День клонился к вечеру. Вошла Анна.
- Пора ужинать. Да что-то не хочется.
- Да, не хочется, - сказала Алла, вставая. – Вот и пришло то время, когда в этом доме нас не будет ждать никто.
- Не верится, что в нем будет жить кто-то чужой, а мы не сможем войти во двор... Да и в деревню приезжать теперь незачем. И не к кому. А ведь мы здесь родились, выросли. Я не представляла себе, куда я могу ехать летом, если не сюда...
- Теперь будешь ездить ко мне.
- Не знаю. Время покажет.
- Но не сидеть же тебе на Севере все лето!
Анна промолчала. Ей не хотелось сейчас обсуждать это. В доме оставались вещи, которые нельзя выбросить, они – часть жизни семьи, жизни этого дома. К ним прикасались руки, глаза всех, кто жил в этом доме, кто вспоминал его вдали от него. Выбросить их – значит выбросить часть жизни.
Настенные часы, которые бьют очень громко, но никто не слышит их ночью, как будто они ночью тоже спят. Их подарили отцу на сорок лет, и с тех пор уже больше пятидесяти лет они занимают свое место, ни разу не поменяв его.
Большая икона в кухне – отец не разрешал вешать ее в «красном» углу, остался атеистом до конца жизни. Никто не пытался повесить ее туда и потом, когда отец ослеп и не мог видеть, где она висит. Она стала привычной и вроде бы необходимой.
Старый буфет, который менял свое место по мере развития мебельной моды: сначала он украшал «зал» - главную комнату в доме. Потом, когда пришла мода на зеркальные серванты, он перекочевал в кухню. Дети иногда говорили, что его пора выбросить, но никто не решался это сделать, и он продолжал занимать почти половину пространства кухни.
Печь в доме, которая когда-то согревала его, отогревала детвору, приходившую зимой в снегу, в стоящих от намерзшего снега рукавицах и штанах. Забравшись на лежанку, дети засыпали там, в тепле и уюте, почти никогда не заболевая простудой. Потом в дом провели водяное отопление, трубы проткнули тело печки, но ее не убрали – нельзя было привыкнуть к тому, что ее нет. Она, застеленная красивыми салфетками, теперь выполняла роль полки, тумбочки, но оставалась, готовая всегда выполнить свою функцию.
Зеркальный шифоньер, ставший когда-то гордостью хозяйки – ни у кого в деревне не было такого. Он был тяжелый – деревянный, не из склеенных стружек или опилок, а из натурального дерева. Каждый год при побелке дома его с огромным трудом передвигали, ворча и ругаясь на его неподъемность, но опять ставили на место.
Радиола на ножках – последний писк моды проигрывателей. Пластинки для него покупались самые модные. Приезжавшие на выходные из учебных заведений старшие дети в первую очередь включали его. Сейчас на нем стоит приставка к современному телевизору.
Теперь это все не нужно никому, потому что каждый предмет в отдельности не имеет никакого значения и ценности, разве только музейной, а вместе они создают атмосферу дома, воспоминаний детства, юности, молодости... Куда это теперь? Нет, подумалось Анне, рука не поднимется все это выбросить. Нужно будет договориться с будущими хозяевами, чтобы все это оставить, а они пусть потом делают с этим все, что хотят. Чтобы не на глазах, не на виду...
Мысли не давали уснуть, Анна слышала, как ворочается Алла.
- Не спишь, сестра? - спросила она тихо.
- Не спится, - ответила Алла.- Последняя ночь в родительском доме.
Она всхлипнула. Анна поднялась, села у стола. Да, еще несколько дней, и дом перестанет быть домом. Не в смысле строения с крышей и стенами, а как гнездо, откуда когда-то разлетелись они, строя каждый свою жизнь, каждое лето привозя своих детей, а потом внуков... Слезы наворачивались на глаза, в горле стоял ком, ощущение конца чего-то очень важного, необходимого, но безвозвратно утраченного затмевало все чувства.
Анна вспомнила стихотворение, которое она написала когда-то к юбилею отца:
Мой дом родной, сад за забором синим,
И абрикос у самого порога,
Да не коснётся вас забвенья иней –
Отсюда началась моя дорога.
Пускай прошло немало зим и весен
И далеко судьба нас развела,
Всё вижу я небес весенних просинь
Над полем недалёко от села.
И часто снится мне вдали от дома
Снующих пчёл ворчливый говорок,
Я чувствую всей кожей тот знакомый,
Сиренью напоённый ветерок.
И чудится мне, что на подоконник,
Как прежде, утром луч зелёный ляжет,
Раздастся мамин голос, и подойник
В её руках негромко что-то скажет.
Когда ж из-за акаций выйдет солнце,
И, от дороги уж устав немножко,
Слегка лучом горячим прикоснётся
К звезде, прибитой слева над окошком,
Мы соберёмся во дворе знакомом,
Откуда разлетелись мы когда-то,
Почувствуем: мы снова дома. Дома! –
Как это радостно, волнующе и свято!
И просто хорошо, что на земле под солнцем
Есть этот дом, сад за забором синим,
Есть самый лучший уголок России –
Вот это, видно, счастьем и зовётся…
И вот этот дом уже пуст. За окнами начиналась метель. Мокрый снег лепил в окна, ветер свистел в ветках деревьев, в проводах. Шум деревьев становился все сильнее. Анна отвыкла от таких звуков: на Севере деревья не шумят – они слишком мелкие для шума. В комнате слегка похолодало. Она вышла к газовому котлу, который отапливал дом, прибавила мощности. Все было привычно, знакомо. Не было только хозяев у этого дома. Он стал наследством, которое стоило немного в материальном выражении и было очень дорого как история жизни нескольких поколений, история любви и ненависти, преданности и измен, памяти и забвения...
Деревня утонула во тьме, только в одном доме всю ночь светились окна...