали комнату «Великого праведника»!
– Унесли всё, даже домашние тапки, – добавил другой. – Это смеху подобно! Утащили старые рваные тапочки, которые он носил в общежитии!
– Милиционеры только что ушли и сказали, что такого при социализме быть не должно.
Захир спросил Нидаля:
– Хочешь, навестим его?
– Идём, – ответил тот.
Они поднялись на пятый этаж, в комнату рядом с туалетом, где жил Филипп из Сирии, которого арабские друзья прозвали «Великим праведником». Филипп был верующим христианином, он отгородил свою кровать в углу, поставив рядом с ней шкаф и ещё устроив шторку; получилась как бы небольшая комната, в которой он спасался от того ада, который устраивали ему трое соседей. Они шумно ели и пили, принимали друзей, включали музыку, ссорились, играли в карты. Филипп, правда, утверждал, что отгородился, спасаясь от запаха туалета, который проникал из коридора всякий раз, когда открывали дверь. Вообще он старался пореже бывать в комнате и проводил много времени в читальном зале на первом этаже общежития. Даже закончив уроки, сидел там и читал Библию до полуночи, когда дежурные отключали электричество во всём здании и запирали его двери, чтобы студенты приучились вовремя ложиться и вставать утром.
…Арабские друзья выслушали рассказ Филиппа об украденных вещах, и почему-то эта история сильно подействовала на Нидаля. Чтобы успокоиться, он вышел в коридор и прохаживался взад-вперёд, и вспоминал те стихи поэта-коммуниста Назыма Хикмета[2], которые они иногда повторяли друг другу с Захиром. Эти стихи оживляли их веру в социализм.
[2] Назым Хикмет Ран (1902 – 1963) – турецкий писатель, общественный деятель, коммунист.
В этом стихотворении под названием «Недолгий штиль» герой беседовал с шейхом Бадр ад-Дином, в парусной лодке, недвижимой среди ночного моря. Герой говорит:
«О Бадр ад-Дин!
На паруса смотрю
И вижу я: недвижные они.
Над мачтой звёзды в небе,
И такая тишь…
Ни ветерка, ни даже плеска волн…
Ужели море навсегда заснуло?»
И рассмеялся коротышка-шейх,
Чья борода была длиннее его роста:
«Ты не смотри,
Что море спит сейчас.
Оно проснётся…
Ещё как проснётся!»
Перевёл с арабского Александр Андрюшкин
Начало повести "Синяя Волга" здесь
Послесловие переводчика
Читатели ознакомились с фрагментом из повести сирийского писателя, в связи с содержанием которой хочется сказать несколько слов.
Сначала об авторе. Фуад Язджи – сирийский христианин, он родился в городе Хомс в 1959 году. Учился в Советском Союзе с 1982 по 1988 год; в ранней молодости занимался математикой, затем стал профессиональным шахматистом, например, победил в международном шахматном турнире в Хомсе. Наконец, уже после окончания учёбы в СССР, Язджи сделал окончательный выбор: стал писателем. Виртуозность стиля – вот отличительная особенность этого прозаика, в связи с которой он начал набирать популярность в Сирии… Но разразилась инспирированная из-за рубежа гражданская война, и Язджи вынужден был бежать в Германию, где и живёт по настоящее время.
Его повесть «Синяя Волга» несколько лет назад была опубликована в Египте и сразу же получила громкую известность.
Повесть рассказывает об учёбе арабских студентов в Советском Союзе эпохи Горбачёва, в связи с чем возникает вопрос: ведь эпоха Горбачёва ушла в прошлое, почему же повесть стала столь популярной среди арабских читателей? И будет ли она интересна читателю русскому?
Переводчику кажется, что повесть интересна до сих пор. Ведь времена уходят, а страна остаётся прежней; есть в народном бытии неизменные величины, которые – при условии острого глаза художника – как раз и поражают нас тем, сколь мало меняется жизнь любого народа, даже переживающего самые невероятные общественные потрясения.
Непредвзятый, внимательный, неожиданный взгляд сирийского автора на нашу страну – вот что такое повесть «Синяя Волга».
Правда, кто-то может сделать обратный вывод: дескать, взгляд Фуада Язджи на СССР – пристрастный, невнимательный, писатель попадает под влияние политических штампов… Особенно спорными могут показаться суждения героев повести – арабов – о русских девушках; напрашивается и догадка о том, чем вызваны эти не очень лестные суждения. Девушка отказала, дала, что называется, «от ворот поворот», а арабский юноша в отместку распускает слухи, наоборот, о её лёгкой доступности. Возможно, такие «ходы мысли» присутствуют у героев повести, но нельзя, думается, отрицать, что автор, в любом случае, обладает большим изобразительным талантом.
Теперь о другом: почему эта повесть публикуется в виде фрагмента и почему – по мнению переводчика – этот фрагмент не скоро превратится в законченный перевод целого произведения? Ответ, в общем-то, известен: отсутствие интереса к сирийской прозе у коммерческих издательств. Арабскую литературу переводит сегодня на русский язык лишь небольшая горстка энтузиастов, не получающих за свой труд ни денег, ни даже удовольствия увидеть перевод опубликованным в бумажном виде. Вместе с тем, издательства сегодняшней России ежегодно издают многие тысячи книг в переводах с западных языков, в первую очередь – с английского. Точной статистики у меня нет, но, возможно, количество доходит до десяти тысяч названий ежегодно издаваемых книг в переводе с английского (если включить сюда научные и технические издания). А тут кто-то предлагает даже и один-единственный перевод сирийского автора. Помилуйте, кому он нужен? (Так рассуждают редакторы и руководители коммерческих издательств.)
Но, думается, такое положение дел должно измениться. Многие надеются, что положение дел изменится и внутри России, и на международной арене. Когда-нибудь Фуад Язджи сможет вернуться в родную страну, и когда-нибудь его лучшие произведения будут напечатаны, в том числе, и в переводах на русский. Ведь он получил высшее образование именно в СССР, и у него есть, что сказать о нашей стране и для неё.
Книги, переведенные Александром Андрюшкиным, здесь
Книга "Мы всё ещё русские" здесь