Саратовская консерватория устойчиво хранит традицию почитания выдающихся педагогов прошлого. Они закладывали основы нынешней музыкальной картины города, области и влияли на развитие музыки в стране в целом. Один из них - Арнольд Арнольдович Бренинг, Заслуженный деятель искусств России, член союза композиторов России, профессор Саратовской консерватории.
Он родился 17 февраля 1924 года в Казани. Его дед обосновался там с середины XIX века; Йоханнес Бренинг, фармацевт родом из саратовских немцев-колонистов. Его сын, Арнольд Иванович (Йоханнович), продолжил дело отца. Среди его увлечений - фотография.
В 1937 году Арнольд Иванович (Йоханнович) Бренинг был арестован; у него обнаружили дореволюционные фото, на которых сняты пленные австрийцы и русские офицеры. В своём искусствоведческом очерке Татьяна Фёдоровна Малышева отмечает, что этого оказалось достаточно, чтобы предъявить обвинение в шпионаже, в связях с белогвардейцами. (Малышева Т. Ф. Арнольд Бренинг. Обзор творческой деятельности. - Саратов: Приволжск. кн. изд-во, 1998; страница 17)
Трудности продолжили следовать за семьёй. В 1942 году Арнольд Арнольдович Бренинг окончил училище и сразу получил повестку в военкомат. На фронт его не взяли, а привезли в Свияжск - в "Трудовую армию" с землянками, нарами, колючей проволокой. Ему пришлось строить участок трассы Казань - Ульяновск, например... Весной 1945 года его этапом выслали в Красновишерск, на Северный Урал. Ад продолжился до 1948 года. И не заканчивался ещё долго.
После возвращения из лагерей ему не выдавали паспорт и годами держали на положении спецпереселенца. Тем не менее, при поддержке музыкантов с большим сердцем ему удалось поступить в Казанскую консерваторию, которую он с отличием окончил одновременно по двум факультетам - композиторскому и фортепианному. В Казани же началась его педагогическая деятельность. К концу 1960-х годов ему представилась возможность выбора следующего места работы. И он избрал Саратовскую консерваторию.
О работе под его началом в беседе с нами рассказал ученик Бренинга - композитор Алексей Вячеславович Павлючук. Сегодня его музыка часто исполняется в Саратовской консерватории.
- С Арнольдом Арнольдовичем я познакомился в 1987 году. За год до того, как поступил в консерваторию. И попал я к нему, конечно, не случайно. Я получал свои первые профессиональные уроки по композиции у Галины Борисовны Крайновой в центральной музыкальной школе. Затем, у саратовского композитора Гарри Владимировича Азатова. Оба они являлись выпускниками Бренинга. Так что, можно сказать, все композиторские дорожки, по которым я шёл до консерватории, уже были как-то связаны с Арнольдом Арнольдовичем. Гарри Владимирович Азатов как раз и познакомил меня с ним. И уже Бренинг готовил меня непосредственно к поступлению в консерваторию. В 1988 году я стал его студентом и дальше мы общались очень интенсивно и регулярно как в годы учёбы, так и после. По завершении учёбы я заходил к Арнольду Арнольдовичу в консерваторию и потом уже к нему домой, когда по состоянию здоровья ему стало, к сожалению, трудно приходить в класс. И так, в общем, мы поддерживали коммуникацию до самого его ухода из жизни в 2001 году.
- У меня остались очень тёплые воспоминания обо всех этих встречах. Они были просто по-человечески очень приятные. Мой учитель обладал большим чувством юмора. Невероятно эрудированный. Я приносил ему свою музыку, которую писал уже после консерватории, записи сочинений моих учеников. Надо в связи с этим отметить, что сразу после окончания консерватории я начал преподавать композицию в музыкально-эстетическом лицее города Энгельса. И Арнольд Арнольдович являлся куратором моей работы, фактически, до самого своего ухода. Мне всегда было важно, что Арнольд Арнольдович скажет по поводу моих учеников и ему, мне кажется, это тоже было небезразлично. То есть, наши встречи представляли обоюдный интерес, я надеюсь. Главный принцип его работы с учениками я бы обозначил, наверное, так: не заглушить творческую индивидуальность каждого и дать в полной мере ей раскрыться. Не навязывать каких-то своих суждений. Поэтому все выпускники Бренинга такие разные по стилям и образу мышления.
Вы поступили к нему в класс композиции?
- Конечно. Да.
Как проходили первые уроки? Как он ставил Вам стиль?
- Арнольд Арнольдович очень внимательно относился к творческой индивидуальности. Он как раз не занимался, на мой взгляд, постановкой какого-то конкретного стиля, а следил за тем, чтобы сочинение, которое приносит ученик, было, в конечном счёте, оформлено. Чтобы сложилась чёткая музыкальная форма и заложенная там изначально музыкальная мысль получила своё адекватное воплощение. Собственно, на мой взгляд, в этом-то и заключаются все занятия по композиции - эта вот работа над формой и развитием материала. Понятно, что когда работаем с юными композиторами - одно, со взрослыми - другое. Но сущность всегда такая.
То есть, не было такого, что Вы пришли, показали своё произведение, а он переучил Вас так, как он сам знает?
- Арнольд Арнольдович всегда оставлял решение ученику. Он, конечно, мог наиграть наизусть массу всяких примеров из музыки, чтобы проиллюстрировать, что в таком-то произведении так-то сделано, а здесь по-другому. Но в конечном счёте решать было нам, как же сделать. Он никогда не говорил, что надо определённо так и больше никак. Я, по возможности, пытаюсь по такому же принципу работать в качестве педагога. Но я с детьми. Там, конечно, другая специфика. Однако принцип, оставлять решающее слово за учеником - стараюсь соблюдать, как правило.
Он мог выйти за рамки обычной лекции касательно времени проведения?
- На мой взгляд, у нас было очень свободно в плане времени. Сколько нужно, столько и тратилось на композицию. Но я же ещё у Арнольда Арнольдовича проходил и гармонию, и сольфеджио, и полифонию. Уроки были очень широкие; не только о композиции шла речь. Как правило, тут же что-то затрагивалось из теоретических предметов. Поэтому у меня осталось ощущение свободы, непредсказуемости. Абсолютно никакой изначальной заданности - отсидеть столько-то, не больше и не меньше. Нет, конечно.
Интересно! Вы употребили непредсказуемость. В Ваших произведениях проявляются какие-то нестандартные приёмы, которые не главенствуют, а являются важной частью общей драматургии. В обычной трактовке инструментов (в том числе симфонической) их нечасто встретишь. Идут ли корни как раз от той непредсказуемости, которую Вам дали?
- Надо отметить, что эти приёмы сейчас не являются какими-то нестандартными. Многие уже достаточно прочно вошли в практику. Я вообще считаю, что приём сам по себе не несёт какой-то особой смысловой нагрузки. Это техническое средство. А важно-то то, где его употребить и для чего. Но, естественно, надо знать обо всём этом, чтобы в случае надобности воспользоваться. А что касается непредсказуемости... О каких-то нетрадиционных приёмах выразительности в годы моей учёбы мы не вели бесед. Их в то время у нас мало знали. Информации тогда было здесь немного. Сейчас и вообразить себе трудно информационный голод при наличии Интернета, где можно послушать абсолютно всё в любом исполнении, во многих вариантах. А вот в то время, когда я учился, ничего этого не было. Скажем, современная западная музыка была представлена в очень немногих образцах записей. На бобинах, много раз переписанных и не очень хорошего качества. Просто объективно не было возможности этот пласт изучить. Так что, в консерватории я получил именно прочную академическую базу. Что касается моего погружения в контекст современной музыки - авангардной, это уже произошло несколько позже. На семинарах в Иваново под руководством композитора Сергея Беринского. Я посещал их уже после консерватории.
Насколько я понял, принцип Арнольда Арнольдовича: с одной стороны, он даёт глубокие академические знания; при этом внутри них он студента не ограничивает. Считаю именно это фундаментом к тому, что Вы потом начали экспериментировать со стилем. Непредсказуемость.
- Думаю, что да. В частности, могу привести такой пример. Арнольд Арнольдович, мягко говоря, не очень любил джаз. Тем не менее, когда у меня в сочинениях проскальзывали какие-то элементы джаза, он хотя и отмечал сам факт, но при этом всё равно не говорил: "Чего это?! Почему и как?!" Хотя он не скрывал, что это ему не близко и это его полное право - не любить. Личное дело каждого.
Анатолий Иосифович Катц рассказывал мне, что когда решал гармонические задачи и включал туда джазовые гармонии, ему ставили за это тройки. Хотя он делал это специально и понимал, что ему снизят оценку. Тем не менее, он включал.
- В задачах по гармонии я этого не делал как раз. А вот в своей собственной музыке - там просачивались элементы джаза. Хотя это не было прямым заимствованием стиля, а скорее аллюзии. Бренинг это принимал.
У Вас в памяти остались какие-то детали, как происходило занятие с ним? Я, например, помню, как проходило в деталях занятие у нас с Вами.
- А, это приятно! Но тут меньше времени прошло с тех пор, чем с моего обучения с Арнольдом Арнольдовичем.
Почему? Разница не такая уж большая. Я помню детали и прекрасно сейчас понимаю, что они послужили основой нынешнего подхода к делу. И он касается не только музыки, но и всего остального. А вот касательно Ваших взаимоотношений с Арнольдом Арнольдовичем?
- У меня, скорее, детали суммировались в общее впечатление. То, что всегда вспоминается в первую очередь, когда говорим о нём - его колоссальная эрудиция. Мне, например, запомнилось, как он всегда на каждом уроке обязательно наизусть играл 5-6 примеров из совершенно разной музыки, от Баха до Шостаковича. Легко. Это всплывало у него по ходу занятий и он говорил: "Да, вот посмотрите этот пример". Здесь, конечно, Бренинг для меня является совершенно недосягаемым образцом. Я считаю, что преподаватель композиции, гармонии, полифонии таким и должен быть. И ещё одна деталь. Арнольд Арнольдович мог легко рассказать пару анекдотов на уроке; как-то очень иронически выразиться и о политических явлениях нашей жизни того времени.
Это был Советский период?
- Перестройка... когда я поступил в консерваторию. Так что уроки у нас не были какие-то насквозь серьёзные и все прямо пронизанные глубокомыслием. Случались моменты разрядки, разговоры на какие-то темы не музыкальные. Однако, о чём бы он не говорил, всё равно чувствовался его ум, интеллигентность. Ничего пустого. Аслан, меня заинтересовало - а что ты помнишь о наших занятиях? Что тебе, как ты говоришь, помогает до сих пор? Извини за встречный вопрос. Просто, я думал, что давно всё это забылось...
Не может быть забыто. Во-первых, когда я приносил Вам свои сочинения, не было, чтобы Вы говорили: "Это всё надо зачеркнуть, здесь не туда идёт голос," - или что-то подобное. Вы предлагали свои небольшие варианты, от которых мне можно было отталкиваться. При этом они минимально затрагивали тот стиль, который я приносил. Причём, не важно, было ли это предельно простое произведение или импровизация. Небольшие свои варианты от Вас, которые Вы вносили. И потом это сказалось на одном из композиторских конкурсов в Пензе, когда нам дали картину и нужно было сочинить на месте и сыграть. Публика её запомнила тогда, а жюри отметило 1 местом. Эти микрошечные ростки свободы и вариаций музыкальной ткани, которые Вы предлагали, послужили фундаментом, чтобы я дальше в жизни - не важно, музыкальной или в другой сфере - всегда применял на практике варьирование исходного варианта. Это очень важно.
- Во-от... Это ведь как раз и есть та свобода, которую даёт ученику то самое мягкое вмешательство. Тот же самый принцип применял Бренинг. Мне очень приятно слышать, что полученные навыки как-то тебе пригождаются и в жизни. Когда занимаюсь с детьми, то всегда говорю, что знания, которые они получают, могут понадобиться даже если они не будут композиторами или вообще музыкантами. Не все же идут в музыку дальше.
У меня сохранился к ней интерес - это тоже Ваша заслуга. Это, к тому же, один из главных показателей, каким был Арнольд Арнольдович, на мой взгляд. Потому что он в Вас заложил свою энергию. Она передаётся другим и не угасает. Поддерживается постоянный интерес несмотря на то, что могут быть какие-то перерывы. Но когда мы возвращаемся и берёмся за дело, всё вновь начинает играть.
- Очень приятно, что дело Бренинга живёт в его учениках.
О занятиях у него дома. На уроках полифонии нам рассказывали, что он уже с трудом мог ходить, поэтому принимал учеников у себя...
- Я ходил к нему домой уже не на занятия, а просто в гости. Когда я заканчивал, он был ещё в расцвете творческих сил и здоровье тоже было в норме. У него дома мы пили чай, душевно разговаривали. Чай он сам заваривал. Я обычно покупал какие-нибудь печенья или что-то такое. За чаем мы слушали музыку - мою и учеников. Конечно, в домашней атмосфере это ещё более неформально, чем в учебном заведении в классе. У него была огромная нотная библиотека. Всегда можно было взять и посмотреть, если что-то нужно.
Если бы Вы попали к нему в тот период, когда он уже дома преподавал, как думаете, была бы разница между Вами сейчас и тем, кто прошёл бы все занятия у него дома?
- Качество работы Арнольда Арнольдовича не зависело от внешних условий. Как он всегда преподавал очень глубоко и профессионально в консерватории, точно так же он это и дома делал. Я тут не вижу различия именно в сущности дела при разнице обстановки. Всё было так же хорошо, как и в консерватории.
Во время уроков он рассказывал что-то о своём лагерном прошлом?
- Кстати, да. Да. Эта тема на наших уроках всплывала.
В каком контексте?
- Он об этом говорил спокойно. Ему вообще была свойственна некоторая сдержанность эмоций, хотя это вовсе не было сухостью и педантичностью. Он рассказывал про то, как валил лес на севере. И как в таких условиях можно было сохранить вот эту вот тягу к музыке! Он там даже что-то сочинял на обрывках бумаги, как он рассказывал. Естественно, чисто в голове, потому что никаких инструментов не было. Очень впечатляюще. Нам трудно вообразить эти лесоповалы, лагеря. Мы живём в другое время. А он это всё пережил лично.
И остался полностью в творчестве...
- Это вызывает глубочайшее уважение.
На уроках он в себя не уходил?
- Нет. Он был позитивно настроен, несмотря на все пройденные им испытания. Видимо это сила духа, воли, характера.
Вы помните, как прошла ваша последняя встреча?
- Конечно. Это было, естественно, уже дома. Где-то начало июня 2001 года. Я забежал, уж не помню по каким делам... Я тогда совершенно не предполагал, что она станет нашей последней: зашёл, мы поговорили за чаем, думали, что у нас ещё много впереди и что ещё будут такие встречи неоднократно... Я и предположить не мог, что в конце июня его уже не станет. Это, конечно, был неожиданный поворот судьбы. Но вот так сложилось.
Фото: Анастасия Белова, архив СГК имени Л. В. Собинова и личный архив Алексея Вячеславовича Павлючука
